ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Спонсор странички :

Содержание:

Энциклопедический словарь "Славянский мир I-XVI века" В. Д. Гладкий, Москва  Центрополиграф 2001 г.

"Древняя Русь в лицах боги, герои, люди" Б. Путилов - СПб, Азбука, 1999.

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Пропп В. Я. Русский героический эпос

Проф. А. П. СКАФТЫМОВ. ПОЭТИКА И ГЕНЕЗИС БЫЛИН ОЧЕРКИ

Энциклопедический словарь "Славянский мир I-XVI века" В. Д. Гладкий, Москва  Центрополиграф 2001 г.

 

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

    — главный богатырь русских былин. О нем сложено наибольшее количество сюжетов («Исцеление Ильи Муромца», «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Илья Муромец и сын», «Илья Муромец и Калин-царь», «Илья Муромец и Идолище Поганое», «Три поездки Ильи Муромца», «Ссора Ильи Муромца с князем Владимиром» и др.). Образ И. М., по всем данным, возник в 11 — 12 вв. как художественное воплощение представлений народа об идеальном герое-воине, защитнике от внешних врагов государства, раздираемого княжескими междоусобицами. К 13 в. этот образ приобрел широчайшую известность. Характерные черты могучего И. М. — крестьянского сына — самоотверженность и бесстрашие, презрение к смерти, прямодушие, справедливость суждений. И. М. не только защищает Русь от врагов, он обличает Владимира и «бояр кособрюхих», неспособных организовать оборону и в то же время угнетающих народ. Основные былины об И. М. были созданы в 12—16 вв. Но отдельные произведения о нем слагались и в более позднее время.

"Древняя Русь в лицах боги, герои, люди" Б. Путилов - СПб, Азбука, 1999.

 

Илья Муромец

   В судьбе героев мирового эпоса немалую роль играет чудо — причем в самые важные моменты их жизни: это чудесное рождение (женщина съедает плод, кусочек рыбы, выпивает некую воду и т. д.), невиданно быстрый рост, приобретение силы, неуязвимости, бессмертия, предуказанная смерть... Великие эпические герои отмечены знаком чуда. Трижды отмечен им и Илья Муромец. Он сын простых родителей (согласно поздней традиции — крестьянский сын) и с детства обречен:

А не имел Илья во ногах хожденьица,
А во руках не имел Илья владенъица,
Тридцать лет его было веку долгого.

   Происходит первое чудо: в доме появляются три старца — это так называемые «калики перехожие», странники; они просят милостыню или попить, но Илья объясняет им, что он не может встать («Не имею ни рук, ни ног»). И тогда старцы велят ему встать и принести воды — что он и исполняет. По их же приказу он пьет и сразу же не просто выздоравливает, а и ощущает в себе прилив такой необыкновенной силы, что, если бы

От земли столб был да до небушки,
Ко столбу было золото кольцо,
За кольцо бы взял, святорусску поворотил.

   Это значит, что Илья получил силу, какой не было даже у Святогора, не сумевшего поднять «тягу земную». Однако Илье такая сила не требуется, странники это понимают и дают ему выпить еще раз, чтобы уменьшить силу наполовину. Вслед за этим совершается второе чудо: странники предсказывают, что Илье не угрожает смерть в бою, от оружия.

Во чистом-то поле тебе да смерть не писана.
Ты не бойся, езди по чисту полю.

   Впрочем, заметим, что об этом пророчестве былины потом не вспоминают, и не раз Илья оказывается перед лицом смерти, от которой его спасает не чудесное предсказание, а искусство воина и богатырская мудрость. И третье чудо: по совету странников он находит себе под стать боевого коня, оружие и снаряжение.

 Пришел к тому камени неподвижному,
На камени была подпись да подписана:

«Илей, Илей, камень сопри с места неподвижного,
— Там есть конь богатырский тебе,
Со всеми-то доспехами
да богатырскими.
Там есть-то шуба соболиная,
Там есть-то плеточка шелковая,
Там есть-то палица булатная».

 

Святогор-богатырь и Илья Муромеи,. Художник И. Билибин


   Все находит Илья. Происходит диалог богатыря с конем, который навсегда определяет их отношения: Илья просит его служить ему «верой-правдою»; конь предлагает ему испытание — готов ли богатырь владеть таким конем. Илья садится на коня, и тот сразу же признает в нем своего хозяина. Есть и другая, не менее замечательная версия, согласно которой Илье советуют вырастить себе боевого коня из жеребенка:


А да корми его пшеницей да белояровой,
А еще пой его ведь нонь да ключевой водой,
А води-тко ты на росы холодные,
А давай-ка по росам ему кататися,
А через тын железный да перехаживай,
А жеребчик будет у тя да перескакивать,
Еще будет тебе конь да лошадь добрая,
Еще добра-де лошадь да богатырская.

   С этого момента начинается богатырская жизнь Ильи. Его подвиги описаны в разных былинах. Особенность этих описаний в том, что их невозможно выстроить в последовательный ряд, то есть нельзя сказать, что происходило раньше, а что позже, как долго продолжались его деяния, в какой момент своей жизни он совершил тот или другой свой подвиг. Лишь об одном подвиге мы знаем, что он был первым, — потому что совершился сразу после чудесного исцеления: это уничтожение Соловья-разбойника. Былиной об этом подвиге открывается героическая биография богатыря. Поэтому она особенно важна. Обретя силу и коня, Илья незамедлительно решает отправиться в Киев. Намерение его ясно: он хочет «киевскому князю поклонитися», «постоять за Киев». Родители благословляют его на поездку, но предупреждают, что благословение ему дают «на добрые дела», «а на худые дела благословенья нет». Смысл их предупреждения в том, что Илья не должен вступать в «драку-кровопролитие» без необходимости.

Илья Муромец. Художник В. Васнецов. Фрагмент картины «Богатыри», 1898 г.
 

Первый бой Ильи Муромца.
Художник Н. Кочергин
 


   Тем не менее богатырь очень скоро вынужден вступить в «драку»: по пути он освобождает город Чернигов от вражеской осады. «Черниговские мужики» готовы сделать его своим воеводой, но Илье этого не нужно. Он узнает, что путь от Чернигова к Киеву прегражден:

Прямоезжая дорога заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела*,
Замуравела дорожка ровно тридцать лет.
Как у той ли реченьки Смородинки,
Как у той ли грязи, грязи черные,
Как у той ли березынъки покляпоей,
У того креста Леонидова
Сидит Соловей-разбойник Дихмантьев сын
На семи дубах в девяти суках.
Как засвищет Соловей по-соловъиному,
Закричит, собака, по-звериному,
Зашипит, проклятый, по-змеиному,
Так все травушки-муравы уплетаются,
Все лазоревы цветочки отсыпаются,
А что есть людей вблизи — все мертвы лежат.

  Илья Муромец едет по этой дороге, и все происходит так, как его предупреждали, и даже конь его от свиста соловьиного спотыкается. Сам же богатырь

Натянул тетивочку шелковую,
Наложил стрелочку каленую.
А он сам стрелке приговаривал:
«Ты просвистни, моя стрелочка каленая,
Попади ты в Соловья-разбойника».

   Былины никогда не рисуют внешнего облика Соловья. Судя по тому, что у него есть дочери и зятья, что живет он в доме, и по другим деталям, можно заключить о его человеческой природе. В то же время это чудовище: сидит на семи дубах и свистом своим страх наводит. Фантастическое сочетание человека и птицы подсказывает нам, что Соловей-разбойник — персонаж древней славянской мифологии, представитель враждебного людям мира. Возможно, что он был стражем у входа в «чужой» мир. В древних мифах герой побеждал стража и тем самым снимал преграды, мешавшие его племени. В новых исторических условиях, когда складывалось русское государство, между отдельными областями устанавливались постоянные связи и далекие окраины тянулись к Киеву, старый миф получил новое содержание: фантастический персонаж превратился во врага Киева, а богатырь Илья из Муромской земли совершил подвиг, очистив дорогу к стольному городу. Былина завершается триумфом Ильи: он привозит Соловья на Киевский княжеский двор. Никто не верит, что он проехал прямым путем, князь и его свита выходят из дворца, чтобы посмотреть поверженного разбойника. Тот свистит — да так, что


А из тех ли теремов высоких
Все хрустальные стеколышки посыпались.
А Владимир-князь да стольно-киевский,
А он по двору да в кружки бегает,
Куньей шубкой да укрывается...

   С этого времени начинается служба Ильи в Киеве. Слово «служба», конечно, нельзя принимать буквально. Илья не занимает при дворе князя никакой должности. Он как бы сам по себе. Он независим, редко живет в Киеве, но всякий раз оказывается на месте, когда Киеву грозит опасность.
Складывается устойчивый образ первого (по значению) русского богатыря, атамана богатырской дружины, величественного старца.

Ехал стар по чисту полю,
По тому раздолью широкому.
Голова бела, борода седа,
По белым грудям расстилается.
Как скатен жемчуг рассыпается.
Да под старым конь наюбел-белой,
Да ведь хвост и грива научёр-черна.

   Самый главный подвиг Ильи — это разгром татарского нашествия. Само нашествие описывается как грандиозное и ужасное.

Да из Орды, Золотой земли...
Когда подымался злой Калин-царь
Ко стольному городу ко Киеву
Со своею силою с поганою.
Не дошед он до Киева за семь верст,
Становился Калин у быстра Непра.
Сбиралося с ним силы на сто верст
Во все те четыре стороны.
Зачем мать сыра земля не погнется,
Зачем не расступится?
 

А от пару было от конинова
А и месяц, солнце померкнуло,
Не видеть луча света белого;
А от духу татарского
Не можно крещеным нам живым быть.


  

«Сильный храбрый богатырь Илья Муромщ и Соловей-разбойник». Русский лубок, 1860-е гг.
 

   Калин-царь посылает в Киев своего посла с ультиматумом: сдать город, очистить улицы, поставить бочки с напитками, иначе он разорит Киев, сожжет церкви, уничтожит население, а оставшихся угонит в полон. Князь Владимир в отчаянии — город защищать некому: богатыри в разъезде, а главный богатырь, Илья Муромец, сидит «за решетками железными»; сам князь заточил его на три года за то, что тот осмелился высказать свое мнение — вразрез с княжеским. И вот князь Владимир отправляется в «погреба глубокие», отмыкает их, берет богатыря «за ручушки за белые» , «целует в уста сахарные», приводит в свои палаты, угощает и, главное, просит простить его.

А постой-ка ты за веру й за отечество.
Да й за тот за славный стольный Киев-град,
Да й за тыя ль за церквы да й за Божие,
За меня, за князя за Владимира.

   Илья Муромец не помнит зла. Вот как описывает былина его сборы в поле:

А поутрушку вставал ранёшенько,
Умывался он да добелёшенька.
Одевался он да й хорошохонъко,
Он одел одёжу драгоценную...
Да й берет свой тугой лук разрывчатой,
А набрал он много стрелочек каленыих,
А берет свою он саблю вострую,
Свое вострое копье да й муржамецкое...

   Въехав на высокую гору, он обозревает татарские силы — им «конца й краю нет». Лишь в одной стороне он видит русские шатры — это отдыхает богатырская дружина. Но напрасно Илья уговаривает богатырей отправиться с ним против татар — они не хотят биться за князя. И тогда Илья решает выступить сам.

Он просил себе тут Бога на помочь,
Да й Пречистую Пресвятую Богородицу,
Припускал коня он богатырского
На этую на ратъ-силy великую.

А он стал как силы с крайчика потаптывать,
Как куда проедет — падёт улиимы.
Перевернется — дак переулками.

   Кажется, победа близка — но богатыря подводит излишняя самонадеянность. Конь предупреждает его, что впереди — три глубоких подкопа и что он сможет перескочить только два, а третий слишком глубок. Но Илья в ответ бьет его плеткой и гонит вперед. Предупреждение коня исполняется — богатырь попадает в яму, а сам конь убегает. Татары ведут Илью к Калину-царю, и тот предлагает ему перейти на его сторону.


Не могу я служить тебе, собаке царю Калину,
У меня сделаны заповеди великие...
Сохранять мне надо стольний Киев-град,
Сохранять буду веру православную,
Сберегать буду князя Владимира.

   Илье возвращаются богатырские силы, он хватает татарина за ноги и бьет им других татар, а тут возвращается его конь. Теперь уже богатырская дружина готова идти с ним:


Они вытоптали силушку, повыкололи,
А того ль собаку царя Калина
А они его да ведь в плен брали.

   Крестьянские сказители, сохранившие в памяти эту и сходные с нею былины, еще в XIX—XX веках были убеждены в достоверности их содержания. Они верили, что в незапамятные времена жили на Руси богатыри, которые в одиночку могли побеждать полчища врагов. Но в это же верили и люди Древней Руси. Конечно же, былинные события они не соотносили с реальными историческими нашествиями, с битвами, поражениями и победами, участниками которых были войска, дружины, ополчения. Древняя Русь помнила нашествие орд Батыя, опустошивших Русь, и долгое татарское иго. Она помнила и прославляла Куликовскую битву, положившую начало освобождению от ига. В былинах поэтически правдиво описан приход татар, ультиматумы, несметные вражеские силы. Но все, что связано с богатырями, не подтверждается и не может быть подтверждено историей — это уже из области мифа. И стельный Киев-град, и князь Владимир, и Илья Муромец принадлежат мифологической истории: в ее реальность народ верил, ее он противопоставлял трагической действительности. Прочной была вера в то, что некогда в Киеве жили богатыри и они одни были способны оберегать город, князя и народ. Затем они исчезли, и Русь оказалась незащищенной. В былинах было дано объяснение и того, как исчезли богатыри. Якобы после победы богатырей над татарами среди них нашлось несколько хвастунов, возомнивших себя непобедимыми в столкновении с любыми силами. Они готовы были бросить вызов «силе небесной». Один из них заявил, что залезет на небо и там всех посечет. Другой грозил перевернуть «вселенную». Илья Муромец и его ближайшие соратники эту похвальбу осуждают, они видят в ней кощунство, которое может быть наказано... И наказание незамедлительно следует. Утром рано, выйдя из шатра, Илья видит, что побитая ими татарская сила ожила (или, по другим версиям, появляется новая несметная сила). Богатыри вступают с нею в сражение, но, о ужас, из каждого разрубленного врага рождается двое или трое, чем больше рубят богатыри, тем больше становится врагов. Что же происходит с богатырями?


Устрашилися они да этой силушки,
А уехали они да на уез от ей,
А во ту же ведь гору, да во шорлопину,
А они же ведь тут все закаменели
Да на тех-де кончиках на добрых же.


  По другой версии, богатыри возвращаются в Киев и, чтобы искупить великий грех, расходятся по монастырям. Илья Муромец тоже уходит в монахи и после смерти становится святым:

И сделались мощи да святые
Да со стара казака Ильи Муромца...

   Согласно народным преданиям, Илья был погребен в Киево-Печерской лавре. Немецкий путешественник, посетивший Киев в конце XVI века, упоминал о гробнице Ильи Моровлина, «знаменитого героя или богатыря, о котором рассказывают много басен». Так герой мифологической истории стал в памяти народа реальным историческим персонажем.
  Вероятно, на протяжении веков об Илье Муромце складывались былины, посвященные разным его подвигам. Должно быть, в XVII веке, который принято называть «мятежным» из-за многочисленных бунтов, восстаний и народный движений, была сложена былина о бунте Ильи Муромца против Владимира. Разгневанный тем, что князь обошелся с ним недостаточно уважительно и даже унизил его, Илья отправился на киевские улицы, стал сбивать с церквей кресты, «маковки золоченые», а потом созвал «голей кабацких» и предложил им нести золото в кабаки и пропивать его. В некоторых вариантах Илья бросает на землю подаренную ему князем дорогую шубу, топчет ее ногами и как бы воображает при этом, что таким же образом он будет расправляться с самим князем. Ссора в конце концов заканчивается миром, но тень конфликта богатыря с князем и с боярами лежит на многих былинах. XVII век отпечатался и в былине «Илья Муромец на Соколе-корабле». Богатырь — хозяин Сокола-корабля, что двенадцать лет плавает по морю Хвалынскому (Каспийскому) не приставая к берегу. На судно пытаются напасть турки, но терпят неудачу: Илья Муромец посылает «заговоренную» стрелу в царя Салтана, и тот зарекается вступать в борьбу с русским богатырем. Есть версии былины, где Илья Муромец выступает в качестве есаула у Стеньки Разина. В образе древнерусского богатыря воплотились народные понятия о высоких нравственных качествах, какими должен был обладать истинный герой. Одно из самых главных качеств Ильи Муромца — это чувство справедливости и сознание своего долга — стоять за правду. Он готов идти на прямое столкновение с князем, с боярами, когда видит, что те поступают не по правде. Он — герой общенародный, общерусский, не связанный какими-то сословными узами.
 

Я иду служить за веру христианскую
И за землю российскую,
Да и за стольние Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей.


   Его сила разумна и целиком направлена на благие дела: он начисто лишен бахвальства, корысти, зависти или каких-либо проявлений эгоизма.
   Вот богатырь наезжает на камень, от которого лежат три дороги. На камне надпись:


В первую дороженьку ехати — убиту быть,
В другую дороженьку ехать — женату быть,
Третью дороженьку ехать — богату быть.

Витязь на распутье. Художник В. Васнецов, 1882 г.
 

Илья Муромец рассуждает:

Начто я поеду в ту дороженьку, да где богату быть?
Нету у меня да молодой жены,
И молодой жены, да любимой семьи,
Некому держать-тощить (То есть тратить.) да золотой казны...
Но начто мне в ту дорожку ехать, где женату быть?
Ведь прошла моя теперь вся молодость.
Как молоденьку ведь взять, да то чужа корысть (Здесь: польза, добыча.).
А как старую-то взять, дак на печи лежать,
На печи лежать да киселем кормить.
Разве поеду я ведь, добрый молодец,
А й во тую дороженьку, где убиту быть.


   В этих словах — весь Илья Муромец, путь которого — это путь преодоления опасностей, вызова силам зла и борьбы с ними. В древнерусском Илье Муромце поразительно соединились черты мифического героя, реального отважного воина и святого.

Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

Илья Муромец



   — главный богатырь русского народного эпоса. В дополнение сведений, сообщенных о нем в ст. Богатыри (см.), следует отметить, что лишь немногие былинные сюжеты с именем И. Муромца известны за пределами губ. Олонецкой, Архангельской и Сибири (Сборник Кирши Данилова и С. Гуляева). За пределами названных областей записаны доселе только немногие сюжеты: а) И. Муромец и Соловей-разбойник; б) И. Муромец и разбойники; в) И. Муромец на Соколе-корабле и г) И. Муромец и сын. В средних и южных частях Великороссии известны только былины без прикрепления И. Муромца к Киеву и кн. Владимиру, и наиболее популярны сюжеты, в которых играют роль разбойники (И. Муромец и разбойники) или казаки (И. Муромец на Соколе-корабле), что свидетельствует о популярности И. Муромца в среде вольнолюбивого населения, промышлявшего на Волге, Яике и входившего в состав казачества. Прозаические рассказы об И. Муромце, записанные в виде сказок в Великороссии, Малороссии, Белороссии и Сибири и перешедшие от русских крестьян к некоторым инородцам (финнам, латышам, чувашам, якутам), также не знают о киевских былинных отношениях И. Муромца, не упоминают кн. Владимира, заменяя его безымянным королем; содержат они почти исключительно похождение И. Муромца с Соловьем-разбойником, иногда и с Идолищем, называемым Обжорой, и приписывают иногда И. Муромцу освобождение царевны от змея, которого не знают былины об И. Муромце. Нередко встречается смешение И. Муромца с Ильей пророком. Смешение это произошло и на предполагаемой эпической родине И. Муромца, в представлении крестьян с. Карачарова (близ г. Мурома), при чем в рассказах этих крестьян отношения И. Муромца к Киеву и кн. Владимиру вовсе не упоминаются (см. М. Колосова, "Заметки о языке и народной поэзии ", 1877, стр. 309 и след.). Исследование эпической биографии И. Муромца приводит к убеждению, что на имя этого популярного богатыря наслоилось много сказочных и легендарных странствующих сюжетов. Имя И. Муромца не историческое, и попытки некоторых (Максимовича, Квашнина-Самарина) видеть в нем историческое лицо и даже определить век его жизни не выдерживают критики. Но на эпические подвиги И. Муромца налегло в течение веков столько исторических наслоений, в силу процесса историзации, известного в эволюции народных сказаний, что, по справедливому замечанию О. Миллера, "неисторическое происхождение И. Муромца не мешает ему быть лицом несравненно более историческим, чем целое множество лиц в самом деле существовавших и даже оставивших некоторые следы в истории. Дело в том, что в идеальной личности И. Муромца вполне выразился исторический характер русского народа" (Галахов, "История русской словесности", I, стр. 101).

Разработка отдельных былинных сюжетов, связанных с именем И. Муромца, представляется в следующем виде: 1) молодость и исцеление: И. Муромец известен в былинах с постоянным эпитетом старого казака и во всех отдельных похождениях он действительно является человеком пожилым, а не юношей, как другие богатыри. Из потребности объяснить, почему И. Муромец уже не молодым совершал все свои подвиги, явилось сказание о нем, как о сидне, не проявившем своих сил до 30 лет. К имени И. Муромца прикрепился широко распространенный сказочный сюжет о богатырях-сиднях. Былинная обработка этого сюжета крайне слаба и очень редко встречается в репертуаре олонецких сказителей. Но сюжет этот распространен в сказках в прикреплении иногда к другим именам (Ивану, крестьянскому сыну, Осипу-прекрасному) и в легендах. Параллели к исцелению И. Муромца питьем см. в кн. О. Миллера: "И. Муромец" (стр. 169-180); в сказках Афанасьева (IV, 391, 436); в соч. Ф. Буслаева: "Рус. богатыр. эпос" (стр. 106); у Стасова: "Вестн. Европы" (1868 апр.); Халанского: "Великор. былины киев. цикла" (стр. 94); "Южно-славян. сказания о Кралевиче Марке" (стр. 66-75); Màchal'a: "О bohatyrském epose slovanském" (1894, стр. 151). 2) Столкновение И. Муромца с разбойниками и освобождение Чернигова. Эпический путь И. из Мурома через Брынские леса на Чернигов и далее Киев приблизительно совпадает с тем путем, которым в древности ездили из средней Руси в Киев (см. "Живая Старина", 1892, В. II, стр. 120). По выходе из Брынских лесов он встречается с нынешней р. Смородинною (близ г. Карачева, в сев. части Орловской губ.). На берегу р. находится старинное с. Девятидубье, где старожилы указывают место расположения гнезда Соловья-разбойника — "Соловьев перевоз" (см. Вс. Миллера, "Экскурсы в область рус. нар. эпоса", стр. 183). Путь И. Муромца был опасен и в древности, и в XVI — XVII вв. от многочисленных разбойничьих шаек, бродивших в Брынских лесах. Видя во всей былине о поездке И. Муромца в Киев отражение германского сказания о первой поездке Тетлейфа Датского (Thetleif der Däne), известного из Тидрек-саги, проф. Халанский проводит параллель между столкновением И. Муромца с разбойниками и первым проявлением богатырской силы Тетлейфа, который, совместно с отцом своим, избивает 12 разбойников, засевших со своим атаманом Инграмом в лесу Falstrwald ("Южно-слав. сказ. о Марке Кралев.", I, стр. 95). Не представляя сходства в деталях, а только в общем мотиве, такое сопоставление не внушает доверия. В освобождении Чернигова, жители которого предлагают И. Муромцу остаться у них князем или воеводой, несомненно сказался отголосок древней связи Mypомо-Рязанской земли с Северскою и древнейшего чернигов. прикрепления И. Муромца (см. "Экскурсы", стр. 186 и сл.). Вообще, вопрос о древнейшей эпической родине И. до сих пор не уяснен в достаточной степени. В связи с былинными отношениями И. к Чернигову и со старинными прозвищами И. Муромца (Murawlenin y Кмиты Чернобыльского 1574 г., Morowlin y Ляссоты, Murawitz y Луиса де Кастильо и пр., о чем см. "Этнографическое Обозрение", III, 204; V, 248) высказано было предположение о древнейшем прикреплении И. Муромца к черниг. городу Моровску (Маровийску) и к г. Карачеву (см. "Экскурсы", стр. 181-190), предшествовавшем приурочению богатыря к Мурому и с. Карачарову. Но выдвинуты были и соображения в пользу исконности прикрепления И. к Мурому (см. "Этнограф. Обозр.", 1890, № 3 и "Жив. Старина" 1892, вып. II, стр. 120). Замена Чернигова Себежем (г. Витебской губ.) в сказании об И. Муромце, известном в рукоп. XVII и XVIII вв. (см. "Русские былины старой и новой записи", отд. I, стр. 1-11), объясняется историческими событиями, имевшими место при г. Себеже, построенном в начале XVI в., в период войн Москвы с Литвой. В народной памяти могло отложиться единственное крупное событие, совершившееся под стенами Себежа в 1536 г., когда его обступили 20000 литовцев и поляков. Отбитые русскими и теснимые ими, они бросились бежать по льду Себежского озера. Лед не выдержал, и неприятели в значительном числе перетонули в озере. В ознаменование этого события правительница Елена велела поставить в г. Себеже церковь св. Троицы. Известность И. в Белороссии в том же веке подтверждается свидетельством оршанского старосты Кмиты Чернобыльского (1574), упоминающего И. Моровленина и Соловья Будимировича. 3) Пленению Соловья-разбойника посвящены недавние исследования Вс. Миллера и Халанского. Первый, не отрицая историко-бытовых сторон этого похождения, указывал на литературные параллели в восточ. сказаниях о Рустеме и в сказке об Еруслане Лазаревиче ("Экскурсы", Ш, IV и VI). Халанский старается доказать, что все черты русс. былины об И. Муромце и Соловье-разбойнике покрываются соответствующими чертами сказания Тидрек-саги о Тетлейфе (Марко-Кралевич, стр. 94-105) и приходит к заключению, что занесенный в древнесуздальский эпос из сев.-германских сказаний образ эпического героя (тетлейфа) стал стимулом для самостоятельного русского творчества на народных началах, в результате давшего ценный поэтический образ народного богатыря, ценное произведение, проникнутое элементами русского яз., жизни и древней истории СВ и, стало быть, национальное" (т. же, стр. 121). 4) И. Муромец и Идолище. Отказавшись от мифолог. экзегезы этого подвига И. Муромца, проводимой им в кн. об И. М. (760-763), О. Миллер видел впоследствии в этой былине особую отрасль былин о расправе с татарщиной (Галахов, "Ист. рус. слов.", т. 1, стр. 93). Акад. Веселовский ("Южно-русск. был.", т. I, стр. 53; II, стр. 341-381; "Разыскания" XVIII — XXIV, стр. 147 сл.), проводя параллель между былинами об И. Муромце и Идолище, Алеше и Тугарине, видит в личностях Идолища и Тугарина историческую подкладку и указывает на летописные сказания о половецких ханах Тугоркане и Боняке. По мнению профессора Халанского, былины об И. Муромце и Идолище примыкают к летописным сказаниям о насилиях татарских послов, баскаков и др. и о расправе с ними ожесточенного населения, почему находит возможным, вместе с О. Миллером, отнести былину к разряду исторических песен татарской эпохи. Во всяком случае, современные исследователи не видят в Идолище начала языческого, которое усматривал в нем П. Бессонов ("Песни Киреевского", IV заметка, стр. 10 и сл.). 5) И. Муромец и Калин-царь. Кроме отголосков исторических отношений русского народа к татарам, былина содержит два сказочные мотива — махание татарином и подкопы, приготовленные татарами для И. Муромца, — хорошо известные в персидских сказаниях о Рустеме. Ввиду сходства имени Калина с названием тюркского предводителя Калуна, которого убивает Рустем при обстоятельствах сходных, высказано было предположение о восточном происхождении обоих сказочных мотивов, приставших к имени И. Муромца (см. "Экскурсы", стр. 75-77, 114-116). 6) Наиболее подробно в последнее десятилетие разработаны былины о бое И. Муромца с сыном. Акад. Веселовский обратил внимание на специальное сходство и в плане, и в некоторых частностях между былиной и немецкой песнью о бое Гильдебранда с его сыном Амбрандом и эпизодом Тидрек-саги, основанном на нижненемецком пересказе ("Ю. русс. былины", т. IV — XI, стр. 307-339). Большие совпадения и в плане, и в подробностях между былинами и персидскими (также кавказскими) сказаниями о бое Рустема с Сохрабом (Зорабом) были установлены в наших "Экскурсах" (т. V). Сходство сводится к следующим чертам: а) как в иранском, так и в русском эпосе, отец, бьющийся с сыном, есть главная, центральная фигура народных сказаний; б) царевне, матери Сохраба, соответствует королевна или царевна, мать незаконного сына И. Муромца, прижитого им на стороне; в) наставления богатыря, покидающего женщину, на случай рождения ею сына или дочери и оставление в качестве приметы драгоценного камня, известны в иранской и русской версии; г) необыкновенно быстрый рост ребенка и возраст (12 лет), в котором он отправляется на подвиги, покинув мать и получив наставления от нее, — сходны в обоих эпосах; д) отец получает весть о юном богатыре, находясь на заставе или на окраине государства; е) бою отца с сыном предшествует неудачная стычка с последним главного богатыря, второго по силе после Рустема — И. Муромца; ж) продолжительность боя, три вида оружия, борьба, опрокинутие отца сыном совпадают в русских и иранских сказаниях; з) отец, восстановив силы молитвой, побеждает сына. Трагическая развязка. Ввиду таких совпадений и популярности сюжета о бое отца с сыном на Востоке (Кавказе, Средней Азии), становится вероятным восточное происхождение этого сюжета (см. также "Экскурсы", приложение 2-е); 7) в былине о трех поездках И. Муромца, в одной из которых он избежал козней коварной королевичны, находим обработанный в былинной форме широко распространенный сказочный сюжет. См. О. Миллер, "И. Муромец" (стр. 777-779); Rambaud, "La Russie épique" (стр.62) "Экскурсы" (стр. 107-110). 8) Враждебные отношения эпического кн. Владимира к И. Муромцу представляют сходство с отношениями персидского эпического царя Кейкауса к Рустему. Типическим здесь является то, что национальный богатырь, подвергшись незаслуженной обиде от властителя, забывает, ввиду опасности, грозящей отечеству, свою личную обиду, прощает унижающемуся перед ним властителю и спасает государство ("Экскурсы", стр. 14-17; 69-71). 9) В былинах об И. Муромце на Соколе-корабле, плавающем по Хвалынскому морю и наводящем страх на горских татар с калмыками, находят хранившееся долго в казацкой среде воспоминание об Илейке, родом из Мурома, казаке, выступившем в роли самозванца (Лжепетра) в 1-е десятилетие XVII в. См. ст. Д. Иловайского, "Богатырь-казак И. Муромец, как историческое лицо" ("Русский Архив". 1893, т. II, стр. 33-58).

Всеволод Миллер.

Пропп В. Я. Русский героический эпос
 

ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ

ИЛЬЯ_И_ИДОЛИЩЕ

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН

ТРИ ПОЕЗДКИ ИЛЬИ

БУНТ ИЛЬИ ПРОТИВ ВЛАДИМИРА

КРУГ БЫЛИН ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ И ЦАРЕ КАЛИНЕ

 

 

 ПЕРВАЯ ПОЕЗДКА ИЛЬИ


(Исцеление Ильи. Илья и Соловей-разбойник)


   Изучая былину о Добрыне-змееборце и о встрече Алеши с Тугариным, мы видели, что герои совершали свой первый подвиг, выезжая из родного дома.
   То же можно сказать об Илье. Свой первый подвиг он совершает по дороге из дома в Киев. Этот подвиг — уничтожение Соловья-разбойника. Рассказу об этой встрече часто предшествует рассказ о том, как Илья в доме у своих родителей исцелился от тяжелого недуга. Былина об исцелении Ильи может исполняться как самостоятельная песня, но очень часто она соединяется с песней о встрече с Соловьем-разбойником.
   Выше мы видели, что былина о первом выезде Добрыни содержит некоторые сведения о происхождении героя и о его родителях. Такие детали вызваны стремлением народа к возможно полной обрисовке облика и жизни героя. Нечто подобное можно наблюдать и относительно образа Ильи. Однако повествование о происхождении Ильи и по форме и по содержанию носит совершенно иной характер, чем повествование о юности Добрыни или Алеши. Образ Ильи создался позже, чем образы его более молодых соратников — Добрыни и Алеши. В отличие от них, Илья всегда представляется старым, и старым он выезжает из дому. Всеволод Миллер подсчитал, сколько раз Илья в эпосе назван «старым», и нашел, что число это не очень велико. Такой арифметический способ определения героя мы должны полностью отвергнуть. Илья всегда мыслится старым, даже в тех случаях, когда эпитета «старый» нет. Его старость есть выражение его мудрости, опытности и спокойной силы. Илью Муромца вообще нельзя представить себе молодым. К нему применяется эпитет «добрый молодец», но слово «молодец» в этих случаях обозначает не возраст, а удальство и силу.


Не белая заря занималася,
Не красно солнышко выкаталося:
Выезжал тут добрый молодец,
Добрый молодец, Илья Муромец,
На своем коне богатырскиим.
238
Побелела его головушка,
Поседела его бородушка.
(Кир. I, 31)


   Выше мы видели, что повествование о родителях и юности Добрыни и Алеши включалось в песню о первом выезде героев. Сведения были довольно скудные, и их приходилось собирать по крупинкам. Здесь картина уже другая: повествование о пребывании Ильи в доме родителей вылилось в самостоятельную, отдельную песню. Правда, есть и такие песни о первом выезде, в которых очень коротко упоминается о его родителях и доме. Но они представляют собой исключение. Обычно об этом повествуется весьма подробно, а еще чаще это повествование представляет собой отдельную песню, а именно так называемую песню об исцелении Ильи.
Чтобы полностью понять, осмыслить образ Ильи, необходимо начать изучение былины о первой поездке Ильи именно с этой былины, хотя этим и нарушается хронологическая последовательность в изучении эпоса, так как песня об исцелении Ильи — одна из позднейших русских былин. Но эти две песни так тесно между собой связаны, что разрывать их не представляется целесообразным. Эта былина хорошо исследована в советской науке, что дает нам возможность остановиться на ней менее подробно, чем на других песнях.1
   Одно обстоятельство прежде всего бросается в глаза при изучении былины об исцелении Ильи: она чаще имеет прозаическую, чем стихотворную форму, ее чаще рассказывают, чем поют. Бывает и так, что об исцелении Ильи рассказывают, а когда дело доходит до выезда его, до богатырских подвигов, рассказ переходит в пение. Даже в тех случаях, когда об исцелении поется в стихах, ритм часто бывает неустойчив и сбивается на прозу. Некоторые из старых русских ученых (Орест Миллер) полагали, что былина эта — весьма древняя и что стих в ней разрушенный. А. М. Астахова, наоборот, считает ее поздней (что подтверждается рассмотрением идейного содержания былины), в чем А. М. Астахова несомненно права. Необычен также район распространения этого сюжета. Как песня или как прозаическая вступительная часть к былине о первых подвигах Ильи былина эта бытует там, где вообще бытует эпос. Но в прозаической форме, в форме сказки, этот сюжет распространен гораздо более широко.2 Отсюда можно сделать заключение, что сюжет первоначально сложился как



Сноски к стр. 238
1 См. А. М. Астахова. Русский былинный эпос на Севере, стр. 34 и сл. Перечень вариантов см. Былины Севера, т. II, стр. 765. См. также Рыбн. 82; Сок. 44, 57, 70, 77, 130, 170, 237, 269; Ф-р Сарат. обл. 6.
2 Библиографию сказки см. Вс. Миллер. Очерки русской народной словесности, т. I, М., 1897, стр. 371—372; Андреев. Указатель, 650, I; Афанасьев, Сказки, т. III, 1940, № 308—310 и комментарии к ним, стр. 412—415.


239


сказка, в прозаической форме, а затем уже был притянут эпосом. Прозаическая форма стала сменяться стихотворной, но стих не полностью вытеснил прозу: стих явно содержит следы своего прозаического происхождения.
   Рассмотрение содержания этой песни подтвердит наши предположения, а также позволит ответить на вопрос, почему данный сюжет был создан.
   В своем исследовании о русском эпосе на Севере А. М. Астахова коснулась и данного вопроса. Как указывает Астахова, установить совершенно точно, когда эта былина создалась, возможности нет. Но целый ряд косвенных данных приводит ее к предположению о позднем происхождении этой былины. Создание былины отвечало стремлению народа сделать «любимого народного богатыря, носителя глубоко демократических черт, в образе которого отразились заветные народные идеалы... и по происхождению представителем широких народных масс — крестьянином».1 Второй стимул к созданию былины — это желание «округлить и пополнить к тому времени в основном уже сложившуюся поэтическую биографию богатыря». А. М. Астахова справедливо указывает, что нельзя прикреплять данный сюжет только к Северу. В дальнейшем она выделяет из былины моменты крестьянского труда Ильи и сравнивает его с Микулой Седяниновичем.
   Наш анализ подтверждает данные Астаховой. Илья Муромец в этой былине — герой прежде всего крестьянский. Добрыня связан с Рязанью, Алеша с Ростовом, Илья Муромец рождается в городе Муроме, селе Карачарове. Это наиболее часто упоминаемое место его рождения. Связь его с городом Муромом, однако, очень слаба, и Илья никогда впоследствии об этом городе не вспоминает. Фактически Илья находится к началу песни не в городе Муроме, а именно в селе Карачарове. Можно предположить, что первоначально местом рождения называли Муром, но вследствие стремления подчеркнуть крестьянское происхождение Ильи город сменился селом Карачаровым, причем одно название не вытеснило другое, а они слились. Отец Ильи — крестьянин «чернопахотный», Иван Тимофеевич. Любимый герой русского народа изображается в этой песне как плоть от плоти и кровь от крови русского крестьянина. Придавая ему такое происхождение, народ еще больше приблизил его образ к себе, выразил свое единство с ним.
   Крестьянским сыном в народной поэзии издавна изображается герой сказки, и народ, создавая образ Ильи — крестьянского сына, широко использовал сказочные художественные



Сноски к стр. 239
1 А. М. Астахова. Русский былинный эпос на Севере, стр. 34.


240


образы. Герой сказки до совершения своих подвигов очень часто сидит на печи. Это связано с тем, что он считается дураком и лентяем. Сиденье Иванушки на печи имеет юмористическую окраску. Оно контрастирует с его подлинной природой героя, которая проявляется по ходу действия сказки позднее. С переходом из сказки в эпос мотив сидения на печи был подвергнут переработке. Илья Муромец до совершения своих подвигов «сидит сиднем», «сидел седуном» 30 лет. В противоположность сказке, сидение Ильи никогда не изображается юмористически. Он сидит на печи потому, что он болен, парализован. О нем поется, что он «не имел ни рук, ни ног», то есть не мог двигать ими. «Тридцать лет был больной, сидел на гноище» (Марк. 91). Часто он сидит именно на печи, где в деревне сидят или лежат больные. «С печи не вставал тридцать лет» (Кир. IV, 1). В каком возрасте эта болезнь с ним приключилась, об этом ничего не сообщается. Иногда он с первых же строк изображается как старый, иногда (редко) сообщается, что он калека от рождения. Слушатель переносится в обстановку реальной русской крестьянской избы, что в эпосе встречается весьма редко, но очень обычно для сказки. Мы понимаем, почему народ в данном случае предпочитает прозу. Эпический стих былины выработался на высоких героических сюжетах. Здесь же мы имеем бытовую картинку из будничной жизни крестьянской семьи.
   Родители уходят на работу. Работа их — характерная для северного хлебопашества очистка леса под посев, при котором лес сжигался или рубился, а пни выкорчевывались. «И как тридцать лет да миновалося, в само время летнее, в дни сенокосные, и тогда ушли отец и мать с семейством пожни чистить, а его одного дома оставили» (Рыбн. 190). Так, с разной степенью обстоятельности и реалистичности, сообщается во многих записях.
   Илья остается один. К дому приходят странники. Странники эти описываются очень различно. Это «люди проходящие», «нищий стар человек», «две калики перехожие, переброжие», два старика, сиротинушка, в одном случае — двое юношей и т. д. Это нищие, которые пока ничем не изобличают своей необычайности. Они стучатся в окно и просят подать напиться или милостыню. Странники эти несомненно создались не без воздействия легенды, где чудесные странники стучатся сперва к богатым, которые их гонят, а потом к беднякам, которые их принимают. Но здесь происходит иное. Илья не может встать, не может подать им напиться.


Ай же вы, добрые людишки!
Не могу напоить вас:
Не имею ни рук, ни ног.
(Рыбн. 139)

 

241


«Встать не могу», «Не владею ни руками, ни ногами», — так отвечает Илья.


Я бы рад-то вам подать я милостынку все спасеную...
Не могу сойти со печки со кирписьною.
(Марк. 42)


   «А стань-ко ты, стань, дак добрый молодец», «Выставай на резвы ноги», «Спусти-ко ты резвы ноги с печки», — так с особой настойчивостью предлагают странники. Илья превозмогает себя, и происходит чудо: «Резвы ножоцьки растянулися» (Марк. 42). Илья, тридцать лет не встававший с места, начинает ходить. «Выставал Илья на резвы ноги, отворял ворота широкие и пускал калик к себе в дом» (Рыбн. 51). В некоторых случаях он выражает свое ликование. Его походка сразу оказывается богатырской. Он ступает так, что «балки кричат» и калиновый пол под ним опускается.
   Теперь Илья идет за водой или за квасом и подносит странникам. Но они ему «отворачивают», то есть сами не пьют, а предлагают испить ему, или же, отпив немного, предлагают ему испить остаток. Происходит второе чудо: Илья не только выздоравливает, но чувствует прилив огромной, нечеловеческой силы. «Что чувствуешь в себе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в себе силушку великую» (Рыбн. 51). «Я теперь, добрые люди, корпус в себе имею» (Рыбн. 139). Странники дают ему испить во второй раз, и теперь сила его настолько велика, что если бы


От земли столб был да до небушки,
Ко столбу было золото кольцо,
За кольцо бы взял, святорусску поворотил.
(Кир. I, 1)


   Такой силы странники пугаются. Они дают ему испить в третий раз, и сила его убавляется наполовину. Мы уже знаем, что физическая сила еще не определяет героя в русском эпосе. Герой должен быть силен, но героизм определяется тем, на что сила направлена. В одном из вариантов Илья на вопрос о том, что он чувствует, отвечает:


Ежели бы было теперь кольцо силы поганой,
Напустил бы бить.
(Рыбн. 139)


   Момент получения Ильей силы есть момент превращения крестьянина Ильи в богатыря. Сиденье Ильи в этом отношении приобретает особое значение: героем, богатырем становится убогий человек из народа. Здесь эстетика былины и эстетика


242


сказки совпадают. Самый бедный, самый последний из крестьян, больной, недужный, становится спасителем своего народа.
   Чудесные странники исчезают, теряются из виду. В некоторых вариантах они в момент исчезновения произносят предвещание, пророчество. Они говорят:


Смерть тебе на бою не писана.
(Рыбн. 51)
Во чистом-то поле тебе да смерть не писана,
Ты не бойся, езди по чисту полю.
(Марк. 42)


   На первый взгляд пророчество это может вызвать некоторое недоумение. Если Илье известно, что он не будет убит в бою, в чем же тогда состоит его храбрость? Но такое понимание этого места будет совершенно превратным. Слова странников — только художественная форма для выражения сознания самого Ильи. Он не может сказать сам о себе: «Смерти в бою для меня не существует», это противоречило бы всей поэтике былин. Но дело обстоит именно так. Слова странников не представляют собой волшебного заклятия. Они означают, что Илья навсегда исключил для себя вопрос о своей смерти. Этот вопрос для него раз навсегда решен, и решился он тогда, когда Илья осознал себя богатырем. Это полное отсутствие страха смерти, полное ее исключение из своего сознания и делает его бессмертным в глазах народа. Илья, всегда бросающийся в самые страшные бои, никогда не погибает именно потому, что он смерти не боится, что она для него просто не существует.
   Характерно для Ильи, как для героя крестьянского: первое побуждение, первая мысль его после выздоровления и получения силы принадлежит родителям, которые находятся в поле на тяжелой работе. Крестьянский труд, крестьянская сущность настолько неразрывно связаны со всем существом Ильи, что он сразу же идет в поле помогать родителям. Родители вне себя от радости, но радость их сменяется испугом и ужасом, когда они видят, как он работает. Чтобы очистить поле, он дубы вырывает прямо с корнем и бросает их в воду. «Дубье то рвет из матушки сырой земли со всем со коренем» (Марк. 67). «И стал дубье рвать со коренем» (Онч. 19). Сперва отец думает, что Илья будет хорошим крестьянским работником, что он «большой работник будет». Но скоро родители понимают, что Илья уже не работник на поле, что при такой силе призвание его в другом; мать, видя, как он работает, говорит:


Видно, дите будет нам не кормилицо,
Станет ездить, видно, по полю чистому.
(Онч. 19)


243


   То же говорит отец: «Этот, видно, сын у меня будет ездить во чистом поле, во чистом поле будет поляковать, и не будет ему поединщика» (Марк. 67). Иногда отец сам предлагает ему ехать в Киев, чаще же он благословляет Илью на отъезд по его собственной просьбе с чрезвычайно интересными для нас наставлениями. В кратчайшей и чрезвычайно меткой форме наставление отца выражено так:


А пожалей-ка ты на поле христьянина,
А не щади-ка ты в поле все татарина.
(Григ. III, 50)


  Илья сам совершенно точно определяет цель своего выезда. Цель его состоит в том, чтобы посвятить себя служению Киеву и Владимиру. Он осознал себя богатырем не только по силе, но и по своему жизненному делу. Он едет «киевскому князю поклонитися», «заложиться за князя за Владимира», «постоять я еду за Киев же» и т. д. Мы уже знаем, что идея служения Киеву и Владимиру представляет собой одну из главных идей раннего русского эпоса. Это идея народного и государственного единства в эпоху феодальной раздробленности.
   Так кончается эта былина. Отдельные слагаемые ее идут из сказки и легенды. Сиденье на печи, напиток, придающий силу, прощание с родителями — все это сказочные мотивы. В некоторых вариантах Илья выбирает или находит себе коня, как это повествуется о сказочном Иванушке. Но хотя составные части в большинстве сказочного происхождения, сама былина отнюдь не сказка. Илья прямо из избы или с поля отправляется не ради приключений, а на защиту родины и для служения ей.
   Продолжением этой былины служит былина об Илье Муромце и Соловье-разбойнике.
   Былина о Соловье-разбойнике по некоторым своим составным частям более ранняя, чем уже рассмотренные нами былины о Добрыне, Алеше и Илье, по другим — она, наоборот, оказывается более поздней. В целом она может считаться более поздней, так как решающее значение имеют не архаические элементы, не наличие в ней мифологического чудовища, а те мотивы, которые свидетельствуют о преодолении древнейшего наследия и придают ей совершенно новое содержание. Мы рассматриваем эту былину как последнюю о схватке героев с чудовищами.
  В развитии эпоса настает момент, когда героическая схватка с чудовищем уже не может полностью удовлетворить художественные запросы народа. Схватка с такого рода чудовищами начинает терять свой героический характер. Она начинает приобретать характер авантюрно-занимательный. Именно это наблюдается в былине о Соловье-разбойнике. Фабула ее, повествование, обладает для народа необычайной занимательностью.


244


Однако, если бы содержание песни ограничивалось приключенческим характером повествования, было бы непонятно, почему она так популярна в народе и почему подвиг уничтожения Соловья-разбойника приписывается наиболее любимому и значительнейшему герою русского эпоса — Илье Муромцу.
   Правда, внешняя занимательность не исключает глубокого идейного содержания, как мы это увидим при анализе песни. Главное же — данная былина показывает, что на фоне затухания традиции борьбы с фантастическими чудовищами зарождается новая традиция, новое качество былины. Уже на былине об Илье Муромце и Идолище можно проследить, что враг мифический сменяется врагом-человеком. В былине о Соловье этот процесс закончен. Илья в данной былине совершает не один подвиг, а два. Один подвиг состоит в том, что он поражает нечеловеческое чудовище — Соловья-разбойника. Этот подвиг принадлежит убывающей традиции, он своими корнями уходит в прошлое. Другой подвиг состоит в том, что Илья освобождает Чернигов от осаждающих его врагов, и этот подвиг уже указывает на будущее развитие эпоса, он первый из собственно воинских подвигов Ильи. Поэтому общепринятое обозначение этой песни как былины об Илье и Соловье-разбойнике не совсем удачно. Оно односторонне ориентирует читателя только на один из совершаемых подвигов Ильи и отодвигает в тень другой — освобождение Чернигова. Народ называет эту былину «первой поездочкой», и такое название следует признать более правильным.*
   Соответственно своим качествам былина о первой поездке Ильи принадлежит к наиболее распространенным, наиболее популярным. В настоящее время опубликовано свыше 100 записей ее.1 Сюжет ее широко известен также в форме сказки. В сказочной обработке он имеется там, где эпоса в XIX веке уже не было. В такой форме он известен и многим народам СССР: белорусам, украинцам, вотякам, коми, чувашам, якутам, латышам, карелам и другим. Кроме того, сюжет вошел в древнерусскую литературу. Рукописные повести о Соловье-разбойнике известны начиная с XVII века, причем из всех былинных сюжетов этот сюжет в рукописной традиции встречается чаще других. Все это свидетельствует о необычайной популярности данного сюжета. Учитывая это богатство и разнообразие, мы должны иметь в виду, что между былиной, повестью и сказкой имеются столь глубокие отличия, что игнорирование их (обычное в дореволюционной науке) нужно считать



Сноски к стр. 244
1 См. А. М. Астахова. Былины Севера, т. II, стр. 761. См. также Кир. I, стр. 1. Прил., стр. III, VII, XVIII, XXXIII; Леонтьев, 7; Сок. 77, 237; Ф-р Сар. обл. 4, 5, 6, и указанную там библиографию; Ф-р Вост. Сиб., стр. 132 и сл.



245


грубой методологической ошибкой. На первый взгляд отличия былины от других видов поэзии малосущественны и ограничиваются деталями. На самом же деле эти детали свидетельствуют о глубоком отличии в идеологии, обусловленном принадлежностью к разной социальной среде. Так, например, в повести Илья Муромец иногда выспрашивает Соловья о его золотой казне, находящейся в его селе, названном селом Кутузовом. Никакого села Кутузова в былинах мы не знаем. В былинах Илья никогда не выспрашивает и не может выспрашивать Соловья о его богатстве. Наоборот, он всегда отказывается от богатого выкупа, который ему предлагает за мужа жена Соловья. И если в одном-единственном случае Илья все же берет выкуп, то по приезде в Киев он часть его отдает сиротам, часть предоставляет городу Киеву, себе же не берет ничего. В этой детали сразу сказывается отличие народной идеологии былины от идеологии «повести». Но мы изучаем эпос, а не повесть и не сказку, и будем касаться их только в том случае, если они бросают свет и на былину.
   В былине об Илье и Соловье-разбойнике Илья уже полностью проявляет свои героические качества. Правда, былина о Соловье носит приключенческий характер, и этим можно объяснить, что не во всех вариантах детали песни подчинены основной идее. Есть такие варианты, в которых Илья едет не для того, чтобы служить Киеву; цель его состоит в том, чтобы, простояв заутреню в Муроме, поспеть к ранней обедне в Киев. Иногда упоминается, что он едет в день пасхи. Он хочет ехать прямоезжей дорогой, чтобы успеть вовремя. Так как он едет в день пасхи, он иногда дает обет не кровавить по дороге рук, не вынимать стрел, не кровавить меча и т. д. Насколько эта заповедь действительно будет соблюдаться, станет видно позднее.
   Илья едет в Киев со всей возможной быстротой. Конь Ильи не бывает крылатым. Это не волшебный конь, который летит по воздуху. Конь Ильи — конь богатырский, а не сказочный, хотя он иногда снабжается внешними сказочными атрибутами.
   События развиваются не так, как этого ожидает Илья и вместе с ним слушатель песни, а совершенно иначе, и в этой неожиданности одна из художественных особенностей былины.
   Несясь к Киеву, Илья совершенно неожиданно для себя видит препятствие, и с этого, собственно, начинает развиваться действие. Он подъезжает к Чернигову, чтобы расспросить там прямоезжую дорогу на Киев, но тут он видит, что


Под Черниговом силушки черным-черно,
Черным-черно, как черна ворона.
(Рыбн. 4)


246


   Далеко не все певцы знают об этом препятствии. Весьма часто Илья прямо наезжает на Соловья-разбойника. Такую форму песни мы должны признать дефектной, неполной. Внешне черниговское приключение легко выпадает из песни, внутренне же оно составляет необходимую часть повествования и не может выпасть без ущерба для идейно-художественной цельности песни. Название города подвержено некоторым колебаниям (Бежегов, Бекетовец, Тургов, Орехов, Обалков, Кидоша, Чиженец, Смолягин и другие, в письменной традиции — Себеж), но преобладает Чернигов. Враги, обложившие город, носят самый неопределенный характер. Чаще всего они названы «силой». Иногда, впрочем не слишком часто, они названы татарами, еще реже — литовцами, иногда теми и другими вместе:


Приехал он во город во Бекетовец,
И наехала проклята погана Литва,
Одолели тут поганы татарове
Тыих мужиков бекетовских.
(Рыбн. 116)


   Враги эти — не татары. Насколько конкретно и исторически верно в эпосе изображены татары, мы увидим ниже. Сила, обложившая Чернигов, не угрожает государству в целом. Владимир в Киеве часто даже не знает о том, что произошло в Чернигове. Мы не можем также допустить, чтобы этот эпизод отражал какую-либо из междуусобных войн, ибо, как мы знаем и как это подчеркивал Добролюбов, удельные войны эпосом не отражены совершенно. Значение этого эпизода состоит в том, что героем песни является уже не только змееборец, но избавитель от вражеского войска. Именно поэтому героем песни сделан главный национальный герой эпоса — Илья Муромец. Илья не может остаться равнодушным к судьбе Чернигова.


Богатырско сердце разгорчиво и неуемчиво:
Пуще огня-огничка сердце разыграется.
(Кир. I, 34)


   Мирное благочестивое намерение отстоять заутреню в Муроме и обедню в Киеве отодвигается на второй план. Илья Муромец весьма легко отказывается от заповеди не кровавить оружия.


Как прости меня, господь, в таковой вины!
Я не буду боле-то класть заповеди великие.
(Марк. 68)


Или более иронически:


Всяк человек завет завечает,
А не всякой завет справляет.
(Рыбн. 170)


247


   Это значит, что церковная мораль рассыпается в прах, когда дело идет о том, что представляет собой наивысшую мораль народа, о том, чтобы спасти родную землю.
Бой всегда описывается очень кратко и чисто «эпически».


Как почал он бить поганыих татаровей,
Конем-то топтать и копьем колоть,
Прибил-то он поганых в единый час,
Не оставил поганых и на семена.
(Рыбн. 116)


   Такая краткость в описании боя характерна для данной песни. Более подробное описание боев мы будем иметь в былинах об отражении татар от Киева.
   Освободив город, Илья въезжает в Чернигов. Иногда он застает всех горожан в церкви, причем они даже не подозревают, что город уже освобожден.


Заехал он во город Смолягин,
Как там мужики да смолягински
Все ходят во церковь соборную
От первого до единого.
Они каются-причащаются,
Со белым светом прощаются,
Во чисто поле на войну снаряжаются.
(Рыбн. 127)


   В то время как черниговцы в отчаянии молились, Илья спас город благодаря тому, что не задумался пренебречь церковной заповедью. Когда певец поет, что черниговцы, вместо того чтобы думать о защите, «каются да причащаются, на смертную казнь снаряжаются» (Рыбн. 189), то это не только описание охватившего город смятения, но и звучит как выражение сожаления о черниговцах, которые не нашли ничего лучшего, как молиться и каяться. В городе царят отчаяние и уныние, описанные иногда чрезвычайно ярко. Илья сообщает черниговцам радостную весть. Они не верят, выходят на городскую стену, смотрят в кулак или трубочку и действительно видят поле, усеянное трупами.
   Черниговский эпизод заканчивается деталью, весьма важной для понимания смысла этого эпизода, а также для понимания психологии Ильи Муромца. Черниговцы предлагают Илье воеводство, но Илья всегда от него отказывается.
Черниговцы оказались беспомощными перед лицом врага не потому, что они не обладали храбростью. Они готовились к обороне, они были готовы как один умереть за родной город, они не думали о сдаче города сильнейшему врагу, предпочитая смерть. Они были бездеятельны потому, что не было той власти, которая могла бы возглавить народное движение. Поэтому


248


черниговские мужики предлагают Илье воеводство, то есть власть. Ему на золотом блюде выносят ключи города.


Будь-ко ты у нас воеводою,
Береги нас от поганыих от татаровей,
(Рыбн. 170)


Живи во нашем Смолягине воеводою,
Суды суди все правильно,
Мы все будем тебя слушати.
(Рыбн. 127)


   Часто также ему предлагают остаться в Чернигове, кем он захочет: князем, воеводой, боярином или крестьянином. Черниговцы хотят его удержать у себя.
   Илья никогда не соглашается на предложение черниговцев, и мотивы, по которым он отказывается, для нас полны величайшего интереса.
   При анализе песни можно видеть, что причины отказа Ильи — двоякие. В самой песне о причинах говорится далеко не всегда, и их можно установить только путем сравнения текстов.
   Часто Илья сам не умеет выразить своей мысли. Он просто не хочет быть воеводою, и этим «не хочу» ограничивается весь его ответ. В более детализованных песнях видно, что власть находится в чуждых народу руках. Певцы XIX века не совсем ясно себе представляют, что значит «воевода». В былине черниговцы подчиняются только своему воеводе, в руках которого власть мыслится неограниченной. Поэтому отнюдь не случайно, что черниговцы иногда зовут к себе Илью в короли (Гильф. 210).
   Чернигов представляется в песне политически независимым, самостоятельным государством, наподобие монархии. В этом можно усмотреть следы феодального порядка; при данном порядке местные князья стремились к самостоятельности, к обособлению от власти центральной. Как мы уже знаем, эти тенденции прямо противоположны тем народным стремлениям к объединению, которые выражены в эпосе. Илья стремится не в любой русский город, а только в Киев, как город стольно-киевский. Предложение черниговцев по существу противокиевское. Илья Муромец на это не идет и спрашивает дорогу на Киев.
   Другая причина, по которой Илья не остается в Чернигове воеводой, состоит в том, что Илья вообще не может быть причастен ни к какой власти, так как власть носит классовый характер. Взять власть — это значит приобщиться к ненавистным князьям и боярам, перейти в их стан. Зовя Илью, черниговцы зовут его в князья.


249


А й хоть князем живи, хоть королем живи,
А хоть живи барином, а хоть живи крестьянином.
(Гильф. 210)


   Совершенно ясно, что, живя князем, Илья будет властвовать, а живя крестьянином — подчиняться. Что крестьянин может стать у власти, не превращаясь в князя, этой мысли в раннем эпосе еще нет. Илья был бы для черниговцев идеальным князем, но все же князем. Илья же исполнен величайшего презрения к князьям и княжеству. В одном варианте, где черниговский воевода через своих князей приглашает Илью «хлеба-соли кушати», Илья в резкой форме отвергает его хлеб-соль.


Нейду я к воеводе вашему,
Не хочу у него хлеба-соли кушати.
(Кир. I, 34)


Отсюда становится понятным ответ:


Не хочу-то я у вас жить ни князем, ни боярином,
Ни купцом, гостем торговым же.
(Марк. 68)


   Илья дорожит тем сословием, к которому он принадлежит. Другими словами, в Илье уже пробуждается сознание своей классовой принадлежности, и эту принадлежность он не меняет на более высокую.


Не дай господи делать с барина холопа,
С барина холопа, с холопа дворянина,
Дворянина с холопа, из попа палача,
А также из богатыря воеводу.
(Рыбн. 127)


   Эти слова показывают, что понимание классовой дифференциации развито в народе чрезвычайно сильно. Это говорит о развивающемся чувстве классового антагонизма и классовой ненависти. Илья гордится своим сословием и не хочет переходить в другое. Но вместе с тем эти слова показывают, что для идеи свержения власти и уничтожения классов еще не настал исторический момент. В эпоху феодальной раздробленности такая историческая задача еще не могла ставиться. Могла и должна была ставиться прежде всего задача сверженияудельных властей в пользу центральной власти. Идея же свержения классовой власти и князей и боярства в пользу власти народной в эпосе будет высказана позднее. В силу всего этого Илья свой отказ от воеводства неизменно кончает тем, что спрашивает дорогу на Киев. Этим кончается первая часть песни.
   На Киев обычно есть две дороги: одна окольная, другая прямоезжая. Но прямоезжей дорогой давно уже никто не ездит,


250


так как на этой дороге засел Соловей-разбойник, который не дает проходу ни пешему, ни конному.
   Мнение Всеволода Миллера и других, видевших в нем разбойника, не подтверждается ни одним из записанных текстов. Слово «разбойник» следует понимать не в буквальном, а в более широком, обобщенном смысле, подобно тому как слово «вор» в народном языке имеет очень широкое значение. Соловей-разбойник никогда никого не грабит. Что в народном понимании Соловей не рассматривается как разбойник в узком смысле этого слова, видно по тому, что существует другая былина, в которой поется о встрече Ильи с действительными разбойниками, по-народному именуемыми «станичниками». В этой былине Илья наталкивается на шайку грабителей: они хотят его ограбить, он же пускает свою стрелу в дуб, разбивает этот дуб в щепы и тем наводит на разбойников страх и разгоняет их шайку или даже убивает всех до единого. Былина о встрече с разбойниками часто контаминируется с былиной о Соловье-разбойнике; это означает, что былина о станичниках и о Соловье-разбойнике, а следовательно, и действующие лица их — явления совершенно разного порядка. Когда народ говорит о разбойниках, он называет их разбойниками или станичниками и заставляет действовать по-разбойничьи. Соловей же не разбойник в обычном понимании этого слова.
   Чтобы решить вопрос о том, чем в народном сознании представляется Соловей-разбойник, необходимо рассмотреть весь ход встречи с ним Ильи.
   Препятствие, ожидающее Илью на пути между Киевом и Черниговом, чаще всего в былинах именуется «заставой». Неоднократно говорится о трех заставах — о лесе и болоте, о реке, о Соловье-разбойнике. Легко заметить, что «лес», «болото» и «река» являются эпическим утроением. Трех застав нет, а есть только одна: Соловей находится в лесу и очень часто у реки.
   Слово «застава» в былине имеет очень точный и совершенно определенный смысл. В былине об Илье и его сыне на богатырской заставе находятся лучшие богатыри и охраняют государственные границы и подступы к Киеву. Застава — это пограничный сторожевой пост, задерживающий нарушителей границы.
   Но в отличие от этой богатырской заставы застава Соловья — вражеская. Соловей преграждает путь на Киев, и в этом состоит главный вред, наносимый им.


Сидит на тридевяти дубах, сидит тридцать лет,
Ни конному, ни пешему пропуску нет.
(Кир. I, 34)


251


Прямоезжая дороженька заколодела,
Заколодела дорожка, замуравела,
Серый зверь тут не прорыскиват,
Черный ворон не пролетыват.
(Рыбн. 4)


   Дорога заросла лесом, ее давно уже нет, и многие певцы поют о том, что Илья эту дорогу прокладывает, чтобы добраться до Соловья.
   Такая роль Соловья устойчива по всем былинам. Никакого другого вреда он не наносит. Он не похищает женщин, как змей в былине о Добрыне-змееборце, и он не грабит людей уже потому, что мимо него никто не проезжает.
С величайшим трудом прокладывает себе Илья путь к Соловью. Этот путь лежит сквозь леса и болота. Илья вырывает деревья и «мостит мосты», то есть настилает деревья на трясины и таким образом проезжает.


Левой рукой коня ведет,
Правой рукой дубья рвет,
Дубья рвет все кряковисты,
Мосты мостит каленые,
Работает дорожку прямоезжую.
(Рыбн. 127)


   Так он достигает Соловья. Соловей-разбойник обычно слышит его уже издали. Из былин невозможно составить себе ясное представление об облике Соловья. Самое имя его говорит, что он имеет птичий облик, и это подтверждается целым рядом деталей. Он всегда сидит на деревьях, на дубах. Он летает. Слыша, как Илья Муромец мостит мосты, он летит ему навстречу.


И летит навстречу добру молодцу,
И садился он на серый дуб кряковистый.
(Тих и Милл. 1)

 


   Иногда, впрочем весьма редко, упоминается и о его гнезде. На птичий облик его указывает и то, что Илья иногда попадает ему в правое крыло (Кир. I, 21). Подстрелив Соловья, Илья привязывает его к седлу или кладет его «во тороки», то есть в ременную сетку, как делают с дичью. Но дать более подробное описание этой птицы по былинам не представляется возможным. Подстреленный Соловей падает отвесно вниз «как овсяный сноп», и есть случаи, когда Илья подхватывает его на лету и привязывает к седлу.
   С другой стороны, Соловей представляется одновременно и человеком, но человеческие атрибуты его упоминаются гораздо реже, и они более бледны. Он громаден, «туша страшная»; Илья берет его «за желты кудри».


252


Привязывал он желтыми кудерками
Ко левые булатные стремени.
(Рыбн. 127)

 


   Привязывая его к стремени, Илья волочит его за собой. Но есть и такие случаи, когда он, привязав Соловья к седлу или стремени, заставляет его бежать рядом с конем.


Соловеюшко у стремени поскакиват.
(Милл. 1)


   Как мы увидим ниже, вся его семья имеет человеческий облик. Он разговаривает по-человечьи. В Киеве у Владимира ему иногда подносят чару, и он берет ее руками и выпивает.
   Противоречие между птичьим и человеческим обличьем Соловья-разбойника можно объяснить только тем, что древние зооморфные чудовища с развитием истории и эпоса постепенно приобретают человеческий облик, что можно было наблюдать и на образе Тугарина. Но этот процесс не завершился до конца. Он приостановился, когда на смену фантастическим чудовищам пришли реальные исторические враги. Соловей не приобрел полностью человеческой наружности, но и не остался в образе птицы, представляя собой гибридное образование, каких в фольклоре и в изобразительном народном искусстве чрезвычайно много. Народ любит подобного рода фантастические существа, о чем можно судить и по лубочным картинкам, изображающим различных чудовищ. Впрочем, на лубочных картинках Соловей-разбойник имеет уже часто человеческий вид. Изредка и в былине он не имеет никаких признаков птицы. В былине Щеголенка он всадник, и в бой с Ильей он вступает сидя на коне.
   Соловей не обладает ни физической силой, ни оружием, ни смертоносными когтями или клювом и т. д. Он обладает только одним оружием: он свистит с такой силой, что все живое падает мертвым, дрожат горы, трясется земля, вода мутится с песком, деревья падают.


Подрожала родна матушка сыра земля,
Как бы сырые тут дубья расшаталися.
(Онч. 53)


   В этом свисте и состоит ужас, наводимый Соловьем на людской род. «Все побивает вздохом единым» (Рыбн. 127). Но Илья не боится ни Соловья, ни его свиста. Его конь обычно не выдерживает этого свиста, и Илья его за это по-богатырски ругает. Никакого боя между Ильей и Соловьем не происходит. Илья подстреливает его, как подстреливают дичь. Богатырская сила Ильи в данном случае состоит в том, что он этого свиста не боится и выдерживает его. Свист обычно описывается очень


253


подробно, со вкусом к различного рода страшным деталям. Он описывается как свист соловья, как змеиный шип, собачье мызганье, львиный рев. Свое презрение к этому свисту Илья выражает в обращении к своей лошади:


Не слыхала ты экова реву коровьего,
Писку, вереску дроздового?
(Кир. I, 77)


   Чтобы вернее поразить Соловья, Илья заговаривает стрелу. Он попадает в правый глаз, стрела выходит в ухо, но не убивает Соловья. Илья привязывает его к седлу или стремени и со своей добычей едет дальше, в Киев.
Но приключение с Соловьем на этом еще не кончается. Илья проезжает мимо дома Соловья, где обитает его семейство. Для развития хода действия эта встреча не имеет никакого значения. Она ничего не прибавляет к подвигам Ильи. Но она дорисовывает образ Соловья и характер Ильи.
   Так же, как невозможно из былины создать себе представление о внешнем облике Соловья, так невозможно создать себе представление о его жилище. Оно именуется различно. Реже других встречается обозначение его гнездом или гнездышком. Чаще встречаются обозначения: дом, двор, широкий двор, дворище; высок терем, палаты; подворье, поселье, посельице, мыза, и, наконец, застава, иногда — воровская. У Соловья очень большая семья: жена, девять дочерей и девять сыновей или зятьев. Состав семьи, по вариантам, подвержен большим колебаниям, но обычно она весьма многочисленна. Жена и дети смотрят из окошка и уже издали видят приближающегося Илью. Они всегда принимают победителя Илью за своего отца, а влекомого Ильей Соловья за добычу их отца. Семья Соловья состоит из людей, а не из таких чудовищ, как он сам. Тем не менее она напоминает звериный выводок, гнездо. Своей многочисленностью она напоминает малых змеенышей, которых в большом количестве топчет Добрыня: это — нечисть, слабая сама по себе, но сильная своей плодовитостью. Этот нечистый характер выводка некоторыми певцами подчеркивается. Дети все похожи друг на друга. На вопрос Ильи: «Что это у тя дети все на единый лик?» Соловей отвечает:


Я сына-то выращу, за него дочь отдам,
Дочь-то выращу, отдам за сына,
Чтобы Соловейкин род не переводился.


Илья этого не может стерпеть:


За досаду Илье Муромцу показалося:
Вынимал он саблю свою вострую,
Прирубил у Соловья всех детушек.
(Кир. I, 34)


254


   Часто также семья делает попытку улестить, угостить Илью или ему предлагают огромные богатства в качестве выкупа за отца. Илья на это обычно не соглашается, а если и берет деньги, то все же везет Соловья в Киев, а деньги отдает Владимиру. Семью Соловья он, как правило, уничтожает в том случае, когда кто-нибудь из них делает попытку его обмануть и убить. Они приглашают Илью войти в дом, но вход во двор снабжен опасной, смертоносной ловушкой. Ворота устроены так, что при проезде под ними надворотня должна убить, раздавить проезжающего. Илья это обнаруживает и дает дочери Соловья, которая его приглашает, такого пинка, что она летит через дом, а сам едет дальше.
   Наряду с изображением семьи Соловья как человеческой, имеется и явно более архаическая и древняя трактовка её как семьи колдунов и оборотней, обнаруживающих свою звериную природу. В варианте Кирши Данилова сыновья Соловья-разбойника умеют обращаться в воронов с железными клювами и хотят заклевать Илью.
   Подобного рода архаические черты, как и весь облик Соловья, указывают на глубокую древность этого сюжета. Генетически Соловей связан с той эпохой, когда человек еще верил в наличие двух миров на земле и снабжал эти миры границей и сторожем, имеющим чудовищный облик: или облик летающего зверя, или облик птицы. Однако предположение о генезисе не объясняет нам ни смысла песни, ни причину ее сохранности. В эпосе никакого «иного» или «тридесятого» царства уже нет. Есть только рудименты, остатки его, и одним из таких рудиментов является Соловей-разбойник, сидящий на своей «заставе». Что эта застава мыслится как граница, видно по некоторым деталям. Соловей часто обитает у реки. Он свистит тогда, когда Илья скачет через реку Смородину (Милл. 1). Он никого «мимо не пропускает». Соловей сидит у моста через реку Смородину (Тих. и Милл. 5). Его дочь держит перевоз на Дунае. Илья ее убивает и мостит через Дунай мост. (Кир. I, 77). Уничтожая Соловья-разбойника, герой некогда уничтожал веру в какой бы то ни было иной мир. Но этот смысл былины уже давно забыт в Киевской Руси. Заслуга Ильи состоит в том, что он прокладывает пути на Киев. Этой заслугой он прежде всего дорожит сам, и ею дорожат певцы и народ. За эту заслугу Илья воспевается.


И я очистил дорогу ко городу ко Киеву,
Ко солнышку князю да ко Владимиру.
(Гильф. 120)


   Сюда относится и уничтожение Соловья и его выводка, и создание мостов через реки, и прокладка дорог в лесах и болотах.


255


   Соловей представляет собой заставу, разъединяющую Русь, отделяющую ее от Киева. Образ Соловья — художественнае изображение сил, разъединявших Русь, дробивших ее на чости, стремившихся к замкнутости, к изоляции Киева как столицы от остальной Руси. Подвиг Ильи кладет конец изолированности Чернигова и других городов от Киева. Брянские леса и смоленские грязи не существуют больше как непроходимые препятствия с тех пор, как Илья их очистил. Все дороги на Киев очищены. В этом смысле подвиг Ильи подчинен основной идее киевского эпоса.
   Последнее звено в развитии действия этой былины — прибытие Ильи в Киев и его первая встреча с Владимиром. Слушатель ожидает, что Илья Муромец будет встречен Владимиром как герой, что Владимир по достоинству оценит подвиг освобождения Чернигова, уничтожения Соловья-разбойника и очищения дорог на Киев. Действительно, такие песни есть, но всегда лишь у малоталантливых и у забывчивых певцов. В повенецкой былине Ф. Никитина, в которой приключение с Соловьем включено в былину о трех поездках Ильи, обрадованный и довольный Владимир сразу же готов наградить Илью чем только он сам захочет: казной, городами, чином. Но это — редкий случай. Обычно между Ильей и Владимиром сперва начинает создаваться конфликт. Даже в приведенном случае, в исполнении Никитина, Илья отказывается от всех наград и выговаривает себе только село Карачарово, где бы ему жить. Туда он и уезжает и, в данном варианте, служить Владимиру не остается.
   Когда Илья прибывает в Киев, его там еще никто не знает. Тем не менее он идет прямо на пир к Владимиру в полном сознании своего права на это: «Ай без допросу, без доклада заехал ныне княженецкого» (Гильф. 210). К началу обедни Илья уже опоздал. Служба началась, и Владимир находится в церкви. Туда же идет и Илья. В церкви он держит себя также независимо и гордо.


Он Владимиру князю тут челом не бьет.
(Гильф. 210)

 


   По прибытии из церкви Владимир на пиру выспрашивает Илью; Илья себя называет и, отвечая на вопросы Владимира, без малейшего хвастовства все ему рассказывает. Но Владимир ему не верит.


Во очах детинушка да завирается,
А пустяками детинушка да похваляется.
(Аст. 1)


256


Он принимает его за пьяного:


А видно, ты, удалый добрый молодец,
А был на царевом большом кабаке,
Не напился ли зелена вина?
(Рыбн. 116)


   Он ругает Илью, называя его мужиком, деревенщиной, засельщиной. Эта брань сразу указывает, в чем сущность начинающегося разлада. Илья действительно «деревенщина», то есть крестьянин, и гордится этим. Поэтому брань Владимира ощущается им как особенно оскорбительная. Оскорбительно выражаясь о крестьянстве Ильи, Владимир тем самым выдает классовую подоплеку своей ненависти к нему.
   В данной былине, однако, этот конфликт не находит еще своего развития и разрешения. Брань иногда влагается в уста не Владимира, а окружающих его князей и бояр. Тем самым Владимир выгораживается. Бояре настраивают Владимира против Ильи.


Говорят-то ему князи-бояри:
«Наехал мужик засельщина,
Засельщина, деревенщина,
Пустым-то мужик похваляется».
(Тих. и Милл. 5)


   Илья никогда не показывает своих чувств. Чтобы отвести брань и доказать свою правоту, он предлагает Владимиру выйти на балкон или на двор и посмотреть Соловья. Владимир, Апракса и бояре всегда очень заинтересованы. Они выходят на балкон или во двор и смотрят на Соловья. Но так как чудовищность его не в том, как он выглядит, а в свисте, они предлагают Соловью посвистеть. Соловей всегда отказывается выполнить их приказание, так как он укрощен и покорен не ими. Этим противопоставляются подвиг Ильи и пустые притязания бояр. Бояре или Владимир ставятся певцами в смешное положение.


Я сегодня не у вас ведь обедаю,
Не вас хочу и слушати,
А обедаю у старого казака Ильи Муромца,
И его хочу я слушати.
(Рыбн. 4)


   Этот ответ дается во многих вариантах, и народ им очень дорожит. Когда мезенский певец Семенов пропел это место, он прервал пение и сказал: «Ишь ответил как!» (Аст. 32). Но Владимир и бояре не признают Илью героем.
   Илья всегда приказывает Соловью показать свой свист, но, зная, насколько этот свист опасен, предусмотрительно накрывает


257


   Владимира и Апраксу шубой; он обхватывает Владимира под правую руку, Апраксу — под левую и приказывает Соловью свистеть в полсвиста. Соловей, однако, всегда свистит полным свистом, и певцы не щадят красок, чтобы изобразить эффект этого свиста. Певец Гольчиков вставил ремарку: «Хотел всех свистом убить» (Аст. 1). Если Соловей находится не на дворе, а приведен в палаты, у палат вылетает верх, вылетают окна, из труб вылетают кирпичи, «аглицкие» стекла с дребезгом падают на двор, «разломало все связи железные». Если Соловей свистит на дворе, то новые палаты дрожат, старые рассыпаются, с церквей падают маковки и т. д. Владимир и Апракса благодаря предусмотрительности Ильи остаются целы, они только «окарачь ползут». Этим Владимир выставляется в комическом и унизительном виде. Зато бояре не только пугаются, но во многих вариантах падают от свиста мертвыми.


Князи-бояре все мертвы лежат,
А Владимир-князь стольно-киевский
Заходил раскорякою.
(Рыбн. 116)


   После этого Илья обычно приканчивает Соловья. Он тут же рубит ему голову или выводит в поле и убивает его там.
Этим заканчивается песня о первой поездке Ильи, о его приключении в дороге и прибытии в Киев. Эта песня — песня о начале героического пути, героической службы Ильи Муромца. Вся обстановка прибытия Ильи в Киев содержит возможный, но не доведенный до конца конфликт между Ильей и Владимиром. С этой былиной нередко соединяется песня о ссоре Ильи с Владимиром. Такое соединение внутренне оправдано, хотя сюжет ссоры — самостоятельная, другая песня. Данная же песня конфликтом не кончается. Владимир богато одаривает Илью, назначает ему большое жалованье, принимает его на службу, вопреки нашептываниям князей и бояр. Он ставит его над всеми князьями и боярами (Аст. 25). Русские богатыри встречают его «за родного брата». Илья навсегда остается в Киеве, он «задался в услуженье князю Владимиру» (Рыбн. II, 191). Так Илья начинает свой жизненный путь героя.
 

 

 ИЛЬЯ И ИДОЛИЩЕ


   Впервые в нашем изложении мы встречаемся с центральной фигурой русского народного эпоса, с национальным героем Ильей Муромцем.
   Образ Ильи — наиболее зрелое и наиболее совершенное создание русского эпоса. Образ этого могучего героя не может быть счерчен вкратце; он постепенно предстанет перед нами по мере того, как перед нашими глазами пройдут главнейшие из совершаемых им подвигов. Только могучий народ в одну из решающих эпох своей истории мог создать этот монументальный и величественный, но вместе с тем простой в своей человечности образ национального героя. Основная черта


225


   Ильи — беззаветная, не знающая пределов любовь к родине. Этим определяются и все его остальные качества. У него нет никакой «личной» жизни вне того служения, которому он себя всецело посвятил: вне служения Киеву и Руси. Его служение — глубоко сознательное. Он не менее смел и удал, чем его младшие собратья, Добрыня и Алеша. Но к их порывистой смелости в образе Ильи присоединяется опытность и зрелость, которые даются только с годами. Он всегда стар, изображается седым, с развевающейся по ветру белой бородой. Но старость не может сломить его могучей духовной и физической силы: в бою он страшен врагам и никогда не знает ни малейшей пощады для них. Ненависть к врагам есть одно из проявлений его любви к родине. Когда дело идет не о врагах, он всегда великодушен и добр. Он честен до мелочей и прям. Все эти качества делают его наиболее любимым героем народа, который, сам того не сознавая, в лице трех героев во главе с Ильей изобразил и отразил самого себя.
   Былина об Илье и Идолище дает уже очень ясное, хотя и далеко не полное представление об Илье.
   Выше мы высказали предположение, что она возникла как переработка былины об Алеше и Тугарине, что одна восходит к другой.
   Каковы же причины, заставляющие забывать одну былину и создавать из нее другую? Почему былина об Алеше и Тугарине забывается и почему на ее основе создается другая? На эти вопросы можно ответить только путем рассмотрения самой былины.
   По своей популярности и распространенности она далеко превосходит былину об Алеше и Тугарине. Она известна во всех районах бытования былин и имеется более чем в 50 записях.1 Это одна из самых популярных наших былин, связанных с именем главного героя русского эпоса — Ильи Муромца. Былина эта чрезвычайно разнообразна по своим деталям, по тому, как разрабатываются отдельные мотивы. Это значит, что отношение к ней народа активное и творческое. Былина известна в двух географических приурочениях, составляющих две версии. Действие может происходить в Киеве, может происходить и в Царьграде. Эти две версии различны по своему идейному содержанию.
   Усилия исследователей были направлены в основном на то, чтобы показать, будто Илья в этой былине — защитник религии и будто в этом состоит основной ее смысл и ее содержание. Анализ песни показывает, что это неверно.*



Сноски к стр. 225
1 Перечень вариантов см. А. М. Астахова. Былины Севера, т. II, стр. 751. См. также Рыбн. 130, 131 (контаминация с былиной о Дюке); Леонтьев 2.



226


   В чем же в действительности состоит подвиг, совершаемый Ильей и что народ хотел этой былиной сказать?
   Чтобы ответить на этот вопрос, киевская и царьградская версии должны быть рассмотрены раздельно. Мы рассмотрим сперва киевскую версию, как наилучшим образом представленную материалами.
   Содержание этой былины сводится к тому, что в Киеве находится Идолище. В город прибывает Илья и изгоняет его оттуда. Нарисовать определенную и ясную картину того, что такое Идолище, не совсем легко, так как народ и сам не всегда ясно представляет себе его облик и его действия. Идолище, как и Тугарин, представляет собой фигуру переходного характера. В основе своей он зверь, чудовище, но под влиянием позднейших былин о нашествии татар он приобретает черты, роднящие его с Калиным или Батыем. Этим объясняется некоторая расплывчатость и многообразие его очертаний. Он одновременно и чудовище и человек. Само слово «Идолище» может употребляться в мужском, женском и среднем роде.
Это Идолище находится в Киеве и «насильничает» там. Действия Идолища тоже не совсем ясны. Они обозначаются такими выражениями, как «подошло» Идолище, или «наехало», «приехало», «засел», «подымалося», «завязалось» в Киеве и т. д. Но что, собственно, кроется за этим «завязалось», об этом часто ничего не говорится. Это предполагается известным или остается в тумане. В тех же случаях, когда об этом говорится конкретно, можно увидеть чрезвычайно пеструю, яркую и разнообразную картину.
   Довольно обстоятельную и очень четкую формулировку беды, которая нависла над Киевом, мы имеем в записи советского времени от пудожского певца Фофанова.


Под Киевом как было ведь под городом,
Стоит тут рать как силушка великая:
Наехало поганое Удолище,
А нагнал ведь рать-силу великую
Под славный ведь он под Киев-град.
А сам-то ехал он ко князю ко Владимиру,
Забрался он в палаты белокаменны.
(Пар. и Сойм. 18)


   Если всмотреться в этот текст и сравнить обрисованное в нем положение Киева с тем, какое имеется в былинах об Алеше и Тугарине, то сразу бросается в глаза одно: Идолище обложил город войском. В этом и состоит принципиальное нововведение по сравнению с былиной об Алеше и Тугарине. Город оказывается одновременно и осажденным и уже занятым врагом. Войско находится за городом, Идолище же находится в самом Киеве, во дворце Владимира.


227


   Различные исполнители, в зависимости от своих художественных талантов и наклонностей, или же воспроизводя местную традицию, подчеркивают либо военную сторону дела, говорят об огромных силах, сосредоточенных вокруг Киева, и тогда былина тяготеет к былинам об отражении татарского нашествия, либо же они больше сосредоточиваются на фигуре Идолища, сидящего в палатах Владимира, причем ни о каком войске, ни о какой военной силе, которая давала бы возможность держать себя вызывающе, не упоминается. Такие песни очень близки к былине об Алеше и Тугарине. Характерно, что в этих случаях Илья, перебраниваясь с Идолом, иногда вспоминает собаку попа ростовского, которая подавилась костью. Такое упоминание весьма уместно в устах Алеши, так как ростовский поп — его отец, но оно неуместно в устах Ильи. Возможность такого перенесения мотивов из одной былины в другую доказывает их родство.
Приводим характерный образец военной трактовки былины:


Ай татарин да поганый,
Что ль Идолище великое,
Набрал силы он татарскии,
Набрал силы много тысячей.
Он поехал нунь, татарин да поганыи,
А Идолище великое,
А великое да страшное,
А й ко солнышку Владимиру,
А й ко князю стольно-киевску.
Приезжает тут татарин да поганыи,
А Идолище великое,
А великое да страшное,
Ставил силушку вкруг Киева,
Ставил силушку на много верст,
Сам поехал он к Владимиру.
(Гильф. 4)


   Этот случай — наиболее полный и развернутый пример военной трактовки сюжета. В таких случаях Идолище иногда прямо зовется татарином. Есть случаи, когда он именуется Батыем.


Наезжает нечисто Едолище,
По прозванию Батыга Батыгович.
(Гильф. 245)

 


   Что Киев не оказывает никакого сопротивления, певец объясняет тем, что в Киеве не оказалось богатырей, как это иногда происходит в былинах об отражении Калина. Идолище подходит к стенам Киева, Владимир выходит ему навстречу, кланяется и зовет его на пир. Так начинается унижение Владимира.
   В былине о Тугарине унижение Владимира, как можно было предположить, отражает половецкие времена. Владимир сам


228


раболепствует перед Тугариным, причем о причинах или целях этого былина хранит молчание. В былине же об Идолище унижение Владимира имеет своей причиной татарское нашествие. Песне придан военный характер. Это изменение повлекло за собой второе: героем песни был сделан Илья Муромец, заменивший собой Алешу Поповича. Спасение Киева от татар есть исконный подвиг Ильи. Другие герои ему в этом только помогают.
   Тем не менее, несмотря на наличие ярко выраженных военных элементов, это все же еще не былина позднейшего типа, когда содержанием эпоса становится борьба с татарами. Это дотатарская былина, воспринявшая от позднейших былин о татарщине некоторые краски и детали. Хотя Идолище иногда (далеко не всегда) является с войском, но войско здесь еще не играет никакой роли. Сражения не бывает. Сам Идолище, правда, уже не летает под облаками, не испускает огня, не умеет оборачиваться всадником, но он все же чудовище, хотя и чудовище очеловеченное. Он описывается гиперболически: голова его как пивной котел, руки как грабли, его рост, руки, ноги, грудь измеряются саженями. Он такой же обжора, как Тугарин, и эта черта его неизменно приводится во всех песнях. Однако он уже не неподвижен, как Тугарин, его никогда не вносят на доске или блюде, он не вползает и не влетает, он не имеет облика зверя, его облик полностью очеловечен. Но вместе с тем в нем еще нет никаких признаков воина. Он никогда не изображается всадником, он не вооружен ни доспехами, ни оружием. У него при себе только нож или кинжал.
   Военная обстановка, в некоторых вариантах вводимая певцами, не соответствует никакому военному содержанию по существу. Обложив город, Идолище иногда грозит его сжечь, требует себе поединщика, как это в эпосе делают татары, и т. д. Но никаких военных действий не происходит. Идолище никогда не занимает Киева войском. Войско остается за городом, сам же Идолище идет во дворец, где начинает обжираться и безобразничать. С Евпраксией он держит себя так же вольно, как Тугарин, и описание его вольностей ведется буквально в тех же выражениях, что в былине об Алеше и Тугарине. Однако в данной былине Евпраксия никогда, ни в одном случае не проявляет к нему благосклонности. Идолище ест, пьет, «похваляется» над князем Владимиром, то есть издевается над ним. Владимир представлен закованным в железо, или его отправляют в темницу, или же усылают на поварню, где он сам должен готовить еду обжорливому Идолищу, или же Владимир прислуживает ему за столом. Все эти черты рассеяны по отдельным былинам. Ситуация, как мы видим, очень сходная с той, какая имеется в былине об Алеше. Это наблюдение приводит к заключению, что Идолище представляет собой Тугарина,


229


которому придана военная сила, но действия которого еще не приобрели военного характера по существу.
   Военный характер врага, правда, еще очень условный, но все же качественно новый по сравнению с врагами более ранних песен, приводит и к иным формам борьбы.
   В былине о Тугарине и Алеше в Киеве нет богатырей. Они не отлучались, они не на охоте, не гуляют в поле, их вообще нет в помине, их еще нет в эпосе. Спасение Киева происходит случайно. Алеша прибывает в Киев в момент беды, но если бы он не приехал, то никто не был бы в состоянии спасти Киева.
   Здесь совсем другое: героев нет в Киеве потому, что они по той или иной причине отлучились из Киева. Нередко былине об Идолище и Илье предшествует былина о ссоре Владимира с Ильей. Илья ушел из Киева, и вместе с ним ушли и все другие богатыри. Эта деталь очень характерна для былин об Илье и Калине, и там значение ее будет более ясно. Обстановка здесь, следовательно, существенно иная, чем в былине об Алеше и Тугарине: Киев уже не беззащитен, в нем уже есть богатырство, есть Илья. Весь ход событий заостряется к одному, центральному моменту, к появлению Ильи Муромца, и это появление подготовляется, тогда как появление Алеши в предыдущей былине неожиданно.
   В своей беде Владимир ждет Илью как своего единственного спасителя и иногда тайно посылает к нему вестников. Идолище, наоборот, ждет его с тайным страхом и трепетом. Он запрещает упоминать его имя. Он издает такой указ:


А кто помянет у нас да Илью Муромца,
А да такового у нас да нонь судом судить,
А судом-де судить да живому не быть:
Очи ясны вымать его косицами,
Да язык бы тянуть да его теменем.
(Григ. III, 51)


   Чаще издается указ другого характера: Идолище запрещает в Киеве нищенствовать и поминать имя бога. В одном варианте нищенствовать можно только во имя самого Идола. Этот указ тоже подготовляет появление Ильи, который находится не в Киеве и проникает в него в образе нищего.
   Противодействие Ильи, его вступление в ход событий начинается с того, что, находясь вне Киева, Илья где-нибудь на дороге встречает калику, который идет из Киева. У этого калики Илья выспрашивает вести, и калика говорит ему, что в Киеве не все «по-старому», а что «наехало» Идолище, и более или менее обстоятельно и вразумительно рассказывает о том, что происходит в Киеве. Илья немедленно отправляется в Киев. Таким образом, в отличие от былины об Алеше и Тугарине, где Алеша является неожиданным спасителем, Илья выступает


230


спасителем преднамеренным. Он едет в Киев, чтобы уничтожить Идолище.
   Калика — очень удачная фигура для роли вестника, так как странник, много где побывавший и много видевший, естественно, может рассказать Илье о том, что он видел. Но калика имеет здесь и иное значение, что выяснится позднее, когда мы рассмотрим царьградскую версию. С каликой Илья меняется одеждой. Делается это для того, чтобы проникнуть в Киев неузнанным.
   Илья идет ко двору Владимира, под окна его дворца и дедает то самое, что делать в Киеве запрещено: он просит милостыню и этим бросает первый вызов Идолищу. Он требует себе милостыню таким громовым голосом, что для слушателя (но не для Идолища) становится ясным, что явился герой. Это — богатырский крик. В приунывшем Киеве он звучит как гром, очищающий воздух. В царьградской версии богатырская сила этого крика еще усилена по сравнению с киевской версией


От того от каличьего голоса
Небо с землею потрясалися,
Белокаменны палаты пошаталися,
Во палатах столы сколыбалися,
На столах питья-кушанья поплескалися,
За столом князья-бояре все припадали,
Поганое Одолище приужахнулось.
(Кир. IV, 22)

 

   В других, вариантах от крика Ильи шатаются дома, падают маковки с церквей. Если для Киева громкий голос Ильи есть знак богатыря, то для Царьграда по этому крику узнается не просто богатырь, а богатырь русский. Идолище говорит:


Эки у вас на Руси калики голосастые!
(Кир. IV, 22)
Ай же вы, горланы русские!
(Рыбн. 62; Гильф. 144)


   Обычно Идолище велит позвать мнимого калику в палаты княжеские, где он теперь распоряжается вместо Владимира. Он зовет его, однако, не для того, чтобы подать милостыню, и не для наказания за нарушение запрета, а для того, чтобы расспросить его об Илье. Это значит, что Идолище, держа себя хозяином во дворце и в городе, чувствует неуверенность и страх. Он чует, что Киев не беззащитен, и этих настоящих защитников Киева, а не Владимира, который сидит у него в тюрьме или на кухне, он боится. Необычайный калика, бывалый, много странствовавший и много видевший, может кое-что знать об Илье, и Идолище велит его позвать.


231


   Диалог, который происходит между Идолищем и Ильей, во всех вариантах одинаков. Идолище выспрашивает его об Илье, на что Илья всегда отвечает, что он его знает, что Илья таков же, как он сам. Далее следует вопрос о силе и богатырстве Ильи. Идолище измеряет и определяет богатырство на свою собственную мерку. Признаком богатырства для него служит способность много есть. Поэтому он спрашивает калику, много ли Илья Муромец ест.


Ты скажи, калика перехожая,
По многу ли Илейко хлеба ест,
По многу ли Илейко к выти пива пьет?
(Кир. IV, 18)


Ответ в разных формах неизменно сводится к одному:


Ест Илейко по калачику,
Пьет Илейко по стаканчику.
(Там же)
А хлеба ест по три калачика крупивчатых,
А пьет зелена вина
На три пятачика на медныих.
(Рыбн. 118)


   Для певца и для слушателя эта умеренность в еде и питье означает превосходство Ильи над Идолищем, человека над звериным чудовищем. Для Идолища же эта умеренность есть признак ничтожества Ильи.


Еще что же он за богатырь такой?
(Там же)


   Теперь он уверен, что Илья для него не опасен и что он может быть за себя спокоен. Идолище уверен, что он прихлопнет Илью между ладонями. Он похваляется, что сам он может съесть «по три печи хлеба» сразу и т. д. Для Ильи такая похвальба выражает только звериные, животные качества Идолища, и поэтому он, так же как и Алеша в былине о Тугарине, вспоминает о собаке своего отца, которая подавилась костью, или о корове, которая опилась бардой и лопнула. Алеша говорит это, сидя на печи, своему слуге и другу Екиму и наблюдает, как Тугарин ест. Здесь картина еды и угощения не дается. Идолище только похваляется своей едой. Илья бросает Идолищу насмешку прямо в лицо. Дальше все идет почти так же, как в былине о Тугарине, с некоторыми изменениями в деталях. Идолище бросает нож, но Илья никогда не ловит и не разглядывает его, как это делает Еким или Алеша. Илья уклоняется от удара, и нож уходит в дверь; нож застревает в дереве по рукоятку или даже совсем выбивает дверь. Илья отвечает ударом


232


дорожной шелапуги, вымененной им у калики вместе с одеждой, и сила этого удара такова, что Идолище сразу падает мертвым. Илья не задумывается над тем, чтобы «кровавить палату княженецкую» (хотя отдельные случаи и есть). Он убивает его тут же, в палате, нисколько не щадя стен, дубовых столов и белых скатертей, как это делает Алеша; Идолище от его удара падает мертвым, иногда ударяясь об стенку. Он сидит между окнами, и от удара Ильи ломается простенок, так что труп Идолища вылетает во двор. В других случаях Илья вышвыривает труп за окно или выкидывает его в поле на съедение волкам и воронам.
   Освободив дворец, Илья освобождает город — в тех вариантах, в которых упоминается о том, что город обложен войском. Он расправляется с татарами так же, как это происходит в былинах о нашествии Калина.


А как выскочит он да на широк двор,
Взял же он клюхой было помахивать.
А прибил же всех поганыих татаровей,
А очистил Илья Муромец да Киев-град,
Збавил же он солнышка Владимира
Из того же было полону великого;
Тут же Илье Муромцу да и славу поют.
(Гильф. 4)


   Но даже в тех случаях, когда сражения с войском нет, идея освобождения Киева от военного врага, как основная идея этой былины, все же иногда подчеркивается.


Только Идолище жив бывал,
Только поганый Киев брал.
(Гильф. 178)


  Освобождение Владимира от Идола не изображается как услуга, оказанная Владимиру лично. Это услуга Киевскому русскому государству.


И возвел он тут князя на высок престол.
(Гильф. 245)


   Основная идея и тенденция этой былины совершенно ясны. Из сопоставления былин о змееборстве Добрыни, об Алеше и Тугарине и об Илье и Идолище становится ясным также, в какую сторону развивается эпос, как растет его идейно-художественное значение. Интересы государства становятся на первый план.
Рассмотрение одной только киевской версии не дает еще окончательно ясной картины об этом сюжете и о том, какая в развитии эпоса происходит борьба.


233


   Всев. Миллер считал исконной и первичной не эту, киевскую, а другую, царьградскую, версию.
   Рассмотрение идейного содержания царьградской версии полностью опровергает мнение Всев. Миллера. На самом деле эта версия есть искажение исконной киевской, которая, как мы видели, органически вырастает из всего развития русского эпоса.
   Внешне схемы обеих версий весьма сходны. В одном случае Идолище насильничает в Киеве, в другом — в Константинополе. Однако это географическое отличие знаменует глубокое идейное отличие и совершенно иное содержание былины.
   Беда, нависшая над Царьградом, обрисовывается в совершенно иных красках, чем беда, нависшая над Киевом. В данной версии Идолище угрожает не родному Киеву, как центру русского государства, а Царьграду, как центру православия. Идолище угрожает церкви, и так в данной версии беда и описывается:


Во Цариграде есть вера не по-старому,
В Иеросолиме есть вера не по-прежнему.
(Тих. и Милл. 13)


  Царьград в данной версии часто объединяется с Иерусалимом, и это не случайность и не обмолвка. Такое объединение выдает мысль и умонастроение исполнителя. Несчастье случилось не с родной землей, и не о ней скорбит певец, несчастье случилось с церковью.


Не стало в Иерусалиме четья-петья церковного,
Не стало звона колокольного,
Расселилось Одолище поганое,
Поганое Одолище, проклятое.
(Кир. IV, 22)


   Соответственно и подвиг, приписываемый Илье, состоит не в том, что он спасает родной город, а в том, что он восстанавливает колокольный звон и церковное пение. Таким образом, мы видим, что замена Киева Царьградом не простая подстановка имен; она означает искусственное превращение героической былины в духовный стих. Правда, есть и такие случаи, когда в царьградской версии Идолище всего только сидит спиной к царю и личиной к царице (Гильф. 196), и запрета церковного звона и пения, нищенства и поминания имени Христа нет, равно как есть варианты и киевской версии, где говорится, что в Киеве уже не звонят в церковные колокола (Кир. IV, 18). Но эти отдельные случаи не нарушают общей картины: киевская версия представляет собой воинский сюжет в ранней форме, царьградская дает легендарно-житийную трактовку сюжета.


234


   Царьградская версия не исконная и не более древняя, а, наоборот, более поздняя и искаженная. Она носит на себе совершенно ясные следы той среды, в которой она сложилась. Это — среда паломников, «перехожих калик». Исполнителями и слагателями былин были не только оседлые крестьяне. Ими бывали, например, странствующие скоморохи, и они внесли в былину определенную и заметную, но все же не очень значительную струю. Странствующими исполнителями были также паломники, которые пели преимущественно духовные стихи, добывая этим себе пропитание во время долгого пути, но могли петь и былины. Былины они, однако, пели не в том виде, в каком они бытовали среди народа, а переделывали их соответственно своему мировоззрению. Так возникают такие песни, как «Сорок калик с каликою», так возникает царьградская версия былины об Илье и Идолище, так возникает, как мы увидим ниже, былина о том, как перевелись на Руси витязи, как они были наказаны божьим гневом.
   Калика данной версии не только вестник, но и паломник. Калика совершенно определенно возвеличивается некоторыми певцами. Возможно, что некогда, когда эта песня действительно пелась паломниками, а не крестьянами на местах, значение калики было еще выше: возможно, что калика не только сообщал о беде, но и благословлял Илью на подвиг и давал ему оружие. В современном состоянии былины калика меняется одеждой с Ильей (причем часто сам Илья этого требует) и дает ему свою клюку или шелапугу и иногда шляпу. Что фигура калики не случайная и не выдуманная, а внесенная из самой жизни, видно по обстоятельности и реалистичности ее описания. Калика рассказывает о том, как он побывал в Иерусалиме, как он купался в Иордане и т. д. и как теперь он идет в Киев, чтобы приложиться к киево-печерским мощам (Пар. и Сойм. 5). Стиль этого описания есть стиль не былины, а типичного «стиха» («Я ходил ко городу да к Еросолиму, Я господу богу да помолитися, Ко господню гробу приложитися» и т. д.). Такие описания в данной версии не единичное явление, они именно типичны для нее (см. Рыбн. 118; Гильф. 232; Григ. II, 51; Пар. и Сойм. 18 и др.).
   Из этой же каличьей среды идут попытки возвеличения калики данной былины. Калика, встреченный Ильей, изображается как могучий, сильный богатырь, равный Илье:


Как съехались сильны могучи богатыри в чистом поле,
Они съехались да поздоровкались.
С первой со стороны батюшко старый казак да Илья Муромец,
А с другой стороны сильное Иванище Игнатьев сын.
(Тих. и Милл. 13)

 


235


   Именно калика вызывает Илью на подвиг и дает ему оружие, при помощи которого Илья побивает Идолище.
   Таким образом, царьградская версия представляет собой попытку использовать эпос в церковных интересах. В каличьей трактовке Илья становится настоящим героем только после того, как принимает образ калики. Подвиг его описывается как подвиг восстановления попранной Идолищем церковной службы и запрещенного колокольного звона.
   Это вторжение в эпос церковной стихии идет в противовес общему развитию его. Развитие эпоса состоит в том, что он все больше и больше сближается с историей. В нем отражен живой исторический опыт народа и его борьба. В царьградской версии Илья освобождает не Владимира, а Константина и Елену. Откуда народ мог о них знать? Эти имена были ему известны не из живой действительности, а только из книг, из житий, а также из церковных поминаний, так как Константин и Елена были причислены к святым.
   Как же народ ответил на эту попытку исказить эпос? Можно наблюдать, что в лице большинства северных певцов он отверг понимание, идущее из каличьей среды. Фигура калики была воспринята и вошла в сюжет как очень удачный персонаж-вестник, передатчик новостей. Она оказалась удобной еще в том отношении, что переодевание в каличью одежду дает возможность очень убедительно и естественно мотивировать неузнанное проникновение Ильи в город. Но вместе с тем, наряду с тенденцией к героизации калики, мы наблюдаем противоположное стремление к насмешке над ним. Певцы калику презирают и осуждают. Народ устами Ильи задает очень простой и трезвый вопрос: если калика такой сильный и могучий богатырь, почему он не совершает подвига сам? Когда калика рассказывает о том, что происходит в Киеве или в Царьграде, Илья его иногда спрашивает:


Что же ты на проклятое не напущал?


то есть зачем не напустился на него. На это калика отвечает:


На то я на проклятого не напущал,
Не смел-то я думушкой подумати,
Не смел-то я мыслями помыслити:
Как головище-то у проклятого с пивной котел.
(Тих. и Милл. 13)


   Таким образом, калика здесь противопоставлен Илье как низкий трус, несмотря на свою силу. Насмешка и укоры Ильи стали постоянным местом этой былины:


Есть в тебе, Иванище, силы — два меня,
А нет в тебе смелости — пол-меня.
(Кир. IV, 18)


236


   Укоры иногда развернуты: совершив свой подвиг и возвращая калике одежду, Илья говорит:


Впредь ты так, Иванище, не делай-ка,
А выручай от беды-напасти,
Не выдавай крещеных поганым татаровьям!
(Рыбн. 118)


   Насмешливое отношение к каликам видно и из некоторых других вариантов. Илья вначале является в Киев в образе калики. Этот калика имеет величественный вид. Но его величественность мнимая. Правда, у калики белый волос и седая борода, на нем «гуня» сорочинская, «шапка земли греческой», он подпирается клюкой так, что под ним подгибается земля. Но в народном сознании каличий наряд к Илье не пристал. Он идет в кабак и вместе с голью пропивает свой каличий крест. Только теперь в нем узнают Илью. Таким образом, наряду с тем, что Илья становится героем только после того, как надевает каличий наряд, мы наблюдаем противоположную трактовку: только сбросив с себя чуждое одеяние, Илья вновь становится Ильей. Пропив свой крест, он уходит из Киева и направляется в Царьград, так как он не в ладах с Владимиром (Григ. III, 51; Гильф. 232; Онч. 20). Все это показывает, что подвиг освобождения Царьграда, служащий, по мнению Всев. Миллера, «украшением» Ильи, на самом деле приписывается ему в песнях, ничего общего с героическим эпосом не имеющих и отколовшихся от него. Место Ильи не в Царьграде, а в Киеве, и если он уходит из родного Киева в Царьград, то в этом виноват Владимир, не умеющий ценить богатырей и удержать их при себе. Такова вторичная народная обработка этой по существу не народной версии. Но нас не может удивлять, что и каличья обработка сюжета нашла своих, правда немногочисленных, любителей и ценителей среди северных крестьян, преимущественно староверческого толка. Характерной исполнительницей былины в этой царьградской версии была, например, Кривополенова, долгое время скитавшаяся с сумой и знавшая множество духовных стихов.
   Введение в повествование калики объясняет и некоторые подробности боя. Илья всегда бьет Идолище каличьим оружием: шелапугой, подорожной клюкой или, наконец, «шапкой земли греческой», подобно тому как побивает змея Добрыня. Развитие эпоса сказывается и на этой детали. «Шапка земли греческой» здесь встречается весьма редко и не имеет уже смысла. Если в ранней, еще полуязыческой былине о змееборстве Добрыни шапка, как знак христианства, полученного из Византии, представляет собой своего рода материальную форму идейного оружия, то здесь Илья Муромец сам выступает


237


в роли спасителя Византии. Сюжет этот, однако, все же не стал и не мог стать популярным, так как в глазах крестьянства, слагавшего былины, и Византия и христианство уже начинали терять свой былой авторитет. Все моральные и физические силы народа направлены теперь на борьбу не за церковь, а за национальную независимость против иноземных врагов-насильников. Этим стремлением и определяется дальнейшее развитие эпоса.
 

 

 ИЛЬЯ МУРОМЕЦ И СЫН


   Сюжет былины о бое Ильи Муромца с неузнанным им сыном принадлежит к наиболее значительным и интересным сюжетам русского героического эпоса.
   Сюжет боя отца с сыном известен многим народам. Он имеется в величайших памятниках мировой культуры, как «Шах-наме» Фердоуси, в армянском эпосе о Давиде Сасунском, он прослеживается в «Одиссее» Гомера, он известен многим народам Европы и Азии в СССР и за рубежом. Однако русские записи настолько богаты и разнообразны (опубликовано свыше 75 текстов, тогда как записи у других народов исчисляются для каждого из них единицами), что только на основании русских материалов можно понять, как сюжет зародился и как он исторически развивался.1 Русские материалы дают наиболее сложную и совершенную форму сюжета, которая в данном ее виде совершенно национальна и не принадлежит другим народам. Тем не менее буржуазные ученые при исследовании этого сюжета всегда исходили из иноземного материала и к иноземному влиянию сводили и русскую былину.
   В советской науке этой былине была посвящена кандидатская диссертация С. А. Авижанской; в ней было доказано, что широкое распространение и частичное сходство этого сюжета у разных народов не объясняется заимствованием: оно исторически закономерно вытекает из противоречия двух эпох, а именно — эпохи материнского рода и эпохи рода отцовского.2 Здесь, как Энгельс выразился применительно к «Орестее» Эсхила, «отцовское право одержало победу над материнским». Этим, а не заимствованием объясняется широкое распространение этого сюжета, которому различные народы придавали свою национальную форму. Рассмотрение русской песни подтвердит эту точку зрения.




Сноски к стр. 261
1 Перечень публикаций и трудов см. А. М. Астахова. Былины Севера, т. 1, стр. 609 и сл. См. также: Кир. I, стр. 6; Рыбн. I, 5; II, 160, 165, 199; Гильф. 233, 250; Марк. 98; Крюк. II, 12, 13, 14, 15; II, 63; Григ. II, 76, 87; Леонтьев, 3; Пар. и Сойм. 19, 50; И. Г. Ряб.-Андр., 3, Прил. № 3; Сок. 4, 175, 247; Ф-р Вост. Сиб., стр. 143.
2 См. С. А. Авижанская. Бой отца с сыном в русском эпосе. Автореферат диссертации. — «Вестник ЛГУ», 1947, № 3, стр. 142—145.



262


   Начало песни состоит в том, что Илья встречает в поле женщину, богатырку и «поленицу», то есть воительницу, и побеждает ее в единоборстве. Он остается у нее жить, но через некоторое время ее покидает, оставляя ее беременной.
   Вся эта часть повествования наиболее богато насыщена сказочными чертами. Жена Ильи иногда изображается как хранительница подземного золота. Прощаясь с ней, он оставляет ей крест, чтобы надеть его на будущего сына, и кольцо, если родится дочь. В русском сказочном репертуаре сюжет боя отца с сыном неизвестен. Он имеется как эпизод в сказочном «Еруслане Лазаревиче». Здесь некоторые детали совпадают с былиной.
   По исследованию Авижанской, брак этот типичен для брака материнского рода. Он экзогамен: жена не принадлежит к роду мужа; он матрилокален, то есть брачное сожительство протекает на территории, принадлежащей роду жены, а не мужа. Он матрилинеен, то есть сын принадлежит роду матери и не знает, кто его отец. И, наконец, брак этот временный: муж покидает жену, причем этот поступок не осуждается, так как здесь еще господствуют нормы и мораль эпохи, когда такие браки были обычной формой организации семьи. Все эти черты типичны для брака эпохи материнского рода. Однако условия материнского права вступают в противоречие с нормами позднейшего уже моногамного брака отцовского рода. В сюжете отражены противоречия этих двух эпох. С точки зрения материнского права нет необходимости знать, кто отец ребенка, так как ребенок растет и живет при матери, мужья которой могут меняться. Но с точки зрения позднейшего отцовского права и тем более моральных норм моногамного брака не знать, кто отец, — позор, а сын, рожденный вне такого регламентированного брака, считается «незаконным».
   В былине Илья покидает жену без всякого конфликта. Рождается сын, и с этого момента в песне создается трагическая завязка для него, как одного из действующих лиц. Сверстники дразнят его «сколотным», «заугольником» и другими оскорбительными словами, намекающими на его происхождение. Сокольник — так обычно зовут сына Ильи — отправляется искать своего отца, чтобы отомстить ему за бесчестье матери.
   Такова «доисторическая» основа этого сюжета. Но такой сюжет, с таким смыслом и таким содержанием не смог бы удержаться и развиваться в условиях Киевской Руси. Здесь древний сюжет был коренным образом переработан. В условиях исторического древнего Киева Сокольник, ищущий Илью, чтобы его убить, изображается как враг Руси. Трагедия сына, брошенного своим отцом, былинных певцов уже не интересует. Сын морально неправ, и народ делает все, чтобы изобразить


263


Сокольника безнравственным, а Илью героем. Именно в этой былине мы имеем наиболее яркое изображение «богатырской заставы», то есть пограничного поста, на котором русские богатыри зорко высматривают нарушителей границ или приближающихся врагов. Илья — атаман, предводитель этой заставы, он стоит на страже границ своей родины.
   Нарушитель границы действительно является: это юноша, не заворачивающий на заставу и нарушающий границу самым вызывающим образом. Никто из богатырей, посланных Ильей, чтобы они задержали этого молодца, не может его победить. Они возвращаются побитыми, или вообще не идут, или оказываются непригодными к бою. Это не значит, что Алеша или Добрыня, посланные Ильей на сражение, — плохие воины. Это значит, что в бой должен вступить сам Илья. Действительно, теперь выезжает Илья; он выдерживает тяжелый бой, в котором едва-едва избегает поражения. Сидя на побежденном им враге и занося над ним нож, он либо по приметам (по кресту, который он когда-то дал жене для сына и который он теперь видит на нем), либо путем расспросов узнает в нем своего сына. Он ведет его в шатер и готов принять его в число киевских богатырей, но Сокольник к этому совсем не стремится. Ночью он пытается убить отца спящим, но Илья просыпается и без малейших колебаний убивает своего сына, оказавшегося вдвойне изменником и предателем.
   Былина о бое Ильи с сыном бесспорно принадлежит к числу замечательнейших русских былин. Но сюжет этот все же не может быть признан исконным для Ильи. Никогда, ни в одной песне о нем, кроме данной, он не изображается женатым (редчайшие исключения не меняют этой общей картины). Брак Ильи совершенно не соответствует его облику как героя. Сюжет явно создался еще до того, как выработался художественный образ Ильи. Во времена Киевской Руси этот сюжет был приурочен к его имени и получил в основном ту трактовку, которую мы знаем. Трагедия сына заменена трагедией отца, сын которого оказывается недостойным его. Рука Ильи не дрогнет, чтобы убить обманщика, изменника, врага родины, даже если им будет его собственный сын. В этом величие Ильи, и этим можно объяснить, почему сюжет был приурочен именно к нему, а не к Алеше, или к Добрыне, или другому герою. По своей монументальности и трагичности этот сюжет более всего подходит к образу Ильи.
   В этой связи необходимо упомянуть, что сюжет боя отца с сыном был, по-видимому, когда-то еще более популярен, чем это имело место в традиции XIX века, и что он имелся и в ином приурочении и в иной форме, которая была художественно менее удачна и вследствие этого плохо сохранилась. Боевую


264


встречу отца с сыном в иной обстановке мы имеем в очень редкой и плохо сохранившейся былине о Сауре Леванидовиче. В этой былине царь Саур попадает к сарацинам в плен. Сын, не зная, где его отец, отправляется воевать с сарацинами. Сарацины выставляют в качестве своего поединщика плененного Саура. Отец одолевает своего противника и, победив его, узнает в нем своего сына. Сын освобождает отца. Мы не располагаем достаточными материалами, чтобы дать развернутый анализ этой былины. Она имеется всего в двух записях, представляющих две совершенно различных версии (К. Д. 26; Кир. III, 113). Можно предположить, что этот сюжет в данной форме его был вытеснен художественно весьма совершенной и прекрасной былиной о бое с сыном Ильи.


 ТРИ ПОЕЗДКИ ИЛЬИ


   Сказочный характер былины о бое Ильи с сыном может оспариваться, настолько сильно в этой былине, несмотря на сказочный характер песни, выражены собственно героические черты.
   Более определенно сказочный характер выражен в былине о трех поездках Ильи. В этой былине Илья у распутья трех дорог наезжает на камень с надписью, предвещающей тому, кто поедет по первой дороге — убитому быть, по второй — женатому, по третьей — богатому. В полной форме песни Илья последовательно едет по каждой из этих трех дорог. В песне соединены три разных приключения. Как мы увидим, эти три приключения совершенно различны по своему характеру и принадлежат разным эпохам.
   Можно установить, что соединение разных сюжетов в одну песню, как правило, не усиливает и не улучшает художественных достоинств песен. Может быть, именно поэтому полная форма этой песни встречается сравнительно редко. Очень часто вместо трех ожидаемых приключений имеются только два или даже одно. Стремление к утроению характерно не для былины, а для сказки. Былина, как правило, не знает трех братьев, трех выездов, трех сражений и т. д. В. эпосе чаще всего утраиваются некоторые детали, эпизоды, но не основные слагаемые сюжета. Такое утроение характерно для сказки, и данная былина носит полусказочный характер.1
Мысли Ильи при виде подорожного камня весьма определенны. Он всегда первой избирает дорогу смерти, так как он



Сноски к стр. 264
1 Библиографические данные к былине о трех поездках см. А. М. Астахова. Былины Севера, т. I, стр. 614 и сл. См. также: Григ. II, 92; Пар. и Сойм. 3; Крюк, 1, 4; Листоп. 9; Сок. 7, 209, 211, 231, 237, 261, 269, 278.


265


презирает богатство и не думает о жене. Этот момент, пожалуй, наиболее значительный и интересный во всей былине. Некоторые певцы на этом кончают свою песню: уже этим выбором Илья показал себя как герой.
   По дороге смерти Илью ждет опасность, которая для богатырской силы Ильи и для его бесстрашия представляется ничтожной: он встречает не вражеское войско и не страшное чудовище, он встречает всего только шайку разбойников или станишников. Этот сюжет — самый распространенный из всех трех сюжетов данной песни и очень часто встречается как самостоятельная песня безотносительно к подорожному камню и трем поездкам.1 Нередко этот сюжет соединяется с песней о первом выезде Ильи. Полное превосходство Ильи над разбойниками, их ничтожество по сравнению с Ильей — все это создает комический контраст, и это обеспечивает песне ее необычайную популярность. Зная о своей силе и непобедимости, Илья иногда поддразнивает станишников, сам вызывая их на нападение. Он говорит, что он беден, что у него ничего нет, всего только 40 000 денег, или всего только сермяжка, на которой каждая пуговица стоит по три тысячи. Разбойники попадаются на эту приманку.


Вот и тут ли разбойнички рассмехнулися:
Что сколько мы по белу свету ни хаживали,
Мы такого дурака не нахаживали.
(Кир. I, 15)


   Они на него набрасываются, но Илье только этого и надо: они не заслуживают даже каждый по стреле. Илья вынимает стрелу, но стреляет не в них, а в «кряковистый» дуб, отчего дуб разлетается на щепы. Выстрел так могуч, что разбойники в страхе разбегаются. Таковмирный конец этого приключения: Илья рассеивает, обезвреживает эту шайку. Этот конец соответствует всему шутливому тону песни. Он, однако, не совсем вяжется с обликом Ильи, который не дает пощады никаким врагам и всегда их только уничтожает. Соответственно этому имеется другой конец: Илья уничтожает всех разбойников до единого. В этих случаях его подвиг близок к подвигу уничтожения Соловья-разбойника. Илья очищает дороги на Киев.
   Из трех приключений, входящих в состав былины, данное приключение — художественно наиболее удачное, хотя по своему значению и идейному содержанию эта песня и не может быть сравниваема с родственной ей былиной об Илье и Соловье-разбойнике.


Сноски к стр. 265
1 См. А. М. Астахова. Былины Севера, т. II, стр. 757 и сл. Количество записей приближается к сотне.


266


   Илья возвращается к камню и уничтожает первую надпись. На этой дороге никого больше не будет подстерегать смерть.
   Приключение на второй дороге носит уже совершенно иной и притом чисто сказочный характер. Здесь Илья встречает колдунью, ведьму, напоминающую бабу-ягу, которая соблазняет его своей дочерью. Он не поддается никакому соблазну и жестоко наказывает ведьму и ее дочь. Кровать девушки стоит над подземельем. Тот, кто ложится на нее, проваливается. Илья толкает на эту кровать девушку и таким образом расстраивает ее козни. В подземелье оказываются его менее удачливые предшественники, которых он теперь выпускает на свободу.
   Весь этот эпизод — типично сказочный; он неоднократно встречается в сказке и в данную песню просто перенесен из сказки и приурочен к Илье. Он подчеркивает моральную чистоту Ильи. Тем не менее этот рассказ, как не былинный по существу, никогда не встречается в форме отдельной песни, а только в соединении с другими в былине о трех поездках, для которой он специфичен. Этим данный сюжет коренным образом отличается от предыдущей песни о разбойниках, имеющей самостоятельную жизнь и хождение. Собственно, с эпосом весь этот эпизод не имеет ничего общего, чем объясняется то, что он невозможен в качестве отдельной песни.
   Илья уничтожает вторую надпись и едет теперь по третьей дороге, сулящей ему богатство. Эта третья часть носит совершенно иной характер, чем обе предыдущие. Слушатель уже знает, что предвещание на камне имеет силу только для обычных людей, но не для Ильи. На первой дороге его не постигла смерть, на второй он не нашел себе жены, ясно, что и на третьей он не найдет богатства. Правда, начало эпизода как будто не оправдывает этих ожиданий: в каком-нибудь подземелье, или под камнем, или просто в земле Илья находит клад. Внимание слушателя напряжено. Что же Илья с этим кладом будет делать? Оказывается, что на найденные в земле деньги он выстраивает церковь. Здесь он умирает, и в этой церкви его и хоронят.
   Совершенно очевидно, что это последнее приключение не вяжется со всем героическим обликом Ильи, не вяжется также с веселым тоном двух предыдущих приключений. Весь этот эпизод есть привнесение извне, исходящее от религиозно настроенных слоев крестьянства, которые хотят возвысить Илью тем, что заставляют его совершить подвиг благочестия. В данном случае мы имеем попытку некоторых слоев крестьянства сделать из Ильи подвижника. Попытка эта была народом в целом отвергнута. Песня о том, как Илья находит клад, строит церковь и умирает, ни разу, ни в одном случае не была записана как отдельная, самостоятельная былина. Она


267


возможна только в соединении с другими песнями, как самостоятельная песня она нежизнеспособна. Чаще всего последнее приключение просто отбрасывается, вопреки надписи о трех дорогах, или же оно заменяется встречей Ильи с Соловьем-разбойником. Художественно это не совсем удачно, так как в таких случаях приключение с Соловьем, не сопровождаемое поездкой в Киев, теряет свой глубокий смысл и превращается в такое же забавное приключение, как встреча со станишниками. Но такой исход песни для нас важен тем, что по нему видно, как работает народная мысль, не допускающая толкования Ильи как храмостроителя.
   Таким образом, мы убеждаемся, что три поездки Ильи различны как по характеру, так и по времени происхождения. Наиболее близко к героическому эпосу первое приключение, и его же мы должны признать древнейшим; но привлечение его в эпос должно было произойти сравнительно поздно. Еще позднее была сделана попытка придать Илье характер церковного подвижника, отвергнутая народом в целом, но державшаяся в церковно настроенных слоях крестьянства. Установить дату, когда именно была создана былина о трех поездках Ильи, совершенно невозможно. Предположение А. М. Астаховой, что она сложилась только в XVII веке, ничем не может быть доказано. Она относится к группе сказочных былин об Илье. Самые сюжеты ранние, вопрос же о времени сложения должен остаться открытым. Решающего значения для установления смысла дата сложения этой былины не имеет.
 

 

БЫЛИНЫ ОБ ОТРАЖЕНИИ ТАТАР
1. БУНТ ИЛЬИ ПРОТИВ ВЛАДИМИРА
И СОЦИАЛЬНАЯ ОБСТАНОВКА НАКАНУНЕ НАШЕСТВИЯ


   Рассмотрение песен об отражении монгольского нашествия мы начнем с песни о бунте Ильи Муромца против Владимира.
   На первый взгляд эта песня совершенно не связана с татарским нашествием. Татары в ней не участвуют и даже не упоминаются.

290


Тем не менее эта песня важна для изучения той социальной обстановки, в какой, по народным представлениям, началась борьба против татар. Народ очень часто объединяет песню о бунте Ильи с песней о нашествии на Киев Калина или Батыя, она как бы служит вступлением к песне об отражении татар, и такое объединение следует признать художественно очень удачным. Картина, даваемая песней о ссоре Ильи с Владимиром, рисует ту обстановку, которая в эпосе непосредственно предшествует нашествию монголов. Без анализа этой обстановки мы не поймем сложного характера борьбы русских с татарами, как она рисуется в эпосе.
   Содержанием этой песни является острая борьба между Ильей и Владимиром, носящая ярко выраженный классовый характер. Социальная борьба составляла фон многих более ранних былин. В былинах о Садко, Потыке, Иване Годиновиче и других она еще не играет решающей роли. В былине об Алеше и Тугарине она выражена более ярко. Интересы Владимира, возглавляющего боярство, ищущего сближения с Тугариным, и интересы народа, стремящегося к полному изгнанию врага, противоположны. Еще сильнее классовые противоречия выражены в былине об Илье и Соловье-разбойнике. Бояре и князья не хотят допустить Илью к великокняжескому двору и наговаривают на него Владимиру. В своей борьбе против Ильи они терпят поражение, и Илья ко двору Владимира принят; по это не значит, что состояние социального антагонизма миновало: конфликт только отсрочен. В былине о бунте Ильи против Владимира социальная борьба представляет собой уже не фон, не обстановку, а основное содержание песни.
   Былины об отражении монгольского нашествия представляют собой не только кульминационный пункт в развитии военного эпоса: они дают картину острой социальной борьбы. В изображении эпоса борьба против татар осложняется тем, что она одновременно является борьбой против Владимира. В этом отношении эпос показывает замечательное явление: нашествие татар в эпосе не объединяет народ с классово чуждой властью, оно, наоборот, углубляет исторически создавшуюся пропасть.
Очень возможно, что былина о бунте Ильи против Владимира создалась позже, чем былины об отражении татар. Классовая борьба шла нарастая, и элементы этой борьбы могли вноситься в эпос задним числом. Доказать этого нельзя. Но даже если бы это было так, элементы борьбы социальной и военной настолько тесно и органически сплетены в этих былинах, что разъединить их искусственно невозможно. Поэтому, хотя былина о бунте Ильи Муромца против Владимира и могла создаться позднее, мы должны рассмотреть ее раньше других.


291


Необходимо оговорить, что былину о ссоре Ильи с Владимиром нужно отличать от былины под названием «Илья и голи кабацкие», а также от песни «Буян-богатырь». Этого различия у нас часто не делают. В первой из них Илья приходит в Киев в образе калики, пирует с «голями» и после пира уходит из Киева. Эта былина иногда контаминируется с былиной об Илье и Идолище. Илья уходит в Царьград (см., например, Гильф. 232). Драматического конфликта между Ильей и Владимиром в этой былине вообще нет. Во второй из них незваный гость держит себя вызывающе. Хозяева рады, когда он уходит (см., например, Кир. IV, 49). Эта песня вообще не может быть отнесена к эпосу. Песня о бунте Ильи против Владимира представляет собой иной и независимый от названных песен сюжет.
   Народную мысль, выраженную в этой былине, прекрасно понял М. Горький. В письме в редакцию «Библиотеки поэта», где предполагалось издавать фольклорную серию, Горький писал: «Начать издание следует с былин и в первую голову дать новгородские — «Буслаева», «Садко», как наиболее оригинальные. Из киевских обязательно Илью Муромца, его бунт против Владимира, встречу с «нахвальщиком». В предисловии нужно вскрыть политико-экономическое основание былин и особенно их высокое художественное значение».1Горький выделяет былины о Василии Буслаевиче и о бунте Ильи против Владимира потому, что в них острее, чем в любых других былинах, изображается социальная борьба народа. Горький дал этой былине правильное название «Бунт Ильи против Владимира», а не «Ссора Ильи с Владимиром», как она именовалась ранее.*
Приступая к изучению былины о бунте Ильи против Владимира, мы наталкиваемся на одну чрезвычайную трудность: эта былина — одна из самых неустойчивых в русском эпосе. Тексты весьма разнообразны по качеству, размерам и, главное, по содержанию. Эта неустойчивость могла бы свидетельствовать о том, что песня уже полузабыта. Такую картину дает, например, былина о Садко. Но разнообразие и некоторая неустойчивость могут свидетельствовать и о другом: об активном интересе к этой былине, о творческом к ней отношении. В советское время интерес к ней несомненно повысился. Она записана от всех крупных исполнителей современности: от П. И. Рябинина-Андреева, от Конашкова, М. С. Крюковой и других, причем записи советского времени частично относятся к лучшим.2



Сноски к стр. 291
1 М. Горький. Письмо в редакцию «Библиотеки поэта». — «Лит. газета», 1936, от 3-го июля.
2 Кир. I, 66, 77, IV, 46; Рыбн. 119, 127; Гильф. 47, 57, 75, 76, 210, 257, 296; Марк. 2, 43, 44; Этнограф. обозр. XLIII, 90; Григ. II, 55, 64, 91, III, 98; Онч. 2; Милл. 8, 9; Аст. 47, 93; П. И. Ряб.-Андр. 3; Леонт. 4; Крюк. I, 5, 6; Пар. и Сойм. 2, 32, 33; И. Г. Ряб.-Андр. 1, 2; Кон, 3, 3-а. 4; Сок. 8, 38, 53, 55, 77, 78, 238; Ф-р Вост. Сиб., стр. 139. Аст. II, 123, 132. Кроме того, в ряде случаев о происшедшей ссоре упоминается в связи с наступлением татар.


292


   На первый взгляд, содержание былины как будто не вяжется с основной идеей, основной тенденцией русского эпоса. Мы видели, что главнейшие герои — Добрыня, Алеша и Илья — начинают свой путь героя с того, что едут в Киев, чтобы в лице Владимира служить Киеву и Руси. Мы видели, что в этом выражаются исторические стремления русского народа к единому централизованному государству. Между тем, когда дело доходит до осуществления, когда герои прибывают в Киев, происходит совсем не то, что ожидалось. Вместо объединения сил вокруг Владимира происходит глубокий разлад между Владимиром и богатырями. Наиболее острую форму этот разлад принимает в былине о бунте Ильи против Владимира. Эта же былина вскрывает и причины разлада.
   Бросается в глаза, что единой причины, по которой происходит конфликт, как будто нет. Это значит, что приведенные в песне причины — только внешние поводы и что истинная причина лежит где-то глубже и должна быть определена.
   На пиру гости, как всегда, принадлежат к двум различным социальным группам:


За столом сидят гости-бояра,
Еще всё купцы да торговые,
Еще сильны могучи богатыри,
Святорусские воины.
(Кир. I, 77)


   Здесь купцы и бояре, с одной стороны, и богатыри, с другой, объединены чисто внешне, как гости Владимира, но между ними лежит пропасть, которая непременно должна обнаружиться.
   Классовый характер пира иногда резко подчеркивается:


Гости сидят все дорогие,
Князья, попы, бояры, архиереи.
Они пьют, едят, прохлаждаются,
Промеж собой похваляются.


   Резкий контраст с этими гостями представляют нищие, которые находятся тут же, которым, однако, похвалиться нечем, кроме как «сухими корками да своими крючьями». Короче говоря, на пиру сидят неравные гости. Неравенство присутствующих очень скоро сказывается.
   Как мы уже знаем, эпические пиры — не просто веселое препровождение времени, а своеобразная форма общения Владимира со своими приближенными, совещания с ними. Владимир никогда не изображается как единовластный самодержец, и это


293


исторически верно. Акад. Греков пишет: «Старый спор Ключевского, Сергеевича и Владимирского-Буданова о том, обязан ли был князь совещаться с подручной ему знатью, отпадает сам собой, как совершенно бесплодный. Князь не мог действовать один, поскольку он осуществлял прежде всего интересы растущего класса бояр... Он — признанный глава государства, но это не самодержец. Он представитель правящей знати, признающей над собою власть великого князя в своих собственных интересах, разделяющей с ним власть».1 Эпос подтверждает правильность этой точки зрения. Власть носит классовый характер. В лице богатырей этой власти противопоставлен народ. Великий князь общался и совещался с знатью, и пир — эпическая, былинная форма такого общения. На таких пирах принимаются решения государственной важности.
   В данной былине происходит акт награждения приближенных к Владимиру лиц. Владимир одаривает своих гостей. Для нас важно, кого он одаривает и чем.
   На пиру бояре хвастают серебром, золотом, жемчугом, золотой казной. Владимир им отвечает:


Полно вам, бояры, хвастати!
Стану я вас дарити, жаловать.
Кого буду дарить чистым серебром,
Кого буду дарить красным золотом,
Кого жаловать скатным жемчугом.
(Кир. I, 66)


   Это значит, что Владимир — феодальный монарх среди своих подчиненных, которые вместе с тем являются его союзниками. Они хвастают своим богатством. Но он богаче их всех, первый богач среди богачей. Он одаривает их новым богатством и тем выражает свое единство с ними.
   Награждение золотом и серебром — не единственная форма одаривания. Нередко Владимир одаривает своих приближенных землями. Такая картина также типична для ранних феодальных порядков. «В обществе, где основной отраслью производства было земледелие, господствующий класс, постепенно складывающийся вместе с ростом имущественного неравенства, мог быть лишь классом крупных землевладельцев, и таковыми стали князья и окружающая их знать», — пишет акад. Греков.2 Такова историческая основа награждения, или, вернее, одаривания Владимиром князей и бояр.
   В то время как князья и бояре богато одариваются, Илья не наделяется ничем. Этим Владимир выражает свое пренебрежение к богатырям и их заслугам, показывая, что богатыри —



Сноски к стр. 293
1 Б. Д. Греков. Киевская Русь, стр. 306—307.
2 Там же, стр. 294.


294


нечто совершенно другое, чем бояре. В дело вмешивается княгиня Апракса, жена Владимира. Апракса, или Евпраксия данной былины, — совершенно иное лицо, чем Апракса в былине о Тугарине. Там ее образ — последнее звено эпической традиции, связывающей фигуру змея с образом женщины. В лице Апраксы той былины эта традиция осуждена, а вместе с ней осуждена и сама Апракса. Новая героическая борьба и героическая эпоха создают образ героической русской женщины, и такой в эпосе выведена Апракса. Она противопоставляется Владимиру. Она всегда держит руку богатырей против Владимира. Так и в данной песне она напоминает Владимиру, что он не одарил присутствующего здесь Илью. Владимир не теряется. Он отвечает:


Ты гой еси, княгиня неразумная!
Подарю я удала добра молодца
Теми дарами, которые мне пришли
От татарина от бусурманова:
Подарю его тою шубою соболиною.
(Кир. I, 66)


   Награждение шубой служит для Ильи величайшим оскорблением. По сравнению с земельными наделами и «казной», которыми наделяются бояре, эта шуба представляет собой ничтожный дар. Илья не стремится ни к деньгам, ни к землям. Наоборот, он презирает богатство и неоднократно это высказывает. Богатыри, которых Владимир в различных былинах, по некоторым вариантам, хочет пожаловать землями, «городами со пригородками», всегда от этого отказываются, так как это означало бы переход во враждебный стан. (См., например, Рыбн. 110, былина о Соловье и Илье: Илья отказывается от сел и городов.) Возможно, что оскорбительный характер такого дара усугубляется тем, что шуба эта татарская, а не русская, что в такой шубе ходить нельзя. Что шуба худая, она по этому случаю вытаскивается из кладовой, видно по тому, что, например, в печорской былине Владимир дарит Илье шубу, которая осталась после смерти Дуная (Онч. 2). Такой дар — не только личное оскорбление Илье, но и унижение его богатырского достоинства.


Да Илье-то шуба не в честь пришла.
(Гильф. 296)


   Такова одна причина конфликта: он возникает из-за подарка, оскорбляющего богатырскую честь Ильи. Другой повод к ссоре состоит в том, что Илью не зовут на пир, а когда он приходит, указывают ему недостаточно почетное место. Владимир не зовет Илью на пир потому, что забывает о нем.


А забыл позвать старого казака Илью Муромца.
(Рыбн. 119)


295


   Это забвение оскорбительно для Ильи.


За досаду показалось то великую.
(Там же)


   Иногда Илью не зовут потому, что не знают, что он в Киеве. Предполагается, что он на заставе (П. И. Ряб.-Андр. З). В таких случаях Илья приходит незваным. Он оказывается настолько забытым, что его даже не узнают. Владимир расспрашивает его об его имени. Скрывая свой гнев, Илья иронически называет себя Никитой Залешанином, пришедшим из-за леса. Владимир указывает пришедшему весьма скромное место.


Садил его Владимир со детьми боярскими.


   Или более пространно:


Садись с нами хлеба кушати, трапезовать,
На нижнем конечку есть местечка немножечко,
Други местечка все призабавлены,
Местечка все позаняты.
Сидит у меня на честном пиру
Что князей, что бояров,
Что сенаторов да думныих,
Что вельмож, купцов да богатыих.
(Рыбн. 127)


   Песня соединила классовых врагов нескольких эпох за пиром у Владимира. Происхождение термина «дети боярские» точно не установлено. Значение его менялось. В XV веке дети боярские, в отличие от бояр (которые по призыву князя выходили на военную службу с отрядом своих людей), в качестве мелких землевладельцев, как правило, несли личную военную службу.1 Это означает, что в причислении его к детям боярским Илья видит унижение своих военных заслуг. Это наблюдение поможет нам понять и некоторые другие моменты в развитии этого конфликта. Но и без этого видно, что здесь опять имеется оскорбительное для Ильи возвышение купцов, бояр, вельмож и выделение богатырей в низший круг по сравнению с ними. Внешне Владимир как будто совершенно не виноват: он не узнает Илью и потому сажает его «в место не почетное», «не в большой угол», «в последний стол» и т. д. Оскорбителен самый факт, самая возможность забвения. Эта возможность показывает, как мало Владимир дорожит Ильей.
   Илья, конечно, не может стерпеть такого оскорбления, предпочтения ему, герою, вельможных сановников. Он делается «темен», не ест и не пьет и на вопросы Владимира отвечает:



Сноски к стр. 295
1 См. «История СССР», т. 1, стр. 178—179.



296


Ты ведь сам ты сидишь, князь, за дубовым столом,
Ты сидишь-то как все со воронами ты,
А й меня все посадил ты с воронятами.
(Марк. 44)


   Эти слова не означают, что Илья хочет сидеть с боярами. Наоборот, бояре — его исконные враги. Но отказаться сидеть с ними он должен сам. Он хочет, чтобы ему, как богатырю, оказывалась бы подобающая ему честь.
   Илья не может остаться равнодушным к оказанному ему бесчестью и начинает проявлять свою богатырскую силу в весьма ярких формах. Он, выражаясь по-былинному, начинает «потешаться», то есть издеваться, над тем, что происходит. Проявляется это в различных формах. Он, например, выходит с своего худого места на «середу кирписьную», то есть середину палаты и начинает пародировать Владимира, подражая именно тем его движениям и повадкам, которые выдают в нем самодовольного щеголя.


Он сапог во сапог да поколачиват,
Он скобка во скобку нащалкиват,
Еще белыми руками намахиват,
Злочеными перстнями да он нащалкиват.
(Григ. III, 98)


   Возможно, что все это описание вошло сюда из песни о Дунае, для которой оно специфично. Использовано же оно явно в сатирических целях по отношению к Владимиру.
   В других вариантах Илья издевается не над Владимиром, а над гостями. Выпив двуручную чару и желая «поладиться да поправиться», то есть сесть поудобнее на скамье, где весьма тесно, Илья делает это так, что ломает скамью и «прижимает» сидящих на другом конце почетных гостей, бояр, купцов и даже воинов.


Поприжал Илья Муромец да сын Иванович,
Поприжал он их да во большой угол.
(Кир. I, 77)


   На скамьях устроены перегородки, указывающие каждому его место. Эти перегородки от движения Ильи ломаются.
   Но Илья — не буян, выражающий свое недовольство вызывающим поведением. То, что он делает, — только первый, непосредственный, инстинктивный ответ на оскорбление. Владимир ему выговаривает, но, испугавшись его гнева, вместе с тем предлагает ему воеводство. Илья отвечает:


Не хочу я у вас ни пить, ни есть,
Не хочу я у вас воеводой жить.
(Кир. I, 77)


297


   Он вынимает шелковую плетку о семи хвостах с проволокой и начинает ею избивать всех гостей.


Эта ваша мне честь не в честь.
(Кир. I, 77)


   В этом варианте он убивает плетью всех без исключения гостей. Владимир спасается только тем, что залезает за печку и накрывает себя шубой. Илья навсегда уходит из Киева.
   Более интересна и значительна другая форма развития конфликта: от реплик и поступков Ильи Владимир приходит в совершенную ярость. В нем просыпается деспот. Он «стемнел, как темна ночь», «сревел, как будто лев то зверь» (Рыбн. II, 127). Он приказывает вывести Илью, иногда — казнить его. Но вывести Илью не так легко. Он сбрасывает с себя тех, никогда точнее не называемых, богатырей, которым приказано вывести его из палаты, и иногда убивает их. Он уходит сам.
   Илья вырывается на волю. Настоящий смысл конфликта становится ясным только теперь. Происходит, как это понимал и Горький, восстание Ильи против Владимира и того сословия, которое он возглавляет. Илья берет лук и стрелы и стреляет по золотым маковкам Владимирова двора.


Лети-ко, стрелочка, по поднебесью,
Пади-ко ко окошечкам!
Летела тут стрелочка по поднебесью,
Пала ко царским окошечкам,
Отстрелила вси маковки позолочены.
(Милл. 1)


   Обмолвка певца «царские» вместо «княжеские» очень показательна: она вскрывает подсознательные думы певца, показывает, чем эта песня была актуальна в позднейшее время. Но Илья стреляет не только по дворцу, но и по церквам.


На церквах-то он кресты все повыломал,
Маковки он золочены все повыстрелил.
(Гильф. 76)


   Нередко Илья в одной и той же песне сперва стреляет по дворцу, а затем и по церквам. Это означает, что в народном сознании дворец и церковь тесно связаны. Илья подымает восстание против основных устоев феодальной власти. Стреляние по церквам — не внешнее, чуждое привнесение в сюжет, как думали некоторые ученые, а необходимая составная часть песни как идейно-художественного целого.
   Золотые или золоченые кресты и маковки Илья несет в кабак и закладывает их. Если целовальники не дают вина, так как боятся принимать кресты с церквей, Илья выбивает ногой дверь


298


погреба и выносит оттуда три бочки вина: одну он толкает перед собой, а две других несет под мышками.
В противовес княжескому пиру с его князьями, боярами и купцами Илья устраивает на лучшей площади города, перед самыми окнами Владимира или на зеленом лугу за городом свой пир — не с боярами, а с голью кабацкою.


Открывал Ильюша да свой почестный пир.
(Кон. 4)


Под «голью» не следует понимать только кабацких пьяниц. Кто понимается под голью, ясно видно, например, по пудожской былине Пашковой:


Тут съезжалися да собиралися
А все пьяницы да все пропоицы,
Все мещане тут да стрелецкие,
Мужички-то все да деревенские,
Все лапотники да балахонники,
Что мужчины, то и женщины
К Илье Муромцу да на почестен пир.
(Пар. и Сойм. 2)


   Хотя социальный состав пирующих принадлежит разным эпохам (мещане стрелецкие), все же совершенно очевидно, что Илья пирует с беднотой и приглашает всех бедняков, городских и деревенских, мужиков и баб. Пир, созываемый Ильей, носит характер демонстрации, протеста. Гульба — только внешняя форма этого протеста, так же, как пир Владимира — внешняя форма сплоченности феодальных классовых сил вокруг Владимира. Но протест Ильи не остается в рамках демонстрации, он принимает и более активные формы. Если власть Владимира в народном сознании уже осуждена, она должна быть свергнута и заменена властью Ильи. Нельзя сказать, чтобы такие варианты встречались очень часто, но они все же есть.


Пейте вы, голи, не сумляйтеся,
Я заутра буду во Киеве князем служить,
А у меня вы будете предводителями.
(Рыбн. II, 127)
Бояре немедленно же доносят Владимиру:
Как хочет-то Ильюшенька отобрать от тебя твое княжество
Со сильными, могучими богатырьми.
(Кон. 3)
А Илья Муромец сын Иванович
А живет ли он со богатырьми,
А хочет овладеть княжеством,
А эти хочут сами управлять-то ведь.
(Сок. 77)


299


   «Замутливые» слуги доносят о словах Ильи даже тогда, когда он их не произносит. Так, в тех вариантах, в которых Владимир дарит Илье шубу, Илья эту шубу таскает по земле, топчет ее ногами и заливает ее вином. При этом он произносит какие-нибудь наговоры, смысл которых сводится к тому, что Илье еще предстоит отразить от Киева татар. Бояре немедленно доносят, что Илья «обхулил» подарок князя, который ему «не по любви пришел», и что он грозит так же таскать по земле Владимира, как он таскает шубу.


Берет он шубу за один рукав
И бьет о кирпищат пол,
А сам к шубе приговаривает:
Велел бог бивать шубу о кирпищат пол,
Велит ли бивать князя Владимира?
(Гул. 361)
Да уливайся моя шуба зеленым вином,
Да судит ли мне бог волочить собаку князя Владимира
Да по этому лугу зеленому?
(Гильф. 257)


   В некоторых вариантах Илья действительно произносит эти или подобные им слова, в других бояре наговаривают на Илью и лгут. Но даже и в этих случаях бояре совершенно правильно угадывают настроение Ильи, правильно понимают характер конфликта и всю опасность его для них и для Владимира.
   Владимир сразу же и безусловно верит боярам. Он приходит в ярость и на этот раз приказывает казнить Илью мучительной смертью:


Вскричал князь Владимир стольно-киевский
Своим громким голосом:
«Посадить его в погреб глубокие,
В глубок погреб да сорока сажен,
Не дать ему ни пить, ни есть да ровно сорок дней,
Да пусть он помрет, собака, и с голоду».
(Гильф. 257)


   Приказ Владимира всегда в точности выполняется: Илью засаживают в глубокий погреб, закрывают погреб решеткой, запирают его и сверх того закладывают яму камнем или засыпают ее песком. Так песня кончается как будто полным унижением Ильи и торжеством Владимира.
   Но это мнимое и временное торжество Владимира и унижение героя в дальнейшем приведут к апофеозу героя и полному позорному посрамлению Владимира. Данная версия обычно контаминируется



Сноски к стр. 299
1 В издании Киреевского (I, 66) последняя строка опущена.


300


с былиной о нашествии на Киев татар. Народ не может допустить поражения Ильи. Тайно от мужа Евпраксия поддерживает жизнь Ильи и в нужный момент выпускает его, что подробно развито в былине о Калине.
   Но былина может иметь и совершенно другой конец. Когда Владимиру доносят, что неузнанный им богатырь не кто иной, как сам Илья Муромец, а вовсе не Никита Залешанин, или когда доносят о том, что Илья пирует с голью, Владимир, не желая терять героя, делает попытки к примирению. В таких случаях обычно посылают Добрыню, как крестового брата Ильи. В некоторых случаях Добрыне действительно удается вернуть Илью ко двору Владимира. Это ему удается только потому, что он крестовый брат Ильи:


Кабы не ты, никого бы не послушал,
Не пошел бы на почестен пир.
(Рыбн. 119)


Придя к Владимиру, он говорит:


А было намерение наряжено —
Натянуть тугой лук разрывчатый,
А класть стрелочка каленая,
Стрелить во гридню во столовую,
Убить тебя, князя Владимира,
Со стольной княгиней с Апраксией.
А ноне тебя бог простит
За эту за вину за великую.
(Там же)


   Некоторые ученые (например, Орест Миллер) восхваляли Илью за его великодушие, за умение прощать своих врагов. Ошибочность такой точки зрения совершенно очевидна. Илья, мирящийся с Владимиром, представляет, с точки зрения этих ученых, как бы русский народ, признающий законность власти господствующего класса. На самом же деле Илья хочет, как мы видели, даже убить Владимира, и смысл всей песни в столкновении, а не в примирении. Если же в былине Илья не убивает Владимира и не берет власть в свои руки, то это происходит потому, что исторический момент для свержения монархии тогда еще не настал. В эпоху феодальной монархии задача свержения монархии в пользу власти народа еще не могла ставиться. Тем не менее смутные антимонархические стремления уже имелись. В тех вариантах, где Илья не засажен в погреб, он заставляет своих врагов признать себя, считаться с собой. Владимир вынужден созвать новый пир, на этот раз нарочно для Ильи, и Илье теперь оказывается тот почет, в котором ему отказывали. Иногда сам Илья требует, чтобы пир был устроен именно для него.


301


А й не иду я на ваш почестен пир,
А й заведите-тко сызнова вы почестен пир,
А й не ради ведь князя Владимира,
А для ради стара казака Ильи Муромца,
А Ильи Муромца сына Ивановича.
(Гильф. 210)


   Возможен и третий вариант конца. Илья отказывается от всяких почестей и не идет на пир к Владимиру. Он покидает Киев. Такая форма конца особенно распространена на Белом море. Вместе с Ильей уходят из Киева и все богатыри. На приглашение Добрыни Илья отвечает иронической благодарностью:


А й спасибо князю все за приглашеньице,


но на пир не идет, так как


У его есть-то там много бояр есь всех.


   Илья уезжает из Киева, и за ним следуют все другие богатыри (Марк. 44). Иногда богатыри разъезжаются и в тех случаях, когда Илья посажен в погреб.


Они прогневались на князя на Владимира
Да думных-то бояр да толстобрюхиих.
(Григ. III, 98)


   Но каков бы ни был конец — засажен ли Илья в погреб, вынуждает ли он Владимира признать его с честью, уходит ли он навсегда из Киева, — сущность во всех случаях одна: между Владимиром и Ильей, то есть между народом и чуждой ему классовой властью, раскрылась пропасть. Такова обстановка, в которой, по данным эпоса, происходит нашествие татар.
 

 

 

 КРУГ БЫЛИН ОБ ИЛЬЕ МУРОМЦЕ И ЦАРЕ КАЛИНЕ


   1. Введение. Былины об отражении татар объединены одним основным стержнем: в них поется о появлении татар под Киевом и об их разгоне русскими богатырями. По своему содержанию былины этой группы настолько тесно связаны между собой, что границы между отдельными песнями стираются. В этом отношении эти былины резко отличаются от всех других русских былин. Мы видели, что такие песни, как былина о Садко, о Потыке, о Дунае, о Соловье Будимировиче и другие, четко отграничены одна от другой. Хотя и встречаются переносы отдельных эпизодов из одних былин в другие, в целом сюжеты их не смешиваются и не переходят один в другой. Не то в былинах о борьбе с татарщиной. Былины или сюжеты этой группы с равным основанием могут быть рассматриваемы как различные


302


версии одного и того же сюжета или как разные сюжеты на одну тему. Это значит, что былины данной группы не могут изучаться одна вне другой или без другой. Они должны изучаться совместно. Составные части одних органически входят в составные части других. Невозможно уже говорить о перенесении эпизодов из одних песен в другие: песни данного круга состоят из одинаковых эпизодов. Рассказываются эти эпизоды по-разному, и от этого зависит различие между песнями. По существу же эпизоды одни и те же, и этим определяется их связь и сходство.
   Такая особенность этих былин требует иного способа изучения и иной формы изложения результатов этого изучения, чем это делалось по отношению к более ранним песням. Излагать содержание каждого сюжета в отдельности было бы нецелесообразным, так как это привело бы к многочисленным повторениям, поскольку в разных песнях повторяются одни и те же эпизоды. Поэтому здесь должен быть избран другой способ изложения. Мы нарисуем картину татарского нашествия и его отражения шаг за шагом так, как она дается в песнях, причем для каждого звена этого повествования будут привлекаться имеющиеся различия по отдельным песням. В итоге мы получим картину того, как народ в своем эпосе изображает и понимает это нашествие и его отражение. Мы увидим также, какое глубокое содержание вкладывается в эти песни. Такое рассмотрение позволит установить замечательное единство народной мысли и народных устремлений при всем разнообразии их выражения.
   В основу может быть положено то развитие действия, какое мы имеем в былине об Илье Муромце и царе Калине. Это одна из главнейших былин, в которых воспевается разгром татар. Содержание ее состоит в том, что на Киев наступают татары под предводительством Калина. Город спасти некому. Илья Муромец самим же Владимиром был посажен в погреб и приговорен к голодной смерти, богатыри из Киева разъехались. Но Илья все же оказывается в живых, он собирает богатырей или один спасает Киев.
   Таково же в сущности содержание былины «Илья, Самсон и Калин», с той лишь разницей, что Илья перед боем разыскивает богатырей, которые находятся вне Киева, в ставке, возглавляемой Самсоном. Это — особая версия былины об Илье и Калине.
   В былине «Илья, Ермак и Калин» действие осложнено введением в повествование Ермака, но по существу — это тот же сюжет об Илье и Калине.
   Былина об Илье и Калине может иметь особый конец: герои хвастают своей победой. Происходит чудо. Убитые татары оживают и набрасываются на богатырей, богатыри погибают от их мечей. Большинство исследователей рассматривало эту былину как самостоятельную. Она иногда озаглавливается «Отчего перевелись


303


витязи на святой Руси», «Мамаево побоище» или «Камское побоище», причем не всегда ясно, дано ли это заглавие народом или собирателями. Несмотря на такое заглавие, это та же былина об Илье и Калине, осложненная особым концом. Начало этой былины может рассматриваться вместе с былинами о Калине, конец же ее должен быть рассмотрен особо.
   Тесно примыкает к этим былинам также былина о Василии Игнатьевиче и Батые. Наступление татар изображается совершенно так же (иногда дословно), как в былине об Илье и Калине. Развязка ее тоже такая же, как в былине о Калине. Но герой ее уже другой, и ход борьбы рисуется несколько иначе, чем в былине об Илье и Калине. Эти отличия должны быть выделены и рассмотрены особо.
   Таким образом, былины «Илья и Калин», «Илья, Самсон и Калин», «Илья, Ермак и Калин», «Василий Игнатьевич и Батыга» и «Камское побоище» представляют группу былин, которые необходимо рассмотреть вместе, поскольку у них одно содержание. К этому стержню частично примыкают и некоторые другие былины, но данные былины составляют основное ядро песен об отражении татарского нашествия.
   Цикл былин об Илье и Калине принадлежит к числу наиболее распространенных и любимых песен русского народа. Район их распространения охватывает весь Север и Сибирь. Былина о Калине (во всех ее версиях) известна примерно в 80 опубликованных записях, былина о Василии Игнатьевиче в 60 записях.1
   Былины об отражении татар неоднократно изучались. Делались попытки установить, какая именно битва изображена в былине об Илье и Калине. Ответ сводился к тому, что в эпосе изображена битва при Калке. Основной аргумент состоял в том, что в летописи при описании битвы на Калке упоминается некий Александр Попович, которого отождествляли с былинным Алешей Поповичем. На этом основании сближались песня об Илье и Калине и летописный рассказ о Калкской битве. Но русские в этой битве потерпели поражение, в былине же поется об их победе. Из этого делается вывод, что былина исказила действительность. Это доказывается сравнением былины с летописью. При такой постановке вопроса главный интерес сводится не к победе над врагом, не к вопросу о спасении национальной самостоятельности, не к героизму и победе русского народа; главный интерес усматривается в том, что русские потерпели при Калке поражение и что это будто бы привело к покаянным, религиозно-мистическим


Сноски к стр. 303
1 Об Илье и Калине см. А. М. Астахова. Былины Севера, т. II, стр. 753. См. также Марк. 3; Тих. и Милл. 70; Леонтьев, 4; Крюк. I, 2; Пар. и Сойм. 40; Сок. 77, 215; Кривоп. 2. — Ф-р Вост. Сиб., стр. 140.
О Василии Игнатьевиче см. там же, стр. 707, а также Григ. II. 58, 69; Крюк. II, 73.


304


песням, в которых это поражение описывается как божья кара за человеческую гордыню. Наиболее значительной и показательной считается былина о том, как перевелись витязи на Руси, где эта идея выражена. Эта былина признается Древнейшей и «исконной». Если же, как в былине о Василии Игнатьевиче, и описывается победа, то она будто бы изображена в былинах как фарс, и такие песни в художественном отношении признаются ничтожными.*
   Мы не будем заново сравнивать летопись с былиной; это различные произведения; былина не восходит к летописи, не может быть рассмотрена как искажение ее. Вся аргументация так называемой исторической школы оказывается несостоятельной. В советской науке были опровергнуты как фактическая сторона прежних изысканий, так и идейное освещение фактов. Д. С. Лихачев доказал, что «три древнейших списка русских летописей — Лаврентьевская, Новгородская первая по Синодальному списку и Ипатьевская, оставившие нам полные и современные описания Калкской битвы... а затем и русское основное летописание — московское, — во всех сводах вплоть до XV века не сохранили нам никаких упоминаний ростовского «храбра» Александра Поповича, как участника битвы на Калке».1 Алеша введен в летопись позднее, и таким образом отпадает гипотеза, будто летопись сохранила древнейшую форму, кончавшуюся поражением и гибелью богатырей.
Внутренняя невозможность отражения в эпосе первоначальных неудач в борьбе с татарами исчерпывающе раскрыта в кандидатской диссертации Н. К. Митропольской. В этой работе подробно проанализировано идейно-художественное и патриотическое содержание былин об Илье Муромце и Калине-царе.2
   2. Запев о турах. Одна из былин рассматриваемого нами круга, а именно былина о Василии Игнатьевиче, открывается поэтическим запевом, так называемым «запевом о турах». Запевом называется такое начало песни, которое внешне не связано с основным повествованием. Так, песня о Соловье Будимировиче, как мы видели, начинается с воспевания моря, лесов и рек русской земли. Запев незаметно переходит в повествование. Воспеваются реки, и по одной из них, по Днепру, плывут корабли Соловья Будимировича.



Сноски к стр. 304
1 Д. С. Лихачев. Летописные известия об Александре Поповиче. — «Труды Отдела древнерусской литературы Института русск. лит. АН СССР», т. VII, 1949, стр. 24.
2 Н. К. Митропольская. Борьба за национальную независимость в русском героическом эпосе (Илья Муромец и Калин-царь). — Автореферат диссертации, Л., 1951. Ее же: «К вопросу о научной оценке русских былин». — «Ученые записки Вильн. гос. унив. им. В. Капсукаса», Вильнюс, 1955, стр. 101—118.



305


   Запев былины о Василии Игнатьевиче и Батыге носит совершенно иной характер. Этот запев отражает древнерусскую веру в «знаменья», предзнаменования. Он представляет собой небольшой рассказ, который известен не только в качестве запева, но и как самостоятельная песня. Мимо Киева пробегают молодые туры и встречают здесь свою мать, старую турицу. Молодые рассказывают, что они видели чудо: они видели женщину, вышедшую на городскую стену. Здесь она долго плакала, а потом ушла в церковь. Мать-турица объясняет своим молодым турам, что это была богородица, которая плакала потому, что чует над Киевом великую невзгоду.
   Этот рассказ в таком виде современному читателю малопонятен и требует более подробного рассмотрения.
   Нам известно, что вера, будто светила, растения и животные — как бы предчувствуют события, была широко распространена в древней Руси. Под 1236 годом в Лаврентьевской летописи записано: «Бысть знамение в солнци месяца августа в 3 в неделю по обедех: бысть видети всем аки месяц четыре дни». В эту же осень, сообщает летописец, появились безбожные татары, вторглись в болгарскую землю, взяли «славный Великий город болгарский», перебили все население, разграбили и сожгли город.1
   Рассказы о таких знамениях часто встречаются в древнерусской литературе. Они есть в «Слове о полку Игореве», в летописи, в житийной литературе. Но их совершенно нет в эпосе. Былина о Василии Игнатьевиче — единственная былина, отразившая веру в предзнаменования. Уже это одно наводит на мысль о внефольклорном источнике этого запева. Анализ его внутреннего содержания и смысла подтверждает мысль о том, что данный запев, несмотря на его поэтические достоинства, в эпосе — чуждое, инородное тело.
   Само содержание запева весьма древнее. Тур — давно вымершее животное. По некоторым вариантам видно, что народ частично уже забыл, что такое туры, и имеет о них весьма смутное представление. В других вариантах образ их сохранился лучше. Туры в этом запеве не выдуманы, они сохранились из тех времен, когда они были широко распространены.
Несомненно исторична также картина древнего укрепленного города, какая рисуется в этом запеве. Северный певец не мог придумать ее от себя. Песня сохранила ту картину городских стен с ее угольными башнями, какая была типична для русских городов средневековья. Туры изображены как животные подвижные, кочующие, много видевшие. Они пробегают мимо Киева.



Сноски к стр. 305
1 Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. Изд. АН СССР, М. — Л., 1950, стр. 207—208.



306


Они побывали во многих странах,
Шли, бежали мимо Киев славен град,
Мимо тую стену городовую,
Мимо тыи башни наугольные.
(Тих. и Милл. 38)


Тут они и видят «чудо чудное», «диво дивное»:


А по той ли стене по городовые
Шла ли-то душа да красна девушка,
А читает святу книгу евангелье,
А не столько она читает, вдвое она плачет.
(Гильф. 41)


Турица поучает своих детушек:


Не душа та красна девица гуляла по стене,
А ходила та мать пресвята богородица,
А плакала стена мать городовая...
Будет над Киевом-град погибелье.
(Рыбн. 194)
А тут плакала не душа красна девица,
А тут плакала стена да городовая.
Она ведает над Киевом несчастьице,
Она ведает над Киевом великое.
(Гильф. 41)

 


   Слова «плакала стена городовая» встречаются не только в этой записи, но и в других. Они непонятны, если не иметь в виду, что под «стеной городовой» подразумевается имевшаяся в Киевском Софийском соборе мозаичная фреска под названием «Богоматерь — нерушимая стена». При разрушении татарами собора эта часть стены с образом уцелела, и с тех пор этот образ получил название «нерушимая стена». Изображенная на нем богоматерь считалась защитницей городских стен. Отсюда становится понятным выражение «плакала стена городовая», то есть плакала богородица под названием «нерушимая стена».
   Упоминание о «нерушимой стене» также дышит глубокой древностью, является отголоском древнекиевской действительности.
   Девица плачет потому, что на Киев надвигается Батыга. Далее следует описание этого приближения, и запев переходит в повествование.
   Однако указанием на глубокую древность запева, на соответствие некоторых его частностей киевским древностям проблема этого запева еще не решается.
   Как уже указано, мы должны считать этот запев привнесенным в эпос извне. Прежде всего образ плачущей богородицы совершенно не соответствует воинственному духу героического


307


эпоса. Всеволод Миллер правильно указал, что предчувствия богородицы не сбываются. Киев не погибает, а спасается. Начало не соответствует концу и, следовательно, не относится к основному стержню повествования. Слезы перед опасностью совсем не в духе эпоса. Данный запев характерен только для одной былины — о Василии Игнатьевиче, то есть для одной из поздних былин. Как мы знаем, былины об отражении татарского нашествия стоят в тесной связи между собой, так что мотивы одних песен встречаются в других. Данный же запев ни к каким другим былинам, кроме былины о Василии Игнатьевиче, не прикрепился. Исключения крайне редки (Рыбн. 7). В Прионежье он сохраняет свою исконную, то есть неиспорченную ясную и осмысленную форму. Но в Приморской полосе и частично на Печоре туры — уже совершенно забытые животные. Под влиянием морских зверобойных промыслов они в былинах превратились в фантастических морских животных. Они плывут в море на остров Буян и встречают свою матушку-турицу также плывущей. В воде они и разговаривают. Мало того: непонятными стали не только туры, но и образ плачущей на стене богородицы. Это видно из того, что в очень большом количестве вариантов она, так же как и туры, входит в воду, по колено или по грудь, кладет евангелие на камень и, стоя в воде, начинает причитать. Совершенно очевидно, что она попала в воду со стены: она была перенесена в воду вместе с турами.
   Такое обессмысливание показывает, что этот мотив с течением веков терял свою поэтическую прелесть и становился для народа непонятным. Он пришелся по вкусу главным образом религиозно настроенным исполнителям, которые внесли образ богородицы в воинскую былину, хотя он с ней и не вяжется.
   Запев о турах имеется и как отдельная песня, притом в очень полной и законченной форме.1 Это свидетельствует о том, что песня о турах — не сколок былины о Василии Игнатьевиче, хотя такие случаи тоже встречаются, а совершенно самостоятельное произведение. Богородица в этих случаях плачет не о Киеве, а о вере, притом о старой вере. Богородица с плачем выносит из Киева евангелие и закапывает его в землю. Плачет она потому, что настоящая вера никогда больше не вернется.


Не бывать тебе, вера, во святой Руси.
(Григ. I, 33)


   Такой же случай записан от А. М. Крюковой, которая сильно тяготела к старой вере (Марк. 13). Нам было бы очень важно установить, в каких именно кругах крестьянства, в какой среде



Сноски к стр. 307
1 См. А. М. Астахова. Былины Севера, т. I, стр. 560; Крюк. II, 74; Листоп. 55; Путил. 15 в.



308


была распространена эта песня. К сожалению, собиратели сообщают о певцах не всегда то, что нужно. Драгоценное наблюдение сделал Григорьев. Он пишет: «Туры» являются раскольничьей обработкой начала старины о Василии Игнатьевиче». Это значит, что «туры» обращаются в раскольничьей среде. Но с утверждением Григорьева о первичности былины и вторичности раскольничьей обработки нельзя согласиться. Дело обстоит наоборот. Сюжет плачущей на стене богородицы весьма древен и создался еще до раскола, но не в системе героического эпоса. Первоначальная форма его нам неизвестна. В раскольничьей среде этот сюжет был приноровлен к раскольничьей идеологии. В этой же среде (раскол на Севере был весьма распространен) этот сюжет прикрепился к эпосу, а именно к наиболее поздней из былин об отражении татар. Но так как этот сюжет или эпизод и по духу, и по стилю, и по своим образам чужд героическому эпосу, он не прикрепился к другим песням о татарщине, а был, наоборот, искажен и обессмыслен. В единственной песне, где он имеется, в песне о Василии Игнатьевиче, он составляет инородное тело и не соответствует концу песни. Поэтому вполне понятно, почему этот запев исполняется сравнительно редко.
   3. Приближение татар. Появление татар в былинах всегда описывается очень подробно и красочно и в основном исторически верно. Приближение всегда совершается чрезвычайно быстро и неожиданно. За быстрым появлением, однако, не следует быстрого натиска. Татары в эпосе не стремятся к тому, чтобы сразу занять город приступом. Они рассчитывают на сдачу города без боя, так как они обладают огромным численным превосходством.
   Былина прекрасно передает то впечатление, которое производило появление несметных полчищ татар. Она донесла до наших дней живое воспоминание об одном из величайших исторических потрясений, которые вообще выпадали на долю России.


Зачем мать сыра земля не погнется,
Зачем не расступится?
(К. Д. 25)


Иначе образ прогибающейся земли использован в современной мезенской былине: земля прогибается от тяжести проходящих по ней людей:


Да как полотном мать сыра земля от войска изгибается,
Да на зеленые луга вода от грузу разливается.
(Аст. 44)


Чрезвычайно поэтично впечатление грозности надвигающейся силы передано в сибирской былине:


309


Не пыль в поле пылится,
Не туман с моря подымается,
Не грозна туча накатается,
Не из той тучи маланья сверкает:
Подымалася силушка зла неверная
Калина-царя, Тугарина.
(Тих. и Милл. 12)


От орды, от людей и животных исходит крик, наводящий ужас:


Как от покрику от человечьего,
Как от ржанья лошадиного
Унывает сердце человеческо.
(Гильф. 75)

 


   Их число сравнивается с числом деревьев, веток и листьев в лесу (Гильф. 275). Солнце застилается, ветер перестает дуть.


Что от пару ли от лошадиного
Под нашим ли городом под Киевом
Потерялося красно солнышко.
(П. И. Ряб. — Андр. 3)


Воздух насыщается испарениями настолько, что доносит их до Киева.


А от пару было от конного
А и месяц-солнце померкнуло,
Не видеть луча свету белого,
А от духу татарского
Не можно крещеным нам живым быть.
(К. Д. 25)
Мы не можем жить и во городе во Киеве
От того ли от пару лошадиного.
(Крюк. 3)


   Замечательно, что почти такими же словами приближение татар описывается в летописи. По выражению Галицкой летописи, «от гласа скрипания телег его, множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа конь его» в Киеве не было слышно человеческих голосов.1
   Такое совпадение между былиной и летописью не случайно. Оно показывает, что в данном случае летопись восходит к народной песне: так о приближении татар говорили в народе. Картина чрезвычайно реалистична и правдива. Скрип телег, крики людей, ржанье лошадей, дорожная пыль, несметные полчища воинов, так что, казалось, земля под ними прогибается, — все эти



Сноски к стр. 309
1 А. С. Орлов. Героические темы древней русской литературы, Изд. АН СССР, 1945, стр. 54.



310


детали доносят до нас отражение того впечатления, которое производило появление татар на простых русских людей.
Но былина дает и более подробное описание этого войска. Эпос знает, что татарское войско, возглавляемое одним лицом, все же не представляет сплошного единства. Былина упорно повторяет, что Калин наезжает с сорока царями и царевичами или с сорока королями.


Ко стольному городу ко Киеву,
При ласковом князе Владимире,
Наезжал черный собака вор Калин-царь
С сорока царями со царевичами,
С сорока королями королевичами.
У всех было силы набрано,
У всех было силы заправлено,
У всех было силы по сороку тысячей,
У самого собаки царя Калина
Силы было и сметы нет.
(Тих. и Милл. 11)


   Число «сорок» не следует, конечно, понимать буквально; сорок — эпическое число, обозначающее вообще множество. Что понимается под «сорока королевичами» — не вполне ясно. Несомненно одно, что эпос отмечает очень четкую организацию войска, его деление на определенные боевые единицы. Татарское войско — отнюдь не беспорядочная и дикая орда. Это войско было прекрасно организовано и обладало железной дисциплиной, что делало его еще более опасным для разобщенных русских сил эпохи феодальной раздробленности. «В то время, когда монгольское войско было огромно по численности и подчинено единому командованию, поскольку монголы заканчивали дофеодальный период своей истории и феодальная раздробленность их еще ожидала впереди, среди русских, уже феодальных княжеств мы наблюдаем полное разобщение сил», — пишет акад. Греков.1
   Можно предположить, что деление войска, о котором сообщает эпос, носило характер деления по родам. Говоря о войсках времен Чингис-хана, акад. Греков пишет: «Род еще был там в силе, несмотря на ряд признаков, свидетельствующих о наличии классов. Войско еще строится по родам, как и у германцев эпохи Тацита. Члены рода стояли вместе, образуя отдельные отряды».2 Былина отмечает, что Калин окружен родней, из которой каждый имеет свое войско. Чаще всего называется его сын или сыновья, зятья и шурины.



Сноски к стр. 310
1 Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение, стр. 199.
2 Б. Д. Греков. Киевская Русь, стр. 336.



311


Как на каждого зятя и на шурина
По три тмы да по три тысячи.
(Аст. 86)


   Сквозь все эти указания угадывается социальный строй монголов, нашедший свое отражение в военной организации. Татары представляют собой объединение племен, на основе которого уже начинает создаваться ранний феодальный строй с сильной династической властью. Сыновья, шурины и зятья представляются в эпосе членами династии, возглавляющей и государство и войско и руководящей походом. Калин обычно именуется царем.
   Эпос знает, что поход этот хорошо подготовлен и что подготовка длилась много лет.


Набирал набор он ровно три года.
(Аст. 12)

 


   Другие певцы заставляют его набирать армию 30 лет. В войско набираются из каждой семьи все сыновья, кроме одного, который оставляется, чтобы содержать родителей (Аст. 12).
   Слова песни «по три тмы да по три тысячи» указывают на собственно военный строй этого войска. Историк С. М. Соловьев приводит данные, из которых видно, что по определению Чингис-хана над каждыми десятью воинами имелся свой начальник, десятник; над десятью десятниками начальствовал сотник, над десятью сотниками тысячник, над десятью тысячниками — особый начальник, а число войска, ему подчиненного, называлось тмою1 (thoumên — 10 000). Песня сохранила исконное значение слова «тма». Три тмы да три тысячи дают фольклорное число 33 000.
   За «сорока королевичами» можно усмотреть также указание на этническую и социальную неоднородность татарского войска. «Татары» — народное обозначение для весьма неоднородного по своему составу объединения. Собственно татарское племя в войске составляло меньшинство. Социальное неравенство было также весьма глубоким. Однако для народа эта сторона имеет меньшее значение, так как характерным качеством этого войска была не раздробленность, разделенность, а единство и сплоченность.
   Одним из признаков этого единства было резко выраженное единовластие. Возглавляет войско всегда одно лицо, называемое



Сноски к стр. 311
1 С. М. Соловьев. История России с древнейших времен, т. III, 1862, стр. 312. Подробнее о десятичной системе в монгольских войсках см. Б. Д. Греков. Киевская Русь, стр. 312.



312


царем. Чаще всего этот царь назван Калиным, но имеются и другие имена, как Скурло, Кудреванко и другие. Возможно, что в основе их лежат не сохранившиеся имена военачальников.1 Среди имен, упоминаемых в былине, выделяются два, как исторически достоверные, — это имена Батыя и Мамая. Имя Батыя чаще приурочивается к былине о Василии Игнатьевиче, имя Мамая часто упоминается в былинах типа «Мамаево побоище». В остальном имена Батыя, Мамая и Калина взаимно заменимы, и роль этих предводителей в эпосе совершенно одинакова. Внешне здесь имеется нарушение исторической действительности. Батый и Мамай разделены полутора столетиями. Но борьба в течение этих полутора столетий с точки зрения народа была одна и та же, и в этом смысле для народа Батый и Мамай совершенно равнозначны как враги русской земли. Песни об отражении татар слагались в течение всего времени борьбы с ними русских. Предметом этих песен служит не единичное и частное, а типичное и характерное для десятилетий и столетий. В этом — одно из жизненных проявлений силы и долголетия эпоса.
   Таково войско, с которым придется иметь дело киевлянам.
   Как уже указывалось, это войско не сразу стремится к приступу и не спешит с открытием военных действий. Татары не набрасываются на город, а останавливаются на некотором, иногда довольно значительном расстоянии от него. Здесь они располагаются станом.


Не дошел он до Киева за семь верст,
Становился Калин у быстра Непра.
(К. Д. 25)
Становил собака тут бел шатер,
У его шатра золоченой верх.
(Григ. I, 111)


   Иногда поется о том, что татары окружают город плотным кольцом, то есть приступают к осаде его. Это обнаруживает Илья, который выезжает из Киева «посмотреть» татарскую силу. Он подымается на холм, смотрит в кулак или в трубу и видит следующее:



Сноски к стр. 312
1 Чрезвычайно интересное и блестяще аргументированное толкование имени «Калин» дает О. Янзен. Слово «калин» возводится к тюрко-татарскому «калын» — жирный, тучный, глупый и рассматривается как эпитет. Слово «собака», устойчиво прилагаемое к имени Калина, соответствует тюркизованной форме «ногай» монгольского слова «нохай», обозначающего собаку, и представляет собой первоначальное тотемическое название татарского племени и также имя Ногая. См. О. Янзен. Собака Калин-царь. — Slawia, том XVII, вып. 1—2, 1939, стр. 82—89.



313


А с Калиным силы написано
Ни много, ни мало — на сто верст
Во все четыре стороны.
(К. Д. 25)
Этой силы на добром коне мне-ка будет не объехать,
Как серу-то все волку будет не обежать.
(Марк. 2)


   Подсчет татарской силы, как мы еще увидим, в песнях воспевается подробно. Описанная в былинах тактика татар также вполне исторична. Батый появился под Киевом в 1240 году и осадил его, о чем летопись сообщает так: «В лето 6748. Приде Батый Кыеву в силе тяжьце многом множеством силы своей, и окружи град и остолпи сила Татарьская и бысть град во обдержаньи велице».1
   4. Татарский посол. Как уже указывалось, татары, окружив город, в эпосе никогда не пытаются взять его приступом, а пытаются склонить его к сдаче без боя. Для этого в Киев засылается посол.
   Послы в эпосе изображены двояко. С одной стороны, посла избирают такого, который знал бы по-русски.


Ай же вы, мои татары,
Ай же вы, мои поганые!
А кто знает говорить по-русскому,
А толмачить по-татарскому?
(Тих. и Милл. 11)
Из вас бывал ли кто на святой Руси,
А по-русскому кто говаривал,
По-немецкому протолмачивал?
(Онч. 26)

 


   Из этого видно, что послу дается устное поручение. Эта форма дипломатических отношений и связей князей между собой в эпосе переносится на отношения между русскими и татарами. Д. С. Лихачев, специально исследовавший древнерусский посольский обычай, пишет: «Все переговоры велись устно, через устные передачи послов. Русские князья исключительно редко переговаривались между собой грамотами. Их вполне заменяли «речи», точно передававшиеся послами и более или менее точно заносившиеся в летопись».2



Сноски к стр. 313
1 А. С. Орлов. Героические темы древней русской литературы, стр. 51.
2 Д. С. Лихачев. Русский посольский обычай XI—XII веков. — «Исторические записки», 1946, № 18, стр. 42—56.



314


   В древней Руси послы должны были выучивать свое поручение наизусть, ничего от себя не прибавляя.
И пословесно князю вговаривай.
   Эта форма — древнейшая, и она сохранена эпосом для изображения отношений между русскими и татарами.
   Наряду с этой древнейшей формой в эпосе сохранена форма и более поздняя. Послу вручался «ярлык», или, как также говорится в песне, «посольский лист». В былине обычно описывается, как Мамай или Калин, подступив к Киеву, ставит шатер и прежде всего садится на ременчат стул, чтобы написать ярлык. Ярлык этот иногда имеет роскошный вид. Он пишется не на бумаге, не пером и чернилами, а на бархате золотом. Подпись вышита скатным жемчугом. Внушительный вид и роскошная отделка этого ярлыка должны дать представление о мощности, богатстве и силе тех, кто его послал.
   В тех случаях, когда послу дается ярлык, обычно уже не требуется, чтобы посол знал русский язык. Языка он может не знать, так как посол не должен вступать с русскими ни в какие переговоры и вообще не должен говорить. Послу даются подробные инструкции, как себя держать (и эти инструкции для нас чрезвычайно интересны); основной смысл их сводится к тому, что посол должен держать себя как можно более вызывающе: посол должен нарочито нарушать все русские обычаи, все те нормы и требования, которые выработались в культурной Руси как требования вежливости и благочестия. Въехав во двор, посол не должен привязывать коня; входя в палаты, он должен настежь открывать двери и не закрывать их за собой. Он не должен ни у каких привратников спрашивать разрешения войти.


Брось своего коня середь двора
Не привязана, не приказана,
Иди во гридни княженецкие,
Двери грудью на пяту бери.
(Кир. IV, 38)


Посол никому не должен кланяться.


Креста не клади по-писаному,
Поклонов не веди по-ученому
И не бей челом на все стороны
Ни самому-то князю Владимиру,
Ни его князьям подколенныим.
(Рыбн. 7)


   Все это должно выразить то значение, которое татары придают самим себе, и презрение, которое они питают к русским. Как установил Д. С. Лихачев, послы говорили от имени пославшего их в первом лице. «Посол говорил от лица пославшего,


315


как будто бы сам являлся в момент передачи «речей» этим пославшим».1 Все это придает послу особый вес, и посол держит себя вызывающе и заносчиво даже в тех случаях, когда никакие инструкции ему не даются. Татарский способ держать себя прямо противоположен тому, как держат себя русские богатыри и особенно Добрыня. Столкновение русских и татар рисуется как столкновение своей родной культуры с иноземным варварством. Заносчивость и высокомерие татар известны по многим историческим памятникам. Поэтому, когда у Кирши Данилова читается: «И в Киеве людей ничем зовет», мы должны признать эту черту вполне исторической.
   В большинстве случаев послу поручается бросить ярлык на стол и сразу же вернуться. Это значит, что посол не должен вступать ни в какие переговоры.


Только брось ярлык да на дубовый стол.
(Григ. III, 59)


   Все эти внешние формы вручения ярлыка соответствуют их содержанию. Мы увидим, что татарские требования носят характер грозного ультиматума.
   Факт засылки татарами послов в осаждаемые города также вполне историчен. Менгу-хан, предшественник Батыя, подойдя к Киеву, послал в Киев послов с предложением сдать город. Киевляне этих послов убили, а на следующий год Батый сам подошел к Киеву и осадил его.2
   5. Требования и угрозы. Ярлык, принесенный послом, содержит требования татар и угрозы в случае их невыполнения. Первое и основное требование состоит в том, чтобы сдать город без боя. Кровавые намерения врага выражены в такой форме, будто им руководят соображения гуманности:


Владимир князь стольно-киевской!
А наскоре сдай ты нам Киев-град
Без бою, без драки великие
И без того кроволития напрасного.
(К. Д. 25)


   Иногда требования указываются более подробно. Из вариантов былины о Калине можно вычитать следующие требования: очистить дороги до Киева, привести в порядок («выпахать») все улицы в городе. Княжеский двор должен быть очищен для Калина, богатырские подворья должны быть освобождены для его войск. Все палаты должны быть вымыты. С церквей должны быть сняты кресты.



Сноски к стр. 315
1 Д. С. Лихачев, ук. соч., стр. 42—56.
2 Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение, стр. 215.



316


   Подобные требования по-разному сочетаются и комбинируются, но смысл их один: очищение княжеских палат для Калина и снятие с церквей крестов означает, что татары требуют не просто сдачи города как крепости, а требуют полной капитуляции, признания зависимости от татар, перехода всей власти в руки татар. Принятие этих требований означало бы потерю национальной независимости.
   Как уже указывалось, требования носят ультимативный характер. Посол удаляется, не требуя никакого ответа.
   В ярлыке содержатся не только те требования, которые предъявляются киевлянам, но и угрозы в случае невыполнения этих требований. Эти угрозы — не продукт вымысла или фантазии: они отражают трагический опыт русской истории. Город будет полностью уничтожен и сожжен. «И хотит он разорить да стольный Киев-град» (Гильф. 75). «Я и Киев-град-от город выжгу, вырублю» (Кир. II, 93). «Хочет Киев-град со щитом он взять» (Рыбн. 104). В знак уничтожения национальной независимости и самостоятельности будут уничтожены, сожжены все церкви или они будут взяты под конюшни. «Я ведь божьи-то церкви на огонь сожгу, Я святы-то иконы спущу на воду» (Марк. 3). Иконы будут не только спущены на воду, но и втоптаны в грязь (Григ. III, 98). Монастыри будут разорены (Марк. 77). Будет уничтожено поголовно все население (Григ. III, 111), в том числе дети и старики (Грир. III, 98). С молодыми будет поступлено иначе: они вместе с конскими табунами будут угнаны в Орду (Кир. IV, 38). Иногда отдельно требуется выдача богатырей (там же). Пытка и самая жестокая казнь угрожает за несдачу города всем киевлянам и лично Владимиру.
   Все эти угрозы вполне историчны, и мы знаем, что они приводились в исполнение: города сжигались, население убивалось с изысканной жестокостью, молодые и работоспособные, особенно знающие ремесла, угонялись в плен, женщины уводились в рабство. Картина кровавого насилия верна и исторична.
   Наряду с этими вполне конкретными и реальными угрозами имеются и угрозы фантастического характера. Они всегда касаются лично Владимира, о котором говорится, что с него с живого сдерут кожу или что он будет «выструган стругом». Евпраксии грозит другая судьба: Калин хочет взять ее за себя в жены или в постельницы.
   Талантливые и искусные певцы умело и исторически верно сочетают содержание угроз, более слабые ограничиваются тем, что Калин грозит Владимиру казнью и хочет взять за себя Евпраксию.
Посол всегда совершенно точно выполняет данные ему поручения. Он скачет в Киев, не привязывает во дворе коня, широко


317


распахивает двери, бросает ярлык на стол. Все это вызывает реплику иногда находящегося тут Ильи:


А это что у тя за болван сидит,
А этот болван неотесанный,
Неотесанный да неоскобленный?
(Тих. и Милл. 12)


   Русскому богатырю мнимое величие татарского посла, его заносчивость и его угрозы не внушают ни страха, ни трепета.
   6. Реакция Владимира на татарские угрозы. Можно было бы ожидать, что богатыри со свойственной им горячностью и силой немедленно бросятся на врагов и разгромят их. Но этого не происходит. Такое упрощенное развитие хода действия не соответствовало бы высокой ступени зрелости, достигнутой русским эпосом. Борьба гораздо сложнее, чем это представляется на первый взгляд. Татарской организации противостоит организация русская, русский государственный строй, каким он представляется в былинах. Отпор должны дать не отдельные люди, хотя бы они были героями, а государство. Государство, возглавляемое князем Владимиром, в эпосе оказывается неспособным дать отпор татарам. В этом отношении историческое чутье народа заставляет его дать решение вопроса, очень близкое к тому, которое выдвигают советские историки. Акад. Греков пишет: «Причина поражения русских дружин лежит в политическом строе тогдашней России. Ни бесспорное личное мужество отдельных бойцов и их вождей, ни правильные военно-стратегические соображения, которые несомненны в действиях защитников русских княжеств и отдельных городов, ни военные таланты вождей не могли задержать хорошо подготовленного неприятеля».1 Но в одном эпос расходится с историей. В эпосе, как мы уже знаем, нет феодальной раздробленности. Есть единое государство, возглавляемое Владимиром, ставленником князей и бояр. Как уже указывалось, Добролюбов не только установил факт отсутствия в эпосе феодальных войн, но правильно определил характер Владимира, когда писал: «Народ целый трехсотлетний период сгруппировал около лица одного Владимира, бывшего ему памятнее других».2 Владимир — собирательное лицо, представляющее чуждую народу классовую власть. Как Владимир реагирует на обрушившееся на Киев бедствие?


Тут-то Владимир-князь испужается,
Его резвые ноги подсекаются,



Сноски к стр. 317
1 Б. Д. Греков и А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение, стр. 213.
2 Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. I, стр. 216.



318


И белые руки опустилися,
И буйная голова зачем с плеч не катится?
(Тих. и Милл. 9)


   Последняя строчка указывает на то, что Владимир готов от испуга и отчаяния покончить с собой, что он желает умереть. Чаще всего Владимир просто плачет:


Тут Владимир-князь да стольно-киевский
Он по горенке да стал похаживать,
С ясных очушек он ронит слезы ведь горючие,
Шелковым платком князь утирается.
(Гильф. 75)


У Крюковой он падает в обморок, так что его уносят в спальню:


А и помутилися очи ясные, призакрылися,
А понесли князя Владимира во постелечку во спальную ту,
А со печали со досады разболелся князь.
(Крюк. 3)


   Владимир не может придумать никаких мер, кроме усиленных богослужений. Он идет в «пещоры», то есть в Печерскую лавру, «служит молебны со обетами», «чтобы господь помиловал» (Григ. III, 96). Он надевает «платье черное, черное платье, печальное» и идет в церковь молиться (Кир. IV, 35). О защите он не думает. Наоборот, он считает, что город нужно сдать, и советуется об этом с Ильей:


Гой еси, Илья Муромец!
Пособи мне думушку подумати,
Сдать ли мне, не сдать ли Киев-град
Без бою мне, без драки великие,
Без того кроволития напрасного?
(К. Д. 25)


   В пудожской былине он высказывается более решительно: он предлагает город сдать без боя, а самому и всем богатырям разъехаться, то есть бежать.


Делать нам с Калиным нечего.
Отдать надо Киев-град без бою,
Всем богатырям разъехаться.
(Милл. 5)


   В интимной беседе с женой он выражается еще более откровенно: город надо сдать и всем разбежаться.


Ай же ты, жена моя да любезная!
А и княгиня Апраксия!
А и пришло, видно, времечко да великое,


319


А и пришло, видно, в полон отдать
Славный город наш Киев-от
А и безбожному царю уж как Калину.


   Всем сенаторам, вельможам, купцам и богатырям нужно разъехаться, а самому Владимиру с Евпраксией бежать.


А как нам с тобой на убег бежать,
А й, как видно, делать нам нечего
Со безбожным царем да нам со Калиным.
(Гильф. 69)


   Приближение страшной опасности сразу ведет к образованию в Киеве двух лагерей. Пока мы видим только один из них. Это лагерь знати, бояр, купцов, духовенства, возглавляемый Владимиром. Этот лагерь стоит за принятие татарских условий, за сдачу города и личное спасение путем бегства.
   Другой лагерь — лагерь народа и богатырей. Его мнения мы пока не знаем, но оно известно заранее: народ спасет и Киев и Русь.
   Таким образом, мы видим, что борьба с внешним врагом осложняется внутренней борьбой. Историки, утверждавшие слабую классовую дифференциацию в Киевской Руси и ссылавшиеся на эпос, совершали ошибку. Несомненно, что в XIII—XIV веках классовый антагонизм еще не достигал той силы, как в позднейшие века. Но неверно, будто классовой борьбы нет в эпосе и что именно за это народ будто бы дорожил им. По мнению В. В. Мавродина, любовь народа к эпосу и к Киеву объясняется тем, что «нет еще темных пятен, порождаемых резким социальным расслоением. Нет богатых и жадных бояр, нищих холопов, насилия, гнета, надругательств над самой душой народа». Все это только «начинает проступать». Владимир «был воспет восхищенным им народом».1 Легко заметить, что В. В. Мавродин здесь ошибся. В эпосе есть богатые и жадные и — прибавим от себя — трусливые бояре, подлые изменники, готовые сдать город врагу и спасти прежде всего свою шкуру, и Владимир — глава их. Владимиром народ не восхищается. Можно признать, что острота борьбы между Владимиром и богатырями в истории эпоса усиливалась, но нельзя говорить, что этой борьбы в эпосе нет и не было. Между тем взгляд на былинного Владимира, как на организатора победы над татарами, укоренился в нашей науке. Так, Д. С. Лихачев пишет: «Эпические произведения идеализировали события и героев, которые были дороги для народного самосознания. Владимир стал представителем всего русского народа; он борется с татарами, которые



Сноски к стр. 319
1 В. В. Мавродин. Образование древнерусского государства. Л., 1945, стр. 289.



320


заслонили в сознании русских более ранних врагов Руси».1 На самом же деле представителями народа являются богатыри, а Владимир изображается как враг народа и народного дела.
   Пропасть, разделяющая Владимира и бояр с одной стороны, и народ с другой, с появлением Батыя проявляется с особой резкостью, но она мыслится в эпосе существующей издавна.
   7. Отсутствие в Киеве богатырей. В большинстве песен об отражении татарского нашествия, «по грехам» Владимира, в момент грозной опасности богатырей в Киеве нет.
   Отсутствие богатырей — не случайный эпизод в развитии хода действия, а непременная его составная часть, существенная для всего художественного замысла.
   Есть, правда, и менее талантливые певцы, у которых отсутствие в Киеве богатырей изображается как случайность, несчастное стечение обстоятельств. Илья уехал закупать коней, Добрыня — седельца, а Алеша уехал в землю сорочинскую за сорочинским пшеном (Кир. II, 93).


А несчастие во Киеве случилося,
А что ни лучших богатырей не случилося.
(Рыбн. 161)


   У лучших же певцов отсутствие богатырей есть признак глубокого разлада между Владимиром и богатырями. Времена, когда Добрыня, Алеша, Илья являлись в Киев, чтобы служить Владимиру, давно прошли. Между Владимиром и богатырями что-то произошло, но что — на это былины о татарщине не дают прямого ответа. Только в тех вариантах, в которых песня об отражении татар контаминируется с песней о бунте Ильи, причина ясна. Владимир сам приговорил Илью к заточению, и богатыри покинули Киев. Но и без такого соединения двух песен оказывается, что Владимир за что-то отказал богатырям от Киева. Об этом по ходу песни слушатель узнает или из уст самих богатырей или из уст Владимира.
   Богатыри находятся в опале. Когда говорится, что «по грехам» Владимира в Киеве нет богатырей, это означает, что певцы всецело возлагают на Владимира вину за это, но внешняя причина этого отсутствия не всегда певцов интересует. Владимир знает, что он сам виноват. Вытирая слезы шелковым платком, он плачет не только от испуга, но и от досады и сожаления, что он разогнал богатырей.


Раздразнил-то я сильных, могучих богатырей,
Как все богатыри у меня поразъехались.
(Тих. и Милл. 11)



Сноски к стр. 320
1 Д. С. Лихачев. Культура Руси конца XIV — начала XVI вв. Огиз, 1946, стр. 80.



321


Внутреннюю причину этой опалы мы узнаем из уст богатырей. Им отказано для бояр. Илья говорит:


Я отказан уж от города от Киева,
От того я от пиру, пиру честного я,
Я еще-то все отказан от чиста поля,
У него есть-то там много бояр есть всех.
(Марк. 44)


   8. Владимир у Ильи в темнице. Нет в Киеве и главного героя и защитника его — Ильи Муромца. Между приездом Ильи в Киев и нашествием татар в эпосе располагается былина о бунте Ильи против Владимира. Владимир полагает, что Ильи уже нет в живых, так как он сам приказал посадить его в погреб и уморить голодной смертью.
   Таким образом, положение для Киева создается катастрофическое: Киев лишен своих богатырей, то есть своей военной силы, своей опоры и защиты.
   Тем не менее мысль Владимира о сдаче города никогда не осуществляется. В разных сюжетах или версиях город спасается по-разному, но никогда Киев не сдается татарам.
   В былине о Калине Евпраксия проявляет больше мужества, чем Владимир. Евпраксией в этих случаях названа дочь или жена Владимира. Ее образ — образ героической женщины. В противоположность Владимиру, она во всем держит руку богатырей. Когда Владимир приговорил Илью к погребу, она тайно от отца или мужа спасла его, приказав прокопать к погребу подземный ход, и в течение ряда лет сама носила туда пищу и снабжала Илью всем необходимым, вплоть до подушек и одеял. В этом она теперь признается. Илья жив, город будет спасен.
   Владимир не хочет ей верить и грозит снести ей голову. В ответ на это она предлагает ему спуститься в погреб.
   Сцена в погребе принадлежит к самым значительным во всем русском эпосе как по своему драматизму, так и по глубине замысла. Она не исторична в том смысле, что подобной сцены фактически никогда не происходило. Но она глубоко исторична в том, что в ней обобщен огромный исторический опыт. Только сам народ, руководимый своими, а не чуждыми ему вождями, может спасти родину. Чуждая народу власть без народа не в состоянии справиться с врагом. Она вынуждена в критические моменты обращаться к гонимым и опальным любимцам народа.
   Что произойдет? Откажется ли Илья оказать помощь? Совершенно очевидно, что это невозможно, что Илья не может оставить родину на поругание татарам. Наступит ли примирение между Ильей и Владимиром? Совершенно очевидно также, что и это исключается, так как не может быть никакого примирения


322


между народом и чуждой, враждебной ему властью. То, что происходит, свидетельствует о глубине мысли народа.
   Здесь нет возможности воспроизвести сцену во всем разнообразии ее деталей у отдельных исполнителей. Но некоторые из них могут быть выделены как художественно особенно удачные. Чаще всего Владимир по указанию Евпраксии отправляется в погреб один, но нередко также они идут вдвоем. Иногда погреб находится далеко в поле или на горах. Он имеет в глубину сорок саженей, и чтобы в него попасть, нужно опустить лестницу. Илью приходится откапывать, — отваливать камни, отбрасывать песок, откидывать дубовую колоду или железную плиту. Владимир берет с собой ключи, иногда золотые. В самой темнице отмыкаются немецкие замки и откидываются железные решетки.
   Часть этих подробностей воспроизводит реальную действительность. В старину тюрьма представляла собой именно яму в буквальном смысле этого слова. Другие же детали фантастичны. Яма напоминает могилу: она накрыта чугунной или каменной плитой — свидетельство жестокости и озлобления Владимира, который приказал закопать Илью живым. Но заботами Евпраксии Илья остался жив.


Да сидит-то Илья ведь в живностях.
(Гильф. 296)


В одних случаях говорится, что он не состарился:


Он во погребе сидит-то, сам не старится.
(Гильф. 75)


   В других, наоборот, говорится, что он постарел: «А сидит сам стар, весь волосом оброс».
   Владимир выступает отнюдь не как государь, дающий своему подданному определенное поручение: он выступает как виноватый перед своим судьей. Он кланяется ему в ноги, иногда становится перед ним на колени и просит у него прощения. Он перед ним заискивает и старается ему угодить. В одной записи (Гильф. 57) он сразу же выводит Илью из погреба, приводит его в палаты, целует его в уста, сажает подле себя и угощает. Этот случай следует признать художественно неудачным. В лучших песнях беседа происходит не во дворце, а под землей, и Владимир прилагает все усилия, чтобы заставить Илью вообще выйти. Владимир хочет пробудить в Илье его героические чувства. Он подробно рассказывает ему обо всем, что произошло в Киеве и что угрожает городу.
   Илья слушает очень внимательно, но думает при этом свое. Илья понимает, что Владимир, говоря о Киеве и его спасении,


323


в сущности заботится о собственном спасении, так как он не отделяет себя от Киева.


А постой-ка ты за веру, за отечество,
И постой-ка ты за славный Киев-град,
Да постой за матушки божьи церкви,
Да постой-ка ты за князя за Владимира,
Да постой-ка за Опраксу-королевичну.
(Гильф. 75)


   Есть такие варианты, в которых Илья сразу же идет на выручку. Он прощает Владимира.


Да тут же старый казак Илья Муромец
Не положил он гнев на князя на Владимира.
(Григ. III, 98)
Тебя бог простит, да красно наше солнышко.
(Марк. 2)


   Илья спрашивает, где его конь, или сам его находит (Гильф. 57, 75) и сразу же отправляется против Калина (Рыбн. 205).
   Необходимо оговорить, что такие случаи очень немногочисленны. Они вызваны непониманием основного сложного замысла всего этого эпизода. Они — результат недопонимания и свидетельствуют о невысоком идейно-художественном уровне исполнителя. В буржуазной русской науке прощение Ильей Владимира вызывало восхищение ученых и вменялось Илье в заслугу. Такая точка зрения глубоко неправильна. Илья действительно великодушен, но не по отношению к Владимиру. Варианты, в которых Илья прощает Владимира, должны быть признаны художественно неполноценными, дефектными. Им противостоят другие многочисленные, более подробные и яркие тексты, полностью и более глубоко отражающие народную мысль.
   Несмотря на все уговоры Владимира, Илья остается неподвижным. Он делает вид, будто слова Владимира обращены не к нему. «Еще нет от старого ответу же». «Как ответу от старого да тут не было». Он смотрит в землю: «Тут сидит-то старый, очей низвел». И это — несмотря на подробный рассказ Владимира о бедствии, о «невзгодушке», постигшей Киев. Тогда Владимир бежит за Апраксой. Она кормила-поила Илью, она его спасла от смерти, и Владимир убежден, что ради нее Илья согласится на борьбу. Он, таким образом, считает, что причина отказа Ильи — личная обида его на Владимира, и не понимает настоящих мыслей и чувств Ильи. Он даже пробует подкупить его подарками, обещает ему бочки вина, пива, меду и белого плису-бархату на новый шатер (Аст. 36).


324


   Апракса иногда повторяет все слова Владимира, но успех один и тот же: «Еще нет от старого ответу же». И значит, дело не в обиде, так как Евпраксия его ничем не обидела.
   В противоположность Владимиру, который объединяет себя с Киевом, Илья резко отделяет Владимира вместе с его князьями и боярами от Киева и всего русского народа, находящегося в страшнейшей опасности. Родина для него не там, где Владимир, а там, где народ и Киев. В сознании Ильи Владимир отстранен от Киева.
   Иногда Владимир и сам это понимает, и певцы влагают в его уста такую форму просьбы, против которой Илья не может возражать или упорствовать:


Постарайся за веру христианскую
Не для меня, князя Владимира,
Не для ради княгини Апраксии,
Не для церквей и монастырей,
А для бедных вдов и малых детей.
(Кир. IV, 38)


   В устах Владимира такая речь художественно не очень убедительна: здесь устами Владимира излагаются мысли Ильи. Но величайшим пафосом исполнены эти слова, когда их произносит сам Илья; в словах, с которыми Илья подымается на спасение Киева, выражено сознание своей миссии, своей жизненной задачи и цели, самосознание Ильи как героя:


Ай же ты, честная княгиня, вдовица Апраксия!
Я иду служить за веру христианскую,
И за землю российскую,
Да и за стольние Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей,
И за тебя, молодую княгиню, вдовицу Апраксию;
А для собаки-то князя Владимира
Да не вышел бы я вон из погреба.
(Гильф. 257)


   Илья идет служить родине. Что же в этой песне понимается под родиной? Во-первых, это — «вера христианская» и «земля российская». Эти два понятия здесь объединены. Нас не должно удивлять, что Илья, стрелявший по церковным маковкам и показавший свое полное презрение к церкви, теперь вдруг говорит о вере, которую он собирается защитить. В ту эпоху христианство, через голову враждующих друг с другом феодалов, в народном сознании объединяло русский народ в одно целое. Слово «христианин» позднее превратилось в «крестьянин». В эпосе «христианин» означает «русский». Как русский, Илья будет защищать свою русскую землю, «землю российскую». Он будет защищать столицу этой земли — Киев, и народ, который в нем живет. Народ — это, в первую голову, сироты,


325


вдовы и бедные люди. Он будет стоять за бедных людей, но он не может и не будет стоять за богатых. Родина в эпосе — это русская земля и живущий на ней народ.
   Трагизм Ильи, отражающий трагическое положение, в котором находился весь русский народ, состоит в том, что родина унижена, растерзана, обесславлена теми, кто внешне ее возглавляет, кто стоит у власти. Владимир не представляет родину. За Владимира Илья не только не будет стоять, он обзывает его резкими, бранными словами. Такое отношение вызвано не личной обидой, а тем, что Владимир — воплощение некоторой части боярской и княжеской Руси, всегда готовой, в лице ее вождей, вступить с врагами в переговоры, в соглашение, предать и выдать родную землю и ее героев. Это видно не только из данной былины, но из целого ряда других, где Илья в более краткой форме говорит о том же:


Ты уж думай думу не со мной, а с боярами,
Со боярами да с толстобрюхими.
(Аст. 36)


   Этими словами Илья выражает свой отказ выручать Киев. В сибирской былине он готов выступить на защиту родной земли, но требует:


Подай-ко мне своих изменников!
Привели к нему князей-бояр,
И посек он им буйны головы.1
(Гул. 36)


   Илья идет защищать Киев не ради Владимира, а, наоборот, через его голову и только после того, как устранены изменники из окружающей Владимира знати. Владимир полностью посрамлен, а его сторонники сметены гневом народа, который в лице Ильи берет дело защиты в свои собственные руки, вырывая его из рук правителей. В этом залог победы.
   9. Подсчет вражеской силы. Первое, что иногда делает Илья, — он старается определить силы врага и размеры опасности. Он выезжает из города и на своем косматом Бурушке скачет с холма на холм и высматривает вражеское войско.


И не мог силы и счету дать.
(Гильф. 205)



Сноски к стр. 325
1 Эти слова не были пропущены цензурой. Вместо «князей-бояр» было повторено «изменников». См. Кир. I, 66 и комментарии М. К. Азадовского в кн.: «Былины и исторические песни из южной Сибири». Редакция М. К. Азадовского, Новосибирск, 1939, стр. 179.



326


Конца краю силы насмотреть не мог.
(Гильф. 75)


   Владимир не преувеличивал. Опасность чрезвычайно велика: городу угрожает гибель. Об Илье Муромце говорится:


У того ли казака Ильи Муромца
Ужахнулось сердце богатырское.
(П. И. Ряб.-Андр. 3)


   Это не значит, что Илья Муромец боится. То, что он испытывает, — не страх за себя, а обоснованные опасения за судьбу родины. Он видит, что ему одному эту силу не побороть.


Я не смею напуститься на рать-силу великую.
(Тих. и Милл. 11)


   Эта небольшая деталь в повествовании имеет, однако, очень определенный и глубокий смысл. Она рисует нам Илью как героя. Илья прежде всего взвешивает реальную опасность. Как мы увидим, этого, например, не делает Ермак, который слепо бросается в бой и погибает в нем без пользы для дела. Подлинный герой не тот, кто слепо бросается навстречу верной гибели и погибает на торжество врагу. Народ требует такой организации дела, при которой личная храбрость и отвага были бы верным средством поражения врага. Желание Ильи узнать силу врага, определить характер и размеры опасности — первый шаг в такой организации отпора врагу. Для Ильи ясно, что нужны меры защиты, и эти меры он принимает. Илья берется за то, что Владимир выполнить не в силах, — за организацию сопротивления врагу. Таков народный герой. Он отличается не только личной храбростью, но пониманием условий, в которых он находится, способностью быстро и верно определить создавшуюся обстановку, не растеряться и найти правильный выход из самого трудного и, казалось бы, безнадежного положения, и тогда уже, не щадя жизни, бить врага не с тем, чтобы погибнуть, а с тем, чтобы одержать непременную победу. Эту победу Илья начинает организовывать.
   10. Илья в стане Калина. Первое, что нужно сделать, — это найти средства, чтобы выиграть время. Татарский посол вернулся в свой стан, не вступив ни в какие переговоры. В ответ на это посольство Илья теперь сам отправляется к Калину в качестве посла якобы с целью переговоров, а на самом деле чтобы выиграть время и принять меры для защиты.
   У Калина Илья просит отсрочку сдачи города якобы для того, чтобы киевляне могли приготовиться к смерти.


327


А дай ты нам сроку на три дни
В Киеве нам приуправиться,
Отслужить обедни с панафидами,
Как-де служат по усопшим душам,
Друг с дружкой проститися.
(К. Д. 25)


   Эта просьба исполнена скрытой иронии. Она означает, что в Киеве будто бы царит такое отчаяние, что хотят служить панихиды друг по друге, как по усопшим. (Ср. Григ. I, 111.) В других случаях отсрочка испрашивается якобы для того, чтобы приготовиться к встрече победителей.


Уж ты чуж, да Калин Смарадонович,
А ты дай нам сроку на три годичка,
Намостить мосточки каленые,
Усыпать песочками желтыма,
Утянуть все сукна багречевые,
Убивать гвоздьем шеломчатыим,
Да куда встречать собаку царя Калина,
А куда идти да куда ехати
Самому собаке царю Калину.
(Гильф. 304)


   Чаще всего, однако, просьба об отсрочке не мотивируется ничем. Она сопровождается подношением богатых подарков: чаш с золотом, серебром и жемчугом. Здесь может быть указано, что в русском эпосе вообще никогда нет ни малейшего уважения к врагу, как это имеет место в западноевропейском эпосе, где, например, сарацины изображены великодушными и где враги любуются друг другом. Русский эпос допускает по отношению к врагу только полное презрение и ненависть.
   Отсрочка либо дается, и тогда Илья продолжает свои действия, либо в ней отказывают, и тогда Илья тут же, находясь в стане Калина, бросается в бой. По этому признаку можно отличать две версии данной формы сюжета. Мы рассмотрим сперва тот случай, когда отсрочка дается. Она обычно дается не на три года, а только на три дня, но Илья старается использовать и эти три дня.
   11. Укрепление города. Илья возвращается в Киев. Фактически власть в городе перешла к нему, хотя не произошло никакого переворота. Можно установить, что Владимир находится теперь в подчинении у Ильи.
   Первая мера, которую принимает Илья, это — спешное укрепление города. Осуществление этой меры он поручает Владимиру:


Запирай, князь, ворота крепко-накрепко,
Засыпай их желтым песком, серым камешком.
(Кир. IV, 38)


328


Заложи-ка ты ворота крепко-накрепко,
Туго-натуго, во стены городовые,
И прикажи засыпать песками рудожелтыми.
(Рыбн. 141)


   Рассказ о защите города путем укрепления стен встречается крайне редко, хотя он в высшей степени реалистичен и исторически вполне соответствует действительности. Редкость этого мотива может быть объяснена тем, что укрепление города свидетельствовало бы об ожидании длительной осады и длительной обороны, оборонительная же тактика совершенно не в духе русского эпоса. Интересно, что в одной записи совет укрепить стены исходит не от Ильи, а от бояр, которые говорят:


Стену надо делать белокаменну
Да засыпать желтым песком.
(Кир. I,58)


   Этот совет в данном варианте вызывает яростное возмущение Ильи. Он вскакивает со своего стула и предлагает послать посла к Калину, чтобы «просить сроку», а тем временем собрать богатырей. В данном тексте мы имеем редкий случай, когда Владимир, князья, бояре вместе с богатырями собираются «думу думати», то есть изображается нечто вроде военного совета. На этом совете бояре требуют оборонительной войны, рассчитанной на спасение от врага, Илья — наступательной, рассчитанной на уничтожение и разгром врага.
   Если же укрепление города производится по распоряжению Ильи, он никогда не руководит им сам, а поручает это Владимиру, так как в его планы вовсе не входит допустить врага до стен города. У него планы совсем другие.
   12. Илья в ставке Самсона. Поручив возведение укреплений Владимиру, Илья сам берется за более важную задачу, а именно за создание в Киеве той военной силы, которая могла бы оказать отпор татарам. Военная сила в эпосе — это всегда богатыри.
   Где находятся богатыри — неизвестно, и Илье приходится долго их разыскивать. На своем косматом Бурушке он ездит все три предоставленные ему дня, но не может никого найти.


И с утра весь день ездил до вечера,
И не мог найти во чистом поле бела шатра.
(Рыбн. 141)


   Он скачет с холма на холм, едет на горы Фараонские, едет на восток, высматривает все поля и, наконец, находит богатырей у моря, или у Пучай-реки, или где-либо в ином месте. Картина поисков Ильи, скачущего с холма на холм, из стороны


329


в сторону в тревоге за родную землю, не зная, куда броситься, и имея сроку только три дня, полна напряженного драматизма.
   Богатыри обычно находятся в поле, в шатре или в нескольких шатрах, из которых один имеет золоченый верх. Это шатер Самсона. Именно его, своего крестного отца или своего дядюшку, и разыскивает Илья.
   Былины, в которых Илья до боя едет разыскивать богатырей, могут быть выделены в особую версию об Илье, Калине-царе и Самсоне.
   Изучение ставки Самсона показывает, что это отнюдь не застава и что богатыри здесь не находятся на страже Киева. О приближении к Киеву татар они ничего не знают. Это изгнанные Владимиром герои, которым «отказано» от Киева; они находятся не у дел и проводят свое время в праздности. Они не рассеялись, не разъехались и составляют некоторую организацию. Ставка возглавляется Самсоном.
   Предполагается, что Самсон возглавляет богатырей с тех пор, как Илья находится в погребе и богатыри покинули Киев. Библейское имя этого героя, полученное им по необычайной силе Самсона, эпизодическая роль, которую он играет в повествовании, — все это указывает на позднее происхождение этого образа по сравнению с образом Ильи. Образ этот создается потому, что в народном сознании невозможно уничтожить, изгнать или рассеять богатырей. Если не будет Ильи, если деспотическая воля Владимира лишила его жизни, будут другие, которые встанут на его место хотя бы временно. Данная версия создается как прямое продолжение песни о восстании Ильи против Владимира.
   Самсон заменяет старшего среди богатырей, «атамана» Илью Муромца, пока Илья находится в погребе. Иногда богатыри покинули Киев именно в знак протеста против насилия над Ильей. Слово «казак», которое иногда применяется к Илье или Самсону, не означает, что они действительно мыслятся казаками типа казаков XVII века. Слово «казак» означает, что герой, обозначенный этим словом, стоит в оппозиции к правительству, не служит ему и находится на окраине государства, живя собственной организацией, независимо от правительства.
   Мы уже знаем, что в момент наступления татар власть фактически перешла в руки Ильи. Теперь он представитель государственных интересов, которые вместе с тем являются интересами народными. Но Самсон этого не знает. Он принимает Илью за ходатая от Владимира. Илья теперь попадает по отношению к Самсону в такое же положение, в каком еще совсем недавно Владимир находился к нему: он просит о помощи.
   Богатыри во главе с Самсоном в разных вариантах дают разные ответы. В одних случаях они с радостью едут в Киев.


330


Они рады помочь Владимиру, и Владимир встречает их с почестями и устраивает им пир. Но это редкий случай (Григ. I, 111, III, 90; Аст. 12, 47). Обычно Илья встречает упорный и убежденный отказ. Наиболее развернутую форму такого отрицательного ответа мы находим у Т. Г. Рябинина:


Ай же крестничек ты мой любимый,
Старые казак да Илья Муромец!
А и не будем да мы и коней седлать,
И не будем мы садиться на добрых коней.
Не поедем мы во славно во чисто поле,
Да не будем мы стоять за веру, за отечество,
Да не будем мы стоять за стольный Киев-град,
Да не будем мы стоять за матушки божьи церкви,
Да не будем мы беречь князя Владимира,
Да еще с Опраксой-королевичной:
У него ведь есть много да князей-бояр,
Кормит их, и поит, да и жалует,
Ничего нам нет от князя от Владимира.
(Гильф. 75)


   Слова «да не будем мы стоять за веру, за отечество» звучат совершенно необычно в устах русского богатыря, все содержание жизни которого состоит в защите отечества. Но так же, как Илья, и другие богатыри не могут признать родиной княжеско-боярскую Русь, которая изгнала их из своей среды. Их родина — народная и богатырская Русь, и это они впоследствии докажут на деле. Они нанесут врагу последний, решающий удар и помогут изгнанию его навсегда и с позором из пределов родной земли. Но сейчас они не хотят идти на зов Ильи, так как идти за Ильей — это означало бы примириться с Владимиром, тогда как никакое примирение, никакой компромисс для них невозможен.
   Илья уезжает ни с чем. Он может надеяться только на себя. Причина отказа всегда одна:


Он слушает князей-бояр,
А не почитает богатырей.
(Рыбн. 205)
Уж давно нам от Киева отказано,
Отказано от Киева двенадцать лет.
(Кир. IV, 38)


   Очень возможно, что версия с включением в повествование Самсона — версия более поздняя. Она показывает обострение в эпосе социальной борьбы, но она же показывает, насколько в народном сознании Илья представляется выше всех своих собратий, которые, впрочем, кроме Самсона, по именам не названы. У него верный глаз, и он сразу понимает, что нужно, тогда как богатыри понимают то, что от них требуется, только в самый последний, решительный момент.


331


   13. Ермак в ставке Ильи. Подобно тому как с развитием эпоса для лучшей обрисовки богатырей, находящихся в опале, была создана фигура Самсона, так для обрисовки положения в Киеве, лишенном богатырей, была использована фигура Ермака.
   Роль Самсона состоит в том, что он возглавляет богатырей вне Киева, пока Илья находится в заточении, следовательно, его появление возможно только в таких вариантах, в которых повествуется или известно о заточении Ильи. В тех же вариантах, где Илье, как и другим богатырям, отказано от Киева и они находятся где-нибудь в степи, атаманом богатырской ставки всегда является сам Илья.
   Для опустевшего Киева эпос создает новых богатырей, богатырей младшего поколения. Это — Ермак и Василий Игнатьевич. Введение в повествование Ермака создает особую версию. Былина о Василии Игнатьевиче стоит еще более обособленно и может быть определена не только как особая версия, но и как особый сюжет.
   Фигуры Ермака и Василия Игнатьевича совершенно различны по своему характеру и типу. Есть свой замысел в создании каждого из этих героев. Василий Игнатьевич будет рассматриваться позднее, Ермак же должен быть рассмотрен до того, как происходит решающая схватка, так как в этой схватке Ермак участвует.
   Первый вопрос, который возникает у современного читателя, — это вопрос о том, соответствует ли эпический, былинный Ермак историческому.
   Об историческом Ермаке создался целый ряд прекрасных исторических песен. Народ помнит его сибирские походы, заставляет его беседовать с Иваном Грозным, приписывает ему участие во взятии Грозным Казани.
   Имя Ермака во всех былинах совершенно устойчиво и не заменяется никакими другими именами. Мы можем полагать, что оно идет от исторического Ермака. Но этим и ограничивается историчность Ермака былинного. Ермак в былине — не завоеватель Сибири, каким он является в некоторых исторических песнях, он перенесен в далекое прошлое и сделан защитником Руси от татар.
   Внесение его имени в эпос не случайно. Ермак должен был произвести на народную фантазию огромное впечатление. Он — не царский воевода, а выходец из народа, оказавший государству огромную историческую услугу присоединения к Руси Сибири. О нем слагаются песни, и его имя входит в эпос.
   В Киеве богатырей не оказывается, но теперь вдруг объявляется молодой, никому до тех пор в Киеве неведомый Ермак. В песнях об Илье и Калине Ермак всегда изображается очень


332


молодым, почти отроком. В момент страшной опасности, когда некому защитить Киев, так как богатыри находятся в опале, Ермак идет к Владимиру и просит у него разрешения сразиться с врагами.


Дай-ко мне прощеньице-благословеньице
Повыехать в раздольице чисто поле,
Поотведать мне-ка силушки поганого.
(Рыбн. 7)


Владимир никогда не отпускает Ермака.


Ах ты, млад Ермак Тимофеевич!
Ты дитя захвастливо, заносливо,
Заносливо дитя, неразумное,
Не служить, не стоять ти за Киев-град!
(Рыбн. 120)


   Владимир дает ему различные другие поручения. Он, например, посылает его за Ильей (Кир. I, 58) или разрешает «посмотреть силу», то есть сосчитать, «сосметить» количество стоящих под Киевом татар.
   Как эту силу считает Илья, мы видели выше. Но Ермак — герой совершенно иного типа, чем Илья. Об Илье говорится, что его богатырское сердце «ужахнулось». О Ермаке поется как раз обратное:


Посмотрел Ермак силушку великую,
Его сердце богатырско не ужахнулось.
(Рыбн. 7)


   Значит ли это, что молодой Ермак смел, а старый Илья труслив? Отнюдь нет. Это значит, что молодой, неопытный Ермак не понимает опасности, а старый и мудрый Илья ее понимает.
   Ермак обычно не выполняет того, что ему поручает Владимир. Из Киева он уезжает и едет в богатырскую ставку, которая находится под начальством Ильи.
   Ставка Ильи носит иной характер, чем ставка Самсона. Самсон объединяет опальных богатырей, изгнанных из Киева или покинувших его в знак протеста. Ставка Ильи есть ставка военная. Илья собрал богатырей для оказания отпора Калину. Это — своего рода штаб, находящийся в поле, в непосредственной близости неприятеля. Во многих былинах Ермак просто приезжает в ставку; в песне ничего не говорится о том, как эта ставка создалась. В других записях после появления Калина богатыри один за другим уезжают из Киева и разбивают шатры где-нибудь у креста Леванидова или на Пучай-реке и т. д. Они «справляются-сподобляются», то есть готовятся к схватке. Всего собирается двенадцать богатырей во главе с Ильей. Палатка Ильи


333


отмечена золотыми кисточками, «чтобы знали поганые татарове, что стоит Илья Муромец во чистом поле» (Гильф. 138).
   Таким образом, мы видим, что русские готовятся к бою и что и в этих случаях Владимир отстранен от дела защиты Киева. Богатыри действуют без него. Они собирают богатырей для предстоящей схватки.
   Вопреки приказанию Владимира, Ермак приезжает сюда же. Илья принимает его хорошо, и ему дается то же поручение, что и в Киеве, то есть «обсчитать силу». Ермак выполняет поручение Ильи, но не доводит его до конца: сосчитав силу, он не возвращается в ставку, ничего не сообщает Илье, а прямо бросается в бой. Описание боя мы дадим ниже, здесь же упомянем, что в этом бою Ермак — редчайший случай в эпосе — нередко погибает. В русском эпосе герои не погибают, а одерживают победу. Гибель Ермака — прямое следствие нарушения приказа Ильи.
   Какой смысл был во введении в эпос эпизодической фигуры Ермака? Образ этого юного героя, с таким рвением набрасывающегося на врага, исполнен силы и благородства. И тем не менее Ермак осуждается. Он горяч, молод и безрассуден. Он «младешенек-глупешенек». Ермак готов броситься в бой, не ожидая приказаний. В этом отношении он противоположен Илье с его мудрой, спокойной, несокрушимой силой и дисциплинированностью. Ермак — представитель слепого, анархического героизма, а такой героизм народу не нужен. Ермак сперва не выполняет приказа Владимира, потом не выполняет приказа Ильи. Его гибель вызвана им самим.
   Совершенно иначе действует Илья. Чтобы победить врага, он собирает богатырей, то есть организует победу. Только после соответствующей подготовки он идет на бой, и тут он не менее смел, чем Ермак. В лице Ермака осужден слепой героизм, в лице же Ильи возвеличен тот вид героизма, при котором герой сперва создает условия для успеха, — а одно из этих условий правильная организация дела, — а затем уже для достижения цели не щадит своей жизни и не думает о себе. В лице Ильи народом воспета великая сила организации и организованности, и в этом смысле ему противопоставлен безрассудный Ермак, гибель которого не приносит пользы тому великому делу, для которого он умирает. Гибель Ермака подробно рисуется при описании боя.
   14. Бой. Хотя в различных версиях былины о Калине бой может протекать по-разному, отличия касаются только деталей и эпизодов, но не касаются событий по существу их значения и их исхода.
   Бой представляет собой кульминационный пункт всего повествования. Тем не менее, какие бы формы он ни принимал, он описывается весьма кратко.


334


   Есть случаи, когда Илья поражает все татарское воинство один. Это происходит тогда, когда он находится в стане врага для переговоров об отсрочке, но ему в этом отказывают. После отказа Калина Илья тут же, находясь в татарском расположении, бросается на врагов.
   Один он воюет с татарами также и после отказа Самсона и богатырей помочь ему. В своем стремлении спасти Киев он пока остается одинок. Его попытка привлечь к этому делу богатырей терпит неудачу. Он возвращается в Киев и, не доходя до города, нападает на стоящую под городом татарскую силу.
   Картина боя Ильи с татарами коротка и проста, но она вместе с тем полна величия. Илья приходит в состояние вдохновения. Певцы, говоря о том, что «его богатырское сердце разъярилося», вместе с тем подчеркивают его силу.


А старые казак да Илья Муромец
А й на коне сидит подобно как столетний дуб,
И на коне сидит да не шатается,
А его сердечико да разгорается.
(Гильф. 170)


Другие певцы более подробно описывают вдохновение Ильи, подъем всех его сил, устремление всей жизненной энергии на одну цель.


И сомутились у старого очи ясные,
И разгорелось у старого ретиво сердце;
Не увидел старый свету белого,
Не узнал старый ночи темныя,
И расходились у его плечи могучие,
И размахнулись руки белые,
И, засвистела у него палица боевая,
И зачивкала у него сабелька острая.
(Тих. и Милл. 8)


В других текстах бой описывается короче.


Не ясен сокол с-под облак напущается
На гусей, на лебедей, на малых уточек, —
Святорусский богатырь да Илья Муромец
Напущается на силу на татарскую,
Заезжает прямо на середочку,
Стал татаровей конем топтать,
Стал поганых копьем колоть.


Другой, более короткий образец:


Он ведь день рубился до вечера,
Он темну ночь до бела свету,
Не пиваючись, не едаючись,
А добру коню отдыху не даваючись.
(Григ. I, 111)


335


   Несмотря на лаконичность подобных описаний, мы чувствуем всю силу восхищения певцов мощью, героизмом и несокрушимой силой Ильи.
   Встреча одного героя с целым войском врагов для эпоса обычное явление. В нем еще не выработались средства, чтобы описать действия больших военных соединений, действия организованных армий. В эпосе нет русского войска и нет командования, они в их исторической конкретности появятся только в исторических песнях XVI века. Тем не менее картина боя, как она дается в эпосе, должна быть признана художественно правдивой и в известной степени исторически верной. В конечном итоге бой в те времена, когда еще не было известно огнестрельное оружие, сводился к рукопашной схватке. Дрались один на один. Сражение армий в решающий момент состояло из тысяч единовременных и последовательных единоборств. Так описывается сражение и в былине. Илья одного за другим поражает татар. Бой описывается не с точки зрения командующего, наблюдающего за ходом событий с некоторого расстояния и видящего передвижения и столкновения больших масс, а с точки зрения рядового участника, имеющего перед собой один на один врага, с которым он должен сразиться. Этим объясняется, почему сражения в эпосе состоят из последовательного ряда единоборств.
   Но в эпосе можно найти не только описания боя, в нем можно найти следы русской стратегии и тактики тех времен. Такие следы имеются в тех вариантах, в которых Илья сражается не один.
   Есть варианты, в которых Илья перед боем расставляет силы. Он отдает распоряжения, кому куда становиться, используя природные условия. Одни должны напасть с моря, другие — с поля, третьи — с реки.


Которых слал от синя моря,
Которых слал от чиста поля,
А которых слал от Почап-реки.
(Кир. I, 18)


   Илья идет в бой не один в тех случаях, когда Самсон отзывается на его призыв и приходит вместе с ним на выручку Киеву. В таком случае Илья, Самсон и все богатыри, которые находились в ставке, идут в бой совместно. Они обычно бросают жребий, кому какой участок достанется. Самсону достается «рука правая» или правый «фланк», Добрыне с Алешей или другим богатырям «рука левая», а «Илейке доставалась середка силы, матица» (Кир. IV, 38).
   Деление военных сил на три части — вполне историческое явление. «Построение войск перед боем заключалось в разделении


336


их на три полка. В центре — главный полк — чело, по бокам его — крылья. На древних рисунках часто наблюдается клиновидное построение дружины. Точно неизвестен характер фронта и взаимное положение чела и крыльев. Судя по тому, что «лобовые полки» первыми соприкасались с врагом, можно думать, что чело выдвигалось вперед... При таком положении расчет был на вовлечение противника в глубь среднего полка и на удар с флангов боковыми полками (крыльями)».1 Былина дает возможность иного понимания смысла такого расположения. Русские не заманивали врага в глубь своего расположения, а наоборот, сами клином вторгались в расположение врага. Так всегда происходит сражение в эпосе. Илья, избирая себе «матицу», то есть лоб, берет на себя самый трудный и самый ответственный участок. Он врывается в глубь расположения врага и доходит до Калина. Он рубит ему голову или поражает его копьем, в то время как остальные богатыри нападают с флангов. Илья расправляется также с сыном и зятем Калина, а богатыри рубятся с остальными и не оставляют в живых ни одного татарина. В других вариантах Калин остается живым, но его войско опрокидывается, и он, разбитый наголову, позорно бежит с остатками своей армии.
   Так побеждает сила русского оружия. Решающим моментом в одержании победы является не только личная храбрость, но и правильная организация дела.
   15. Илья в плену. Бой не всегда протекает так беспрепятственно, как это изображается в приведенных случаях. Некоторые певцы заставляют Илью Муромца во время боя попасть в плен. В плен он попадает не по собственной оплошности или непредусмотрительности. Враги ловят Илью хитростью: они роют ров, яму или делают подкоп, и Илья падает в эту яму вместе с конем. Из исторических источников известно, что всякого рода ловушки и ямы широко применялись в войнах раннего средневековья.2
   Об этой опасности Илья, по некоторым вариантам, ничего не знает, по другим, более распространенным, он узнает о ней от своего мудрого коня. Конь предупреждает его о предстоящей беде, — он не может перескочить через яму и пытается удержать Илью. Но Илья этой опасностью всегда пренебрегает. Татары ловят Илью и приводят его к Калину.
   В таких случаях Калин всегда пытается переманить Илью на свою сторону. Он обещает ему различные блага: предлагает ему воеводство, почет («я дам тебе место подле себя»), предлагает



Сноски к стр. 336
1 «История культуры древней Руси», том I, изд. АН СССР, 1948; В. А. Рыбаков. Военное дело, стр. 408.
2 «История культуры древней Руси», т. I, стр. 398.



337


ему отправиться в татарскую землю, если он не хочет воевать против своих же. Но Илья предпочитает умереть на родине, чем жить на чужбине:
Да повесьте меня да на своей земли,
Да во славном-то городе во Киеве.
(Гильф. 296)
   Весьма подробная картина пленения Ильи и допроса его имеется у Т. Г. Рябинина (Гильф. 75). Здесь Калин оказывает Илье всякие почести: Илью приводят скованного, но Калин велит его немедленно расковать, сажает рядом с собой за стол, предлагает ему самую лучшую одежду. Он также предлагает Илье «держать золоту казну по надобью», то есть свободно распоряжаться средствами по своему усмотрению. Таким образом, Калин предлагает все то, чего Илья у Владимира не имел. Выходит, что татарский Калин лучше понимает значение Ильи, чем киевский Владимир. Но для Ильи не может быть никаких сомнений в том, как он должен поступить. С врагом не может быть никаких переговоров ни о чем. Илья не только не принимает предложений Калина, но для него даже простой, не почетный плен был бы невозможен: возможна только победа или смерть, ничего другого.
   16. Победа. Предложения Калина наполняют Илью такой яростью, что от этой ярости у него прибавляется силы. Он рвет все путы и цепи и бросается на татар, хватая первого попавшегося татарина (иногда ему попадается посол, приезжавший в Киев с предложением сдать город) и размахивая им, как оружием, вместо дубины. Теперь он вновь зовет на помощь Самсона. Он стреляет по его далекой палатке наговоренной стрелой, которая должна прорвать палатку, упасть Самсону на грудь и удариться в кольчугу, но не убить его. Стрела подымает Самсона от сна. Теперь Самсон уже не думает об отказе. В нем тоже проснулся богатырь и «стоятель» за родину. Бой за родину ведет Илья, Илья в беде, и Самсон вместе с другими богатырями бросается на татар и доканчивает их поражение.
   Народ не признает в эпосе никаких половинчатых или частичных, неполных побед. В эпосе воспевается только полная и окончательная победа, такая победа, которая навсегда обезвреживает врага. Враг с позором изгоняется из Руси, отстоявшей свою независимость, честь и свободу. Уходя, враг дает клятву никогда больше не возвращаться.


А й не дай бог больше бывать под Киевом,
Ни мне-то бывать, ни детям моим,
Ни детям моим, ни внучатам,
Ни внучатам моим, ни правнукам:


338


Что во городе во Киеве
Есть сильные, могучие богатыри.
(Тих. и Милл. 11)
Не дай бог нам бывать ко Киеву,
Не дай бог нам видать русских людей!
Неужто в Киеве все таковы,
Один человек всех татар прибил?
(К. Д. 25)


   17. Так называемая былина о Камском (Мамаевом) побоище, или о том, с каких пор на Руси перевелись витязи.
   Победой русского войска, полным разгромом врага былина об Илье и Калине-царе и внешне и внутренне завершается. Такой конец отвечает историческому сознанию русского народа, он отвечает требованиям высокой идейности искусства и совершенства форм художественного выражения идеи.
   Тем не менее, — мы не можем точно сказать, когда, в каком веке, — к данной былине был прибавлен другой конец. Этот конец настолько меняет смысл, идейное содержание всей песни, что большинство ученых принимало песню с ним за другую, самостоятельную песню.
   По этой версии, после одержанной победы завязывается новый, вторичный бой, и в этом бою богатыри терпят поражение и погибают. Как уже указывалось, в науке было высказано мнение, будто поражение русских — исконная, древнейшая форма песен о татарщине и что это поражение отражает историческое поражение русских при Калке в 1242 году.
   В действительности же дело обстоит совершенно иначе. Отдельной песни подобного содержания вообще не существует, есть только добавленный новый конец, причем этот конец добавляется ко всем имеющимся версиям былины об Илье и царе Калине: он прибавляется как к песням типа «Илья и Калин», так и песням «Илья, Ермак и Калин» и «Илья, Самсон и Калин».
   Заглавие «Камское» или «Мамаево» побоище для таких былин необязательно и нехарактерно. Эти заглавия равным образом прилагаются как к песням, в которых после одержанной победы завязывается новый бой, так и к песням без такого осложненного конца. С другой стороны, песни с осложненным концом далеко не всегда так обозначаются, а обозначаются «Илья и Калин-царь». Особое заглавие не служит показателем особой песни.
   Не всегда возможно решить, в каких случаях заглавие дано народом и в каких — собирателями. Возможно, что заглавие дано собирателями под влиянием литературного «Сказания о Мамаевом побоище» начала XV века, с которым былина под


339


тем же заглавием не имеет совпадений, кроме общего стержня повествования о нападении и отражении татар. Это разные произведения.
   Заглавие же «С каких пор перевелись витязи на Руси» определенно принадлежит издателям. Оно было пущено в оборот писателем Меем для опубликованной им записи этой былины (Кир. IV, 108—115). Долгое время этот текст считался классическим. На нем основывали свои исследования и Орест Миллер, и Веселовский, и Всеволод Миллер, и другие. Этот текст приводился, когда утверждалось, что смысл песен о татарском нашествии — необходимость смирения перед божьим гневом. Между тем текст Мея оказался, если не прямой фальшивкой, то искусственной стилизацией под духовный стих. Стилистический анализ показывает множество ненародных оборотов («Было так — на восходе красного солнышка...», «Видит он...», «Знать, тоскует он по хозяине» и др.); целый ряд деталей невозможен в эпосе (витязи ночуют на распутье трех дорог, чего в эпосе никогда не бывает: на распутье они выбирают себе дорогу), а главное — весь ход событий и придаваемый им смысл явно не народны. Так, в данной записи витязи так пугаются возвращающихся татар («напугались могучие витязи»), что бегут в горы. Это во всем русском эпосе единственный случай бегства русских, и такое нововведение принадлежит не народу, а Мею. Ложная «народность» произведений Мея была установлена Добролюбовым в его рецензиях на «Псковитянку» Мея и на его перевод «Слова о полку Игореве».1
   Так называемую былину о «Камском» или «Мамаевом» побоище следует рассматривать не как особую песню, а как случай особой версии конца.
   Этот новый конец имеется в двух совершенно различных редакциях или вариантах.
   В одной из них заметно воздействие духовных стихов, и она имеет религиозно-аскетическую направленность (хотя и не в таких формах, как это сделано у Мея), другая имеет, наоборот, направленность антицерковную, богоборческую.
   В первой редакции богатыри, побив всех татар до единого, возвращаются в свои шатры, чтобы отдохнуть и отоспаться, иногда — чтобы попировать. В шатрах на время боя ими была оставлена охрана, которая теперь их встречает. Обычно это два брата. Именуются они различно. Иногда просто говорится «два братца», иногда точнее — «два брата долгополые Лука и Матвей» (Онч. 26), «долгополые поповичи» (Григ. III, 111), «два брата Суздальца» (Тих. и Милл. 8) и др. Подчеркивается,



Сноски к стр. 339
1 Подробный анализ текста Мея и выделение подделок имеется в указанной статье Н. К. Митропольской.



340


что в бою они не участвовали. Иногда после боя их не могут найти, и похоже, что они не столько сторожили шатры, сколько прятались. Эти два брата теперь начинают хвастать, и это хвастовство имеет роковые последствия. Содержание хвастовства совершенно одинаково во всех случаях.


А бы кто нас может победить нонче?
Кабы было золото кольцо в земле,
Поворотили бы мы матерь землю.
Как была бы нонче на небо лестница,
Мы пресекли бы всю силу небесную.
(Онч. 26)


   Понимание смысла песни зависит от того, как воспринимать это хвастовство. Во многих случаях оно может пониматься только как кощунство, как пустохвальство. Об этом говорят и фигуры хвастунов. Хвастают не участники боя, а те, кто в нем не бывали. Илья Муромец недоволен и выговаривает им:


Вы немалу себе, ребята, шуточку нашутили,
Еще как нам эта шутка с рук сойдет?
(Марк. 81)


   Понимание этого хвастовства как кощунства свойственно той редакции, в которой это кощунство рассматривается как грех, за которым следует божья кара. С этого момента былина в данной ее редакции приобретает религиозную окраску. Происходит чудо. Утром Илья, выйдя из шатра, видит, что вся побитая ими татарская сила ожила. Мало того: кто был разрублен надвое, натрое, восстал вдвойне и втройне.


Еще вышел-де Илеюшка из бела шатра,
А й глядит на орду-силу тогда неверную,
А й стоит сила-орда вся живехонька.
(Марк. 94)


   Илья первым бросается в бой и увлекает за собой всех других. Но богатыри, одолевшие татар, побившие Калина или Мамая, не могут одолеть восставших мертвецов.


А как начали рубить силу великую,
А кого секут надвое,
Из того рожается двое же;
А кого секут натрое,
Из того все трое рожается.
(Марк. 81)


   Войско врагов все увеличивается. Илья сознает невозможность борьбы.


Уж нам полно, братцы, битися,
Живым с мертвыми дратися!
(Марк. 81)


341


   Вместо того чтобы рубиться с врагом, Илья начинает молиться и каяться, и от этого вся нездешняя сила вдруг падает сама собой.


Как молилися они спасу пречистому —
А тут пала вся сила поганая.
(Марк. 81)


   Возвратясь в Киев, богатыри расходятся по монастырям и становятся монахами, а Илья после смерти становится святым.
И сделались мощи да святые


Да со стара казака Ильи Муромца,
Ильи Муромца сына Ивановича.
(Гильф. 121)


   В других случаях они уходят в горы, пещеры (по-видимому — недопонятое певцами обозначение Печерской лавры в Киеве) или просто окаменевают, что должно служить наказанием за их похвальбу.
   Уже этот краткий пересказ вскрывает и происхождение и идеологию такого прибавления к героической былине.
   В эпос вторглась несвойственная ему стихия — вторглись элементы религиозного смирения, церковного учения о ничтожности человека перед нездешними силами.
   Причина этому — противоречия крестьянской психологии, основанной на имущественном неравенстве внутри крестьянства, а также на вековой церковной проповеди аскетизма, находившей благодарную почву в наиболее отсталых, темных, забитых слоях крестьянства, людей, оторванных от труда, паломников и нищих, которые вменяли себе свою бездеятельную жизнь в подвижничество. Они распевали духовные стихи, на которые был спрос в полукулацкой и зажиточной среде, связанной с церковью и церковной книжностью. Из этих слоев исходила попытка унизить воинское достоинство русских богатырей, показать их бессилие перед воинством небесным, показать, что подвиг покаяния и молитвы важнее подвига воинского.
   Характерно, что данная трактовка сюжета была распространена среди сказителей, тяготевших к церковной книжности, к церквам и монастырям. Таков был Щеголенок, знавший много благочестивых легенд и рассказавший их Л. Толстому, откуда Толстой и почерпнул сюжеты главнейших из своих так называемых «народных» рассказов.1



Сноски к стр. 341
1 Подробности см. Ю. М. Соколов. Лев Толстой и сказитель Щеголенок. — Летописи Гослитмузея, кн. XII, М., 1948.



342


   Гильфердинг пишет о нем: «Щеголенок, хотя неграмотный, но большой охотник ходить по монастырям и слушать божественные книги; это отзывается отчасти и в тоне его былин». Как мы видим, это отзывается не только в «тоне», но прежде всего в содержании и идеологии его былин.
   Версия о Камском побоище была распространена в Беломорье в раскольничьей среде. Текст, записанный от Г. Л. Крюкова, отличается яркой религиозной окрашенностью (Марк. 81).
   Щеголенок и Крюков — наиболее типичные представители такого направления в исполнении и трактовке эпоса.
   Но наряду с данной версией этого заключения песни об отражении татар имеется другая. Есть певцы, которые вносят в это окончание такие поправки, что былина приобретает совершенно иную, не религиозно-аскетическую, а богоборческую и противоцерковную окраску.
   Народ не может примириться с тем, что богатыри «перевелись». Для народа они бессмертны. Поэтому М. С. Крюкова, для которой знакомство с текстом Мея может считаться установленным, пропела:


Хошь сказывали ведь некоторые, пропевали-то,
Во старинных-то ведь сказках они просказывали,
Что ведь русские могучие богатыри,
Что приехали ко стеночке городовоей,
К городовоей ко стеночке приехали,
Будто в той-то все стене окаменели,
С того времени будто же все богатыри повывелись,
Но неправда, что богатыри окаменели,
Но неверно, что могучие повывелись.
(Крюк. I, 34)


   Так отвергается попытка исказить подлинный облик богатырей, и в ответ на такую попытку создается другая обработка конца.
   В этой обработке иногда хвастают не братья долгополые, а сам Илья. Слова его носят характер не хвастовства и кощунства, а дерзкого, смелого вызова «небесных сил» на бой с ним и с русским воинством.
   Так, в мезенской былине «Илья и Калин» богатыри Илья, Добрыня и Алеша возвращаются с боя. Они видят великое множество побитых ими татар, и это зрелище наполняет их гордостью.


Как поехали они и путем дорогою назад, —
Как лежит-то этой силы да много и премножество.
Они тут же сами себе да удивилися:
Как еще бы естолько силы, дак и то мы бы выбили.
(Григ. III, 38)


343


   В этой песне мертвая сила воскресает, но богатыри побивают и эту силу, после чего спят девять суток и со славой возвращаются в Киев (Григ. III, 98). Никакого покаяния нет. Наоборот, богатыри побивают не только живую татарскую силу, — им не страшны никакие мертвецы, не страшна «сила небесная».
   Такой же конец мы имеем иногда и в тех случаях, когда хвастают братья долгополые. Сила восстает, но богатыри во главе с Ильей рубят ее и после вторичного боя возвращаются домой (Марк. 94).
   Момент вызова на бой принимает иногда чрезвычайно яркую и сильную форму. Так, в отрывке, записанном в онежском крае, вызов небесам посылают триста богатырей:


Они думали думу крепкую,
Крепкую думу заединую:
«Кабы было кольцо кругом всей земли,
Кругом всей земли, кругом всей орды, —
Мы всю землю святорусскую повернули,
Самого бы царя в полон взяли.
Кабы была на небе лестница, —
Мы бы выстали на небо,
Всю небесную силу присекли,
Самого бы Христа в полон взяли».
(Тих. и Милл. 70)


   Так богатыри, спасшие родину от нашествия татар, угрожают земному царю и царю небесному — яркое свидетельство революционных крестьянских устремлений. Нет никаких сомнений, что эти революционные, богоборческие элементы в былине появились после попытки придать песне о Калине религиозно-аскетический характер. Эта попытка в лице наиболее даровитых и умных певцов была народом отвергнута, и ей была противопоставлена народная мысль о свержении и пленении русского царя и царя небесного.
   Не всегда эти песни носят столь ярко выраженный и определенный характер. Есть некоторое количество переходных, компромиссных, противоречивых случаев, представляющих собой как бы промежуточную редакцию между двумя крайними полюсами; они интересны, так как отражают отход от старой трактовки конца песни к новой, революционной трактовке, что соответствует процессу постепенного усиления революционности в крестьянской среде.
   18. Василий Игнатьевич и Батыга. Былина о борьбе Ильи с Калиным оказалась в высшей степени жизнеспособной. С течением веков к ней присочинялись, как мы видели, различные концы, тогда как основной костяк — нашествие татар на Киев и их отражение — оставался в основном нетронутым.


344


   К числу былин, созданных позднее и имеющих своим источником былину о Калине, следует отнести былину о Василии Игнатьевиче и Батыге (Батые).
   В русском эпосе борьба с татарами сопровождается и осложняется интенсивной социальной борьбой. С течением времени классовая борьба усиливается. Социальный враг в народном сознании становится все более сильным и ненавистным, и борьба с ним в позднейших былинах усилена по сравнению с былинами об Илье и Калине. В былинах об Илье и Калине борьба с татарами есть основное содержание былин, социальная борьба представляет собой ее фон. В былинах о Василии Игнатьевиче мы имеем иное соотношение. Классовая борьба в ней играет решающую роль наравне с борьбой против татарских захватчиков.
   Илья Муромец только общается с кабацкой голью, причем общается именно тогда, когда его конфликт с Владимиром достигает высшей точки напряжения. В лице Василия Игнатьевича кабацкий пьяница сам сделан героем. По этому поводу Всеволод Миллер писал: «Видно, что кружало — главный центр притяжения для составителя былины и что она и создана в кабаке, в чаду винных паров» (Очерки, I, стр. 313). Всев. Миллер ничего, кроме кабака, в этой былине не увидел. Между тем она принадлежит к наиболее ярким, наиболее боевым былинам русского эпоса.
   Правильную точку зрения на образ Василия Игнатьевича высказал Белинский, несмотря на то, что былина о Василии Игнатьевиче в том виде, в каком она известна сейчас, в его время еще не была известной. В сборнике Кирши Данилова этого сюжета нет. Но имя Василия Игнатьевича упоминается в былине об Илье и Калине-царе (К. Д. 25). Здесь Василий Игнатьевич выступает героем наряду с Ильей Муромцем. По этому поводу Белинский пишет: «Пьянство русского человека есть порок, и порок не комический, а трагический».1 Этому пороку надо найти историческую причину. Причина лежит в том общественном строе, при котором историческая, государственная активность и инициатива есть привилегия немногих, в то время как большинство обречено на пассивное повиновение. Силы большинства скованы, не находят себе применения и ищут выхода в разгуле. «Неопределенность общественных отношений, сжатая извне внутренняя сила всегда становят народ в трагическое положение», — говорит Белинский.
   В критические моменты истории дремлющие народные силы, скованные господствующим классом, ломают оковы и выходят



Сноски к стр. 344
1 В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. V, стр. 384.



345


на двойную борьбу: на борьбу с иноземным врагом и на борьбу против своих непосредственных поработителей из числа бояр и князей. Такой момент обрисован в былине «Василий Игнатьевич и Батыга» или «Василий-пьяница».
   «В древней Руси пьянство не считалось пороком», — пишет Белинский. Белинский еще не знал «Повесть о горе» и другие памятники, в которых народ глубоко осуждает именно пьянство. Но в данной былине такого осуждения действительно нет.
   Изучение некоторых деталей этой былины дает возможность приблизительно датировать соответствующие части былины. Кабаки появились в России со второй половины XVI века. Слово «кабак» — татарского происхождения. Оно первоначально означало постоялый двор. И. Г. Прыжов пишет: «В Москве, в начале XVII века, было, кажется, не более двух-трех кабаков, но к концу века они увеличились неимоверно».1
   Описание кабака, какое дается в былине, исторично для Москвы XVII века. «Гости кабацкие разделяются на два главные рода — одни придут, выпьют и уйдут, другие вечно сидят и пьют. Пьющие на кабаке опять разделяются на два рода: одни — пьяницы из народа, так называемая «голь кабацкая». Это — нищие, беглые, бродяги, воры, мастеровые... Другие же — пьяницы, вышедшие из городского общества, называемые «кабацкими ярыгами». Это — духовные, бояре и подьячие».2
   В былине о бунте Ильи против Владимира «голь кабацкая» — обозначение для всякого рода неимущих людей. Слово здесь более позднее, чем то, что оно обозначает. Василий Игнатьевич же — именно кабацкая голь в подлинном смысле этого слова.
   Так же, как в былине о бунте Ильи против Владимира, голь кабацкая и здесь противопоставляется князьям и боярам. Это не значит, что былина о Василии Игнатьевиче сложилась в XVII веке. Но это показывает, что эта былина — относительно поздняя обработка былины о Калине и что многие важные детали ее получили свою форму в XVI—XVII веках.
Былина о Василии Игнатьевиче начинается с запева о турах. Сперанский и другие предполагали, что первоначально содержание песни говорило о поражении русских и что предсказание богородицы сбывалось. Такое предположение должно быть полностью отвергнуто, так как оно противоречит всем нормам русского эпоса. Поражение никогда в эпосе не воспевается и даже не упоминается.



Сноски к стр. 345
1 И. Г. Прыжов. Очерки по истории кабачества. — «Очерки, статьи, письма». Изд. «Academia», 1934, стр. 198.
2 Там же, стр. 211. См. также В. П. Адрианова-Перетц. Праздник кабацких ярыжек. — «Очерки по истории русской сатирической литературы XVII века». Изд. АН СССР, 1937, стр. 27—96.



346


   Былина о Василии Игнатьевиче устойчиво связана с именем Батыя, хотя встречаются и другие имена. По своим действиям Батый ничем не отличается от Калина. Он также подступает к Киеву, засылает послов и т. д. Совершенно несомненно, что имя Батый сохраняет исторические воспоминания о Батые. Однако события, изображаемые в былине, больше напоминают нашествие Тохтамыша на Москву в 1382 году, как это в советской науке было установлено акад. Орловым.1 Ниже, при анализе былины, это будет видно на материале.
   В Киеве нет богатырей по причинам, которые указывались нами выше. С этого момента начинаются отличия былины о Василии Игнатьевиче от былины об Илье и Калине. В былине о нашествии Калина Илья и другие богатыри отсутствуют лишь временно. Сам Владимир их изгнал. Все о них знают и помнят. В былине о Василии Игнатьевиче богатырей не ищут и не зовут, они как будто уже исчезли из эпоса. Как действующие лица они в этой былине роли не играют, хотя о них иногда по разным поводам вспоминают. Василий Игнатьевич пришел на смену старым богатырям, он богатырь иного типа. Он не крестьянин, как Илья Муромец, он выходец из городских низов, из наиболее бедных слоев города. Эту городскую черту в облике Василия Игнатьевича важно отметить, так как она указывает на относительно позднее происхождение этого образа. Владимир, как всегда перед лицом опасности, при наступлении Батыя теряется и ищет помощи. Иногда он знает, что в Киеве из всех богатырей остался только Василий Игнатьевич, и прямо идет к нему в кабак. Это показывает, что Василий Игнатьевич причисляется к уже известным Владимиру богатырям. В других вариантах Василий Игнатьевич Владимиру неизвестен. Он лицо новое. Вторая версия несомненно художественно более удачна и более интересна. Василий Игнатьевич именно не принадлежит к числу старых русских богатырей. Текст Кирши Данилова единственный, в котором Василий выступает совместно с Ильей Муромцем. Если Василий Игнатьевич неизвестен Владимиру, то кто-нибудь должен ему на него указать. В этой роли выступают самые разнообразные лица: Апракса, князья-бояре, кто-нибудь из богатырей или какой-нибудь собутыльник Василия. Узнав о Василии Игнатьевиче, Владимир неизменно лично отправляется в кабак; то, что он здесь застает, описано с величайшим реализмом и несомненно списано с действительности. В своем исследовании о древнерусском жилище С. К. Шамбинаго приводит данные и о русских кабаках. Для кружала строились специальные дома.



Сноски к стр. 346
1 А. С. Орлов. Героические темы древней русской литературы. Изд. АН СССР, 1945, стр. 85—87.



347


Подвал предназначался для хранения напитков, а рядом с ним находился омшаник с печью (то есть теплая клеть, выложенная мохом), где грелась вода для разбавления водки. Василий Игнатьевич постоянно лежит на такой печке.1
   Василий — уже не идеализированный «святорусский» могучий богатырь. В его облике нет ничего величественного. Он, наоборот, имеет самый жалкий, нищенский вид. Он обычно валяется на печи совершенно нагой, покрытый только рогожей


А Василий в кабаки
Без порток на печи.
(Рыбн. 81)


Он спустил с себя решительно все — и свое и женино.


Он двенадцать годов по кабакам гулял,
Пропил, прогулял все житье-бытье свое,
Все житье-бытье свое, все богачество.
(Рыбн. 174)


   Картина эта отражает нравы, не раз засвидетельствованные для Москвы XVII века, когда в государевом кружале спаивали народ ради увеличения доходов казны и когда пьянство фактически поощрялось правительством. «Пили до того, что все пропивали с себя и выходили из кабака буквально голыми, как свидетельствуют об этом, кроме Флетчера, и старинные лубочные картинки».2 Так как кабатчики отвечали за жизнь пьяниц, с которых казне был большой доход, на голых иногда надевали «чуйку кабацкую» и оставляли их в кабаке.
   Владимиру бывает очень трудно добудиться Василия.


Он спит да храпит,
Он как порог шумит.
(Григ. 10)


   Разбуженный Владимиром, Василий Игнатьевич просыпается в состоянии похмелья, которое описывается почти натуралистически.


Еще ох-те мне тошнехонько!
Да болит-то моя буйна голова,
Горит-то, горит да ретиво сердцо!
Да не служат мои да ручки белые,
Да не носят меня да ножки резвые.
(Марк. 77)


   Таково униженное состояние героя. Но унижение это только мнимое. Сцена разговора между Василием и Владимиром на



Сноски к стр. 347
1 С. К. Шамбинаго. Древнерусское жилище по былинам. — «Сборн. в честь В. Ф. Миллера», М., 1900, стр. 129—150.
2 И. Г. Прыжов, ук. соч., стр. 204 и сл.



348


самом деле вскрывает унижение не Василия, а Владимира. Сцена эта напоминает диалог между Владимиром и Ильей в погребе. Противопоставление князя Владимира и пьяницы Василия — одно из столь обычных в народной поэзии противопоставлений простого человека из народа князю или царю. Владимир, стольно-киевский князь, прислуживает кабацкому пьянице, и в этом внешне выражается его унижение. Он дает Василию опохмелиться, иногда сам поднося ему чару; он выкупает его имущество, и в том числе коня и сбрую, заложенные целовальнику, или просто приказывает целовальнику вернуть их ему безденежно.
   Когда Василий приходит в себя, Владимир рассказывает ему о беде, угрожающей Киеву, и зовет его с собой во дворец на пир. Но Василий на пир не идет:


Да послушай-ка, Владимир да стольно-киевский!
А я нейду нонь к тебе на почестен пир,
А я не пью-де твоего да зелена вина.
(Григ. III, 59)


   Причина этого выясняется из многочисленных вариантов, в которых Василий выражает те же чувства, какие выражает Илья или Самсон в былине об Илье и Калине:


Ты не с нами думу думаешь, с боярами,
Могут они тебе способствовать.
(Онч. 18)
Не с нами вы нынче думу думаете,
Не с нами вы толки толчете,
Думаете с татарами, с боярами,
Еще все с людьми с богатыми.
(Аст. 68)


   Необходимо обратить внимание на то, что в этом ответе татары и бояре объединены в одно общее понятие, в один лагерь. Этот ответ ставит Владимира в безвыходное положение, так как бояре уже отказались ему помочь. При известии о наступлении Батыя Владимир созвал на пир-совещание своих князей, бояр и купцов, но они не в состоянии принять никакого решения и оставляют Владимира без помощи.


Отказалися князья, его бояра,
Уж как те же купцы, люди торговые:
Мы не можем со князем думу думати,
Мы не можем со князем мысли мыслити.
(Григ. III, 65)


   Одна из особенностей этой былины, в отличие от былины об Илье и Калине, состоит в том, что татары угрожают не всему городу, а прежде всего боярам и князьям.


349


   В записи из села Павлова (Горьковский край) Батый грозится сварить всех князей-бояр в котле. Они идут к Василию как к своему спасителю, но не догадываются его угостить. Василий берет дверной брус и, помахивая им по крутым бедрам бояр, гонит их перед собой до княжеского дворца.
   В конечном итоге, когда ему дают опохмелиться, возвращают ему оружие и коня, Василий Игнатьевич все же берется спасти Киев. Он идет на защиту Киева, но не на защиту князей и бояр.
   В летописном рассказе о набеге Тохтамыша на Москву бросаются в глаза два обстоятельства, сближающие летописный рассказ с былиной, чем подкрепляется достоверность как летописи, так и песен. Обострение враждебных отношений между простым московским людом и боярством в момент нашествия Тохтамыша достигло такой степени, что вылилось в открытое восстание. С приближением Тохтамыша в Москве поднялся «мятеж велик»: «Овии бежати хотяху, а инии в граде седети хотяху. И бывше межи их распре велице, и возсташа злии человеци друг на друга и сотвориша разбой и грабежь велий». Бежать из Москвы хотели преимущественно богатые. Население же не пускало их, их убивали, отнимали у них «имение» и «богатство». «Преобидели» даже самоё великую княгиню Евдокию, хотевшую выехать из Москвы. Утихомирил всех, организовав оборону и «укрепив град», некий князь Остей.1
   Картина весьма сходна с той, какую можно наблюдать в былинах об Илье и Калине: народ требует обороны, богатые думают о личном спасении и обеспечении имущества. Народ разбивал погреба богачей и в пьяном виде грозил Тохтамышу и выражал ему свое презрение. Летопись повествует об этом так: «И изношаху ис погребов меды господскиа и упивахуся до пиана и шетающеся пьяни, глаголюще: не устрашимся нахожениа татарьского, имеем бо град камень тверд и врата железна, и не терпят Татарове стояти под градом нашим долго понеже имеют сугуб страх: извнутрь града от нас боятся, а отъвне града от князей наших устремлениа на них боятся; и се и сами тии Татарове вскоре убоятся и побежат в поле, в своя си».2 Далее летопись сообщает о тех насмешках, с какими со стен города москвичи обращались к татарам. Все это показывает ту степень возбуждения, в какой находился народ. Сдавленные силы, как выражается Белинский, нашли себе выход. Народ взял судьбу города в свои руки. Василий Игнатьевич — один из многих, отчаянная голова, из толпы, не боящейся татар, так как чувство страха этим людям вообще неизвестно.



Сноски к стр. 349
1 А. С. Орлов. Героические темы древней русской литературы. Изд. АН СССР, 1945, стр. 83.
2 Там же, стр. 84.



350


   В то время как богатые думали о спасении своего имущества, массы населения думали о сопротивлении и нисколько не сомневались в своем успехе.
   Былина о Василии Игнатьевиче известна в двух редакциях. В одной из них главное содержание составляет борьба с Батыем, в другой борьба с татарами служит только фоном, на котором развивается борьба с боярством.
   В первой версии Василий Игнатьевич, опохмелившись и вернув себе свое вооружение, подымается на городскую стену и пускает в татарский стан три наговоренных стрелы: одной стрелой он убивает сына Батыя, другой — его зятя, а третьей — дьяка.
   Акад. Орлов обратил внимание на то, что сходная деталь имеется в летописной повести о набеге Тохтамыша на Москву. «В повести рассказывается о подвиге некоего гражданина московского ремесленника, суконщика Адама, который, с Фроловых ворот (теперь Спасских) пусти стрелу из самострела и уби некоего от князей Ордыыньских сына, нарочита и славна суща, и велику печаль сотвори Тахтымашу-царю и всем князем его».1
   Акад. Орлов не делает из этого сходства никаких выводов. Можно все же предположить, что в основе и летописного рассказа и былины лежит имевший место действительный факт. Эпос приобретает бо́льшую историческую конкретность, чем прежде, и начинает предвещать будущую историческую песню, где подлинные события передаются с бо́льшей точностью, чем в эпосе.
   Далее в развитии событий следует уже художественный вымысел. Батый посылает в Киев грамоту и требует выдачи виноватого, то есть убийцу его сына, шурина и советника. В этой версии Василий Игнатьевич сам идет в стан Батыя.
   Мы ожидали бы, что Батый немедленно распорядится казнить Василия Игнатьевича. Но этого не происходит. Василий вступает с Батыем в переговоры.
   Мы уже знаем отношение народа к переговорам с неприятелем. Народ не признает никаких переговоров с неприятелем во время войны. Он признает только разгром его. Мы знаем, что князья в течение векового ига не раз вели переговоры с татарами. Они были к этому вынуждены, но фактически эти переговоры не всегда носили достойный характер. Известно также, что некоторые князья прибегали к помощи ханов в своих междуусобицах. Эпос показывает, как народ относился к такого рода переговорам. Переговоры, в которые вступает с Батыем



Сноски к стр. 350
1 А. С. Орлов. Героические темы древней русской литературы. Изд. АН СССР, 1945, стр. 85.



351


   Василий Игнатьевич, представляют собой военную хитрость с целью уничтожения врага. Здесь в основном та же ситуация, что и в былине о Калине и Илье.
   Василию Игнатьевичу удается завоевать доверие Батыя, он предлагает ему свои услуги в борьбе против Киева.


И дай-ка мне силы сорок тысячей,
Я поеду нынь ко городу ко Киеву,
К ласкову князю ко Владимиру.
А мы Киев-град огнем пожгем,
А Владимира в полон возьмем.
(Рыбн. 161)


Василий прельщает Батыя тем, что он знает все слабые места обороны Киева.


И я теперь же во Киеве повысмотрел,
И я же во Киеве повыглядел,
Где были воротца отложенные
И где были воротца незаложенные.
(Там же)


Батый поддается обману.


И на тыя лясы Батыга приукинулся
И дал ему силы сорок тысячей.
(Там же)


   Эту армию Василий Игнатьевич всегда заводит в глушь и уничтожает. Что он один уничтожает войско в 40 000 человек, певцов не удивляет и не останавливает. Василий в этом случае поступает так же, как и другие эпические герои.
   Узнав о разгроме своего войска, Батыга всегда бежит с уже известной нам клятвой никогда больше не возвращаться в Россию. Таково содержание песни в данной ее версии.
   В другой версии действие развивается иначе. Начало в обеих версиях одинаково. Расхождение начинается с того момента, когда Батый требует к себе на расправу «виноватого».
   В данной версии Владимир созывает совещание из князей и бояр, чтобы решить как поступить.


«Что нам за пьяна Василия Игнатьевича —
Стоять или выдать его?»
Тогда князья-бояре отвечали:
«Что нам за него стоять,
Он его, собаку, только что раздразнил».
(Милл. 47)


Бояре всегда выдают Василия Батыю.


Нам больше Васеньки ненадобно.
(Аст. 68)


352


   Бояре выдают татарам своего защитника и делают это совершенно легко и цинично. Он их политический враг, и они рады от него избавиться. В данном случае бояре соблюдают интересы татар против интересов народа. Это помогает нам понять, почему в этой версии Василий поступает с боярами так же, как они с ним. Он соединяется с татарами против князей и бояр.
   Как и в предыдущей версии, Василий предлагает свои услуги Батыю, но на этот раз в его предложении нет обмана. Его предложение включает только одно условие, одну оговорку: он готов вести татар на Киев, но не на весь Киев, а только на бояр, князей и купцов. Об этом он заключает с татарами определенный договор:


Как и еду ле я с вами в стольно Киев-град,
Я грометь, шурмовать да стольно Киев-град,
Мы повыбьем-де всю силу да самолучшую,
Уже мы тех же бояр да толстобрюхиих.
Только тот с вами залог да я положу нынь:
Чтобы оставить князя да со княгинею.
(Онч. 4)
Уж вы здравствуйте, пановья-улановья!
Уж вы ой еси, пановья-улановья!
Вы подите теперь в стольне Киев-град,
Уж вы грабьте князей да нонче бояров,
Уж вы тех же купцов, людей торговых-е,
Уж вы грабьте у их да золоту казну;
Не ворошите только князя-то Владимира,
Уж вы той-де княгини-то Опраксеи.
(Григ. III, 65)


   Эти слова показывают, что в данную эпоху в эпосе не может быть союза народа с боярами против татар, но возможно обратное соотношение: союз с татарами против бояр. Временный союз с татарами, который заключает Василий Игнатьевич против бояр и князей, показывает ту бездну отчаяния, в которую был ввергнут народ, испытавший двоякий гнет: гнет татарского порабощения и гнет княжеско-боярской феодальной эксплуатации. Свой боярин мог временами представляться хуже татарина. Крестьянская близорукость и ограниченность сказываются в том, что союз заключается не с татарским народом, а с самим Батыем и что этот союз заключается только против бояр и князей, но не против Владимира, для которого делается оговорка, согласно которой он не должен пострадать. Владимир со стороны народа подвергается насмешкам, унижению, угрозам, но он никогда не свергается, ни в более раннем, ни в более позднем периоде развития эпоса.


353


   И тем не менее нарастание крестьянских революционных настроений ясно прослеживается в развитии эпоса.
   В своей борьбе против бояр Василий идет дальше, чем Илья Муромец. Илья Муромец только в редких случаях распоряжается казнить князей и бояр. Василий Игнатьевич ведет против них войско. Он творит расправу, которая предвещает события и песни крестьянских войн времен Разина и Пугачева. Во главе войска он входит в город как грозный мститель.


Пошли-то они да в стольно Киев-град,
Да увидели бояра толстобрюхие.
Да не чудо ли, братцы, не диво ли,
Да Васька Игнатьев передом идет!
(Онч. 17)
А били они бояр, нонче вешали,
А погромили они да злата, серебра.
(Григ. III, 59)
А приходят они да в стольне Киев-град,
Они грабят купцов да князей-бояров,
Они множество награбили золотой казны.
(Григ. III, 65)


В единичных случаях Василий готов не пощадить и самого Владимира:


А пошел-то он во гридню во столовую,
Ко тому же ко князю ко Владимиру,
Хватал он столешенку дубовую,
Хотел он убить князя Владимира.
(Онч. 17)


   Казни Владимира не происходит. Василий его щадит, внимая его мольбе, но щадит не по доброте своего нрава, а потому, что для такой расправы еще не настал исторический момент.


Да взмолился ему да тут Владимир-князь:
Ты оставь на покаяние грехом тяжкиим,
Не убей же ты во гридне князя Владимира.
(Онч. 4)


   Василий одерживает полную победу над своими врагами, над князьями-боярами. Тем не менее этой победой былина не может кончиться: победа куплена слишком дорогой ценой — отдачей Киева татарам. После расправы с боярами должна начаться расправа с татарами. Союз с одними врагами против других должен оказаться несостоятельным с того момента, как цель этого временного союза будет достигнута. Никакое постоянное соглашение между русским героем и татарами


354


невозможно. Союз с одними врагами против других может быть только временным.
   Немедленно после одержания победы между Василием и его временными союзниками начинается глубокий разлад. Внешние поводы для разлада могут быть различны, причина их одна; художественно наиболее удачной формой разлада следует признать тот случай, когда татары не соблюдают условий договора. Так, в нижегородской былине грабеж должен продолжаться только три часа и не должен касаться княжеского двора. Этот договор нарушается. Василий сам становится на защиту княжеского двора и рубит головы тем, кто туда «суется».


Тогда три часа проходит,
Собака Батый Каманович из города не выходит.
Тогда добрый молодец сел на добра коня,
И начал по улицам ездить
И басурманскую силу бить.
(Милл. 47)


   Несоблюдение договора означает, что татары, стремясь убить Владимира, посягают на национальную независимость русских, что взамен власти Владимира они хотят поставить свою, татарскую власть.
   Чаще конфликт начинается с того, что при дележе добычи татары обделяют Василия. Они его связывают по рукам и ногам. Василию не нужно богатства, но неправильный дележ открывает ему глаза на подлинное положение вещей. Он разрывает путы, набрасывается на татар и всегда лично изгоняет их из Киева и иногда убивает Батыя, иногда заставляет его бежать. Василий никогда не присваивает себе награбленного татарами у богачей. Он всегда приносит это имущество Владимиру. Он отдает ему золото, серебро и «вещи разные», отнятые у богачей. От всякой награды, как от награды денежной, так и от земель и городов, он отказывается.
   Как былины об Илье и Калине, так и данная былина кончается полным изгнанием татар из Киева и пределов Руси. На данной ступени исторического развития борьба с поработителем внешним была более актуальной и нужной, чем борьба с классовым врагом. Василий Игнатьевич изгоняет татар, но Владимир остается на месте, остаются на месте и князья и бояре. Развитие эпоса показывает, что по мере того, как разрешалась борьба за национальную независимость и свободу, становилась на очередь борьба за независимость социальную. Мысль о том, что можно разгромить бояр при помощи татар, — весьма наивна, и она, как мы видим, в былине и не осуществляется. Но возможность такой мысли в эпосе XVI—XVII веков весьма симптоматична и показательна для созревающих в крестьянстве бунтарских устремлений.

Проф. А. П. СКАФТЫМОВ. ПОЭТИКА И ГЕНЕЗИС БЫЛИН ОЧЕРКИ

 

Илья Муромец.


Сводку ранних до (1896 года) мнений об Илье Муромце находим отчасти на некоторых страницах общего библиографического обзора А. М. Лободы (№ 122), кроме того, у него имеется об этом особый этюд (№ 123). После 1896 года появился целый ряд новых мнений по разным вопросам, касающимся Ильи муромца. Здесь

166

устанавливаются следующие группы: Об исцелении Ильи, Первая поездка Ильи: Освобождение города Себежа Чернигова и др. Илья Муромец и Соловей Разбойник, бой Ильи Муромца с сыном (сюда же отнесем и бой И. М. с Добрыней), О прозвище, возрасте и качестве Ильи Муромца, Илья и восточный эпос, Илья и западный эпос.

1. Об исцелении Ильи находим этюд Вс. Миллера (см. № 196 стр. 362—391.). Статья относится к 1894 году, в первый раз была напечатана в XXII книге Этногр. Обзор. Вс. Миллер приходит здесь к заключению, что мотив об исцелении Ильи вошел в былины из сказок и довольно поздно, повидимому, не ранее XVII ст. Мотив исцеления известен не только сказкам об Илье, но и другим, напр., сказке об „Иване, крестьянском сыне“. Это — бродячий сказочный мотив и к былине он прикрепился сначала в виде общего мотива о богатырях-сиднях, затем в легендарной окраске изцеления нищими каликами.

Уже Миллер отмечал в былинной передаче этого эпизода наличность не народных, а книжно-церковных слов и выражений, что указывает, по его мнению, на близость этого мотива к какой-то церковной легенде. М. Г. Халанский в параллель этому мотиву приводил некоторые примеры из житий святых (исцеление Мартына Борисом и Глебом, чудо над Авраамием Ростовским), но, как справедливо заметил Б. М. Соколов, указанные примеры дают, однако, повод только к самым общим сближениям их с былинным исцелением Ильи — сидня, (см. № 300, стр. 13). Этот последний исследователь указывает новую параллель из церковной литературы — об исцелении отрока сидня старцем из монастыря св. Иосифа Волоцкого, (см. в рукописи Московского Гл. Арх. Мин. Ин. Дел (№ 841—1047, XVII в.), содержащей особую реакцию жития св. Иосифа Волоцкого (Указ. № 300, с. 14—15). Отмечаются следующие моменты его сходства с былинным исцелением Ильи: 1) сходство исцеленного чудом сидня Димитрия с сиднем Ильей, 2) приход старца, исцеление, через принятие пищи или питья (в“ Чуде“ исцеление хлебом), 3) отсутствие родителей при приходе старца, 4) изумление их (в былине — отца метери, в „Чуде“ — бабки) при виде сидня исцеленным. Чудо относится к царскому периоду Московской истории и, таким образом, подтверждает предположение В. Ф. Миллера о позднем возникновении этого мотива в применении к Илье — сидню.

2. К первой поездке Ильи, в которой он освобождает город от басурманской рати и побеждает Соловья Разбойника, относятся: а) статья В. Ф. Миллера „Илья Муромец и Себеж“ (см. № 196, стр. 391—401). в) статья Н. И. Петрова „Историко-географическая основа былины о победе Ильи Муромца над Соловьем Разбойником (№ 255); с) статья В. Ф. Миллера „К былинам об Илье Муромце и Соловье Разбойнике (№ 223), а) Некоторые замечания А. В. Маркова в его обзоре трудов В. Ф. Миллера. (№ 175).

167

a) В первой статье Вс. Миллер ставит вопрос: чем об‘яснить освобеждение Ильей Себежа, ныне уездного города Витебской губернии? Исследователь обращается к истории города Себежа, отмечает общую тревожную жизнь его в XVI—XVII век, и, главным образом, громкое событие 1536 года — истребление литовско-польского войска на льду озера, сопоставляет с этим известное обращение Кмиты Чернобыльского к оршанскому старосте Остафию Воловичу в 1574 году, свидетельствующее об известности Ильи на юго западе. По мнению исследователя, Соловей Будимирович Кмиты, это былинный Соловей-Разбойник. В подтверждение этого он приводит следующие факты: во-первых, Соловей Разбойник в былинах иногда (сб. Миллера и Тихомирова I, стр. 10) называется Будимировичем или Мировичем (там-же с. 40); во-вторых, у Кмиты Илья не Муромец, а Муровец, Кмита его не связывает с чужим для него Муромом, в-третьих, в некоторых былинах Илья отпускает Соловья без враждебности, а в одной былине даже просит Соловья помочь ему выручить город Кряков из неволюшки. Из этих фактов В. Ф. Миллер делает вывод, что Кмите Илья и Соловей Разбойник представляется иначе, чем нам: „Илья не был ему, вероятно, известен, как крестьянский сын из села Карачарова; Соловей не представлялся ему чудовищем — не то человеком, не то птицей — убитым Ильей за ослушание при дворе киевского князя. Такое представление Кмиты как раз соответствует краткой редакции сказания об Илье Муромце, существовавшей в XVII в. (ср. Русск. был стар. и нов. зап., I, приложение, с. 68), где к тому же, вместо Чернигова Илья в поездке освобождает Себеж.

b) Н. И. Петров, отыскивая историко-географическую иснову былины о победе Ильи над Соловьем Разбойником, приурочивает ее к Орловской губернии, точнее, к окрестностям города Карачева. Былин иное выражение “конь окарачился“ он ставит в связь с Карачевом, деревню Девятодубы, Карачевского узда — с теми девятью дубами, на которых сидел Соловей Разбойник.

c) Коренной пересмотр и новую постановку весьма многих вопросов, связанных с былиной об Илье и Соловье Разбойнике, находим в позднейшей обширной и обстоятельной статье В. И. Миллера (№ 223). Исследователь рассматривает личные имена географические названия, сопоставляет время и место отдельных записей, анализирует варианты, разбивает их на группы, привлекает для сличения большой исторический материал. Вот его главные положения:

Нужно различать Илью древнейшего и Илью более позднейшего образования.

Древнейший Илья, раньше прикрепления к Мурому был прикреплен к Черниговщине и выезжал для освобождения Чернигова не из Мурома, а из Моровска.

В XII или начиле XIII века в бассейне реки Десны существовали какие-то предания иб Илье. Из них дошли до нас два: одно о спасении

168

Чернигова, другое — и пленении Соловья. Сначала они существовали порознь, а в конце XVI или начале XVII века слились в один рассказ.

Вместе с выходцами из Чернигова предания об Илье проникли в Муромо-Рязанскую землю. Здесь Илью Моровленина, прикрепили к Мурому (Муромец), подвиг же его остался при Чернигове — произошла путаница, какая теперь наблюдается в наших былинах: в Киев из Мурома Илья ехал через Чернигов!

Существовала особая редакция былин на этот сюжет — северо-западная, многим отличающаяся от северо-восточной. В этой редакции Илья не был крестьянином, не был прикреплен к Мурому, Соловей представлялся богатырем. Отголосок этой редакции дошел до немцев. (Тидрек-Сага). Северо-западный Илья получил силу от Святогора.

Прозвание Соловья — Рахматович дает В. Ф. Миллеру ключ к раскрытию исторического прототипа Соловья: Рахматович — Вор-ахматович, Здесь, по его мнению, сказывается отголосок имени того самого хана Ахмата, который был известен на Руси походом на Москву, и в 1840 году долго стоял на реке Угре.

Некоторые поправки и возражения к этой статье Миллера были сделаны А. В. Марковым (№ 175, с. 314 и сл.).

По мнению В. Ф. Миллера, польский подданный Кмита Чернобыльский, враг Москвы, не мог бы себя сравнивать с „московским мужиком“. Следовательно, когда писал Кмита, Илья не был крестьянином из села Карачарова, не был прикреплен к Мурому. А. В. Марков замечает, что былины изображают не мужика, а воина и напоминает, что в XVI веке в Муроме было известно предание о муромском богатыре („Богатырева гора“, „Скокова гора“). Наименование Ильи Муровец, не обязательно предполагает Моровийск: в Киеве в XVI веке и в Сербии в XIV произносили, вместо Муром — Муров. (Ср. А. И. Соболевский, № 289).

В. Ф. Миллер признает основой былины северские народные предания, но где они, каково их содержание, какой исторический факт вызвал их. Не установлен самый факт существования преданий, без этого, казалось бы, бесполезны и излишни дальнейшие суждения о географическом передвижении этих преданий, о их сюжетах и взаимном слиянии, о переработке в былины, между тем, исследователь к этим предполагаемым преданиям притягивает весь процесс возникновения, распространения и изменения былины. Целый ряд предположений Вс. Ф. Миллера о хронологии былины, о прямоезжей дороге из Мурома в Киев, о существовании двух разрозненных преданий об Илье, о последующем их соединении в одной былине построены без всяких фактических подтверждений (См. указ. № 175, стр. 314 и сл.).

169

4. К былине об Илье и Идолище относятся статьи: а) Вс. Миллера „Илья Муромец и Алеша Попович“ (№ 211 и № 219), в) статья Б. М. Соколова „Былины об Идолище Поганом“ (№ 300).

а) Анализируя варианты былин об Илье и Идолище, Вс. Миллер делит их на три группы: в вариантах первой группы встреча Ильи с Идолищем происходит в Царьграде, во второй группе — в Киеве, варианты третей группы представляют столкновение Ильи с Идолищем, как эпизод, вставленный в былину другого содержания. Наиболее древнюю редакцию хранят варианты первой группы. Царьград, как Иерусалим, часто является целью эпических калик, отсюда вероятность и естественность переодевания Ильи каликой в вариантах первой группы (с Царьградом). Илья переодевается, чтобы туда проникнуть Бусурманское насилие под Царьградом уже известно на Руси. При перенесении действия в Киев (2 группа вариантов) для смысла богатыри должны отсутствовать, иначе не случилось бы бусурманское засилье Мотивировка отсутствия богатырей безразлична. Дальше необходимо должна была произойти перемена имен князя и княгини: бессменные Царьградские царь и царица Константин и Елена были занесены такими же несменяемыми киевскими князем и княжной Владимиром и Апраксией. Самый сюжет об Илье и Идолище в своей истории связан с сюжетом об Алеше Поповиче и Тугарине. А. Н. Веселовским было, высказано мнение (Южно-р. б., II, 356), что былины об Илье и Идолище и об Алеше и Тугарине — продукты разложения более древнего сказания в роде Барсовского и Буслаевского „Сказазания о киевских богатырях“. В. Ф. Миллер с этим не соглашается: невозможно разделение одной былины на две, скорее могло произойти обратное. В „Сказании о киевских богатырях“ он и видит позднейшее об‘единение двух былин об Алеше с Тугарином и об Илье с Идолищем. „Сказание“ несомненно носит в себе признаки Московского периода (образ Ильи-холопа, царственность Владимира и пр.). Былина об Алеше с Тугарином более древнего происхождения, чем былина об Илье с Идолищем. Последняя и развилась всецело за счет первой. Алеша это — летописный Алексей Попович, герой 13 века. До настоящего времени в значительном районе нашей былинной традиции заметно благосклонное отношение к Алеше Поповичу, как герою-богатырю. Это — более древнее представление об Алеше. Опорочение его образа могло быть вызвано его происхождением и было „особенно на руку“ Илье. Илья Муромец, вместо Алеши, выдвинулся на первое место в XVI столетии. Выдвинули его сословные отношения и классовая борьба того времени. Илья — представитель низов получил наибольшую симпатию в народной среде, как протестант против бояр толстобрюхих и независимый защитник вольности. Такому образу Ильи противоречит „Сказание“, но это уже произведение книжника. Илья-мятежник был не угоден оффициальной образованности, чем, между прочим, очевидно об‘ясняется его замалчивание летописями.

170

Б. М. Соколов (№ 300), разобрав предварительно все имеющиеся варианты былины об Илье и Идолище, сравнивает этот сюжет с былиной об Алеше Поповиче и Тугарине, отмечает, вместе с А. Н. Веселовским и В. Ф. Миллером, большое сходство между этими былинами и их генетическую связь. Он признает, что „борьба с Идолищем поганым первоначально была приурочена к Алеше Поповичу, или — что одно и то же — славному ростовскому богатырю XIII века Александру Поповичу“ (стр. 20). Далее автор сопоставляет былину об Идолище с „Житием св. Авраамия Ростовского“ и находит, что „былины и житие — отзвук одного и того же местного ростовского религиозного сказания о борьбе с Идолом“ (с. 30). Сходство между ними автор указывает прежде всего в схеме рассказа: описание Идолища и Идола, бессилие всех перед ним и пр. встреча с каликой и странником. В былине богатырь, а в житии Авраамий отправляются в Царьград. Один потом сокрушает Идолище, другой Идола. Роль Калики в „Житии“ соответствует роли Ивана Богослова. Их сближает имя, место, откуда они пришли, у обоих Царьград, сходно и описание встречи их с героем, по житию, с Авраамием, по былине, с Ильей. Как и Иван Богослов, так и Иванище, имеют в руках трость, клюку калицкую. Былинный Идолище, это — ростовский идол, которого когда то, согласно легенде, Авраамий Ростовский „избоде тростию“. Первоначально легендарный поступок Авраамия Ростовского был приурочен „знаменитому ростовскому богатырю Александру Поповичу“. Это приурочение „произошло, думает автор, еще на местной ростовской почве, прежде чем ему уйти из ростовской области и слиться с обширной рекой русской эпической поэзии“ (28 стр.). „...Для русского эпоса присвоение каким-нибудь богатырем чужих подвигов и поступков — факт в высшей степени обычный“ (с. 29). Впоследствии этот сюжет был прикреплен к имени Ильи Муромца. Таким образом, прежнее мифологическое понимание Идолища, как олицетворения „языческого начала“ (О. Миллер), находит в ст. Б. М. Соколова новое признание, но уже в совершенно ином освещении.

5. О былине „Бой Ильи Муромца с сыном“ писали: а) А. В. Марков (№ 161) и в) В. Ф. Миллер (№ 208).

а) По мнению А. В. Маркова, эта былина сложилась в Полоцкой земле в I половине XIII в. Главная его аргументация состоит в следующем: 1) Застава в истории упоминается преимущественно на литовской границе, в былинах она помещается на „Латынской дороге“; 2) Национальность противника Ильи (его мать — Латыгорка) соответствует летописному племени Летьгола (латыши), Латыгола, Латыгора. Вариант былинный — Семигорка тоже находит себе соответствии здесь же — Зимигола (Semigallia, terra semgalue). Все эти имена хорошо известны Полоцкой земле; 3) Время употребления наименования Латыгола в летописях — XIII век, после оно уже не упоминается. 4) Илья западный

171

(Ilias в Тидрек Саге) тоже приурочивается к XIII веку. Вольдемар — Владимир, упоминаемый там, как брат Jlias а, это — исторический Владимир, Полоцко Смоленский князь, умерший в 1215 году.

в) По поводу статьи А. В. Маркова высказался об этой былине и В. Ф. Миллер Он не согласен с А. В. Марковым. Помещение заставы „на Латынской дороге“, это — эпическое шаблонное указание места заставы. Из сопоставления с историческими заставами определенно поместить былинную заставу нельзя. Племя Латыгола — Латыгола народу русскому не было известно. Тоже и Зимигола. Нет никаких оснований думать, что название матери противника Ильи Латыгоркой, Семигоркой является основным. На наименование ее Семигоркой могла скорей повлиять Пятигорка, историческая Марья Темрюковна. Латыгорка, вероятно, от камня „Латырь“, Сиверьянична, это — северянка, т. е. из враждебной „прежде погибшей“ Сиверской Украйны. По прежнему Миллер (см. его „Экскурсы“...) считает этот сюжет вышедшим с востока из Рустемиады. В основе его случайный, ходячий обрывок, систематизированный Фирдоуси. Точно установить исходную основу и время нельзя. Идея этого сюжета в передаче русской былины: грех грехом и кончился.

К уяснению вопроса о матери Подсокольника Вс. Ф. Миллер обращается в связи с исследованием об отголосках Смутного времени в былинах (см. № 219 и № 209, стр. 295 и сл.).

Одна былина с сюжетом боя Ильи Муромца с сыном называет последнего сыном Маринки, прижитым с нею Ильей Муромцем, (см. № 219, стр. 57). Это не есть простое измышление сказителя. И в других былинах имеются указания на знакомство Ильи с какой-то Маринкой. С именем Маринки соединяются два исторические образа: одна Маринка, это Марья Темгрюковна, жена Грозного, другая Маринка — Марина Мнишек. „Обе исторические женщины были перенесены в былины из исторических песен и преданий, но в такое время, когда реальные лица, носившие эти имена, уже значительно, почти до неузнаваемости, исказились народной молвой „пройдя через несколько сказителей“ (стр. 401). От Марьи Темгрюковны отложилось в измененном виде ее название (Пятигорка, былинная Семигорка, Златыгорка и пр.), повлиявшее на представление ее богатыршей. От Марины Мнишек возникло общее представление какой то прелестницы, обольстительной, но коварной женщины. Память о ней звучит и в приурочении местожительства случайной любовницы Ильи где-то на западе, или на юго-западе. Былина отражает „глухое воспоминание о том, что у Марины был какой-то сын, и, конечно, столь же злокачественный, как его мать. В этом изверге — сыне, покушающемся коварно убить спящего отца, не смотря на то, что отец признал его и обласкал, нельзя не видеть народную размалевку, „воренка“, сына исторической Марины, казацкого кандидата на престол того мальчика,

172

который был повешен в Москве и о котором в свое время немало говорили в народе (с. 297).

К этому же сюжету, как его весьма небольшую переделку, Вс. Миллер относит и былину о бое Ильи Муромца с Добрыней (см. № 226). Временем сложения этой былины он считает XIII век. Зачин с Рязанью (слобода стала городом) отзывается стариной. В этой былине он не искажен, заимствован из былины о Добрыне-Землеборце.

6. Не один раз по разным поводам и отдельно поднимались вопросы о прозвище о возрасте и о казачестве Ильи Муромца Отдельная заметка по вопросу о прозвище Ильи Муромца дана А. В. Марковым (см. № 160). От мнений, высказанных в этой заметке, А. В. Марков впоследствии сам отказался. (См. Этн. об., 1904, 3).

Казачество Ильи рассмотрено В. Ф. Миллером в ст. „Отголоски смутного времени в былинах“. (См. № 209). Казачество в смутное время играло особенно важную роль. Сюжеты, связанные с Ильей, сильно восприняли окраску этой эпохи. Ссора Ильи с Владимиром, Илья и голи, Илья и сын, Илья и Соловей Разбойник, Илья на Соколе-корабле, — все эти мотивы осложнились элементами разгульной среды казаков. Резкие черты характера, грубые выходки против князя Владимира, ненависть к князьям боярам, стрелянье по церковным маковкам, яшканье с голями, разгром „царевых“ кабаков и др. — получены Ильей в казацкой среде. Тогда же он и сам стал казаком (стр. 352—355. Ср. его „Экскурсы“, где казачество Ильи было отодвинуто в дотатарскую эпоху).

Усваивая черты грубости и резкости Ильи влиянию смутного времени, В. Ф. Миллер столкнулся с мнением А. В. Маркова, который причины столкновения Ильи с князем Владимиром видел „в социальном неравенстве“ „старшей и младшей дружины“ (см. № 151, стр. 52—53). Это могло быть в XII—XIII в. В. Ф. Миллер, опираясь на Иоловайского, отклоняет такое мнение тем соображением, что былинный эпос всецело отражает склад Московской Руси, об удельных князьях в нем нет и помину. „Земля русская представляется в нем цельною и единою, а богатырская дружина пирует и служит только единому ее представителю“ (Д. И. Иловайский. Ист. соч. II, с. III. В. Ф. Миллер, Очерки, II, стр. 326).

Здесь же попутно В. Ф. Миллер высказывался по поводу отожествления Д. И. Иловайским Ильи Муромца с Лже Петром. (См. № 87). В. Ф. Миллер находит возможным видеть былинные отголоски исторического Лже Петра Илейки в былине об Илье разбойнике (Илья — кум темный) и кн. Карамышевском (с. 338—344) и в былине об Илье Муромце на Соколе-корабле (с. 346). Но в первом случае Илья совсем не то лицо, какого имеет в виду сам Д. И Иловайский, а во втором, возможно, имя Ильи внесено „при атамане Разине, или вместо него“. „Поэтому связь Ильи Муромца с историческим Илейкой здесь сомнительна“.

173

„Казачество“ Ильи Муромца, его отношения к князю Владимиру, князьям, боярам, голи казацкой и некоторые другие черты этого богатыря могут быть об‘яснены, как отложения смутного времени, независимо от допустимого, но не вполне доказанного, влияния личности исторического Илейки (с. 352). Впоследствии В. Ф. Миллер еще раз вернулся к казачеству Ильи, на этот раз в связи с его возрастом (№ 224). Илья раньше не был ни старым, ни казаком. Сюжеты, где по смыслу фабулы, он, действительно, является стариком, получили обработку в позднее время (не позже 1 ой четв. XVII века). В выражении „старый казак“ речь идет не о возрасте, а о звании некоторого особого рода казаков. Северные певцы не поняли этого термина и отнесли его к возрасту.

В заметке „Стрелянье Ильи Муромца по церквам“ (см. № 221, с. 177—179) В. Ф. Миллер связывает этот эпизод с преданием о том, что один из муромских князей во время осады Новгорода Андреем Боголюбским попал стрелою в образ Богородицы. (Ср. А. В. Марков, № 175, стр. 318: „нет ничего общего“).

Из русских соответствий, указываемых былинному Илье, еще отметим глухо заявленное П. В. Владимировым сближение его с упоминаемым в Новгородской летописи сыном Ярослава I-го (№ 52, с. 221).

7. К вопросу о взаимоотношениях Ильи русских былин и Jlias‘a германских саг относится доклад Н. П. Дашкевича, в заседании Общ. Нестора Летописца, „Центральные герои русского былевого эпоса (кн. Владимир и Илья) в древне-северной саге“ (см. № 68, с. 73—75), статьи М. Е. Халанского (№№ 334 и 335), статья А. Н. Веселовского, „Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (см. № 48) и Б. И. Ярхо № 377).

И у того и у другого речь идет об Jlias‘e и Владимире Тидрек-саги. Исследователи пытаются ответить на вопрос о путях и о времени проникновения Ильи русского на запад. По мнению Н. П. Дашкевича, сага могла иметь в виду лишь былевого Владимира, как сложился его образ в нашем эпосе в начале XIII века. Европа ознакомилась с нашим эпосом через отношения ганзейских городов с северною Русью, с Новгородом. Передали его торговые люди или Spielleute в период от 30-х годов XIII в. до начала XVI в.

Н. П. Дашкевич находит возможным сближать с германскими сагами „тот остов русского былевого эпоса, который может быть восстановлен на основании русских литературных памятников XII—XIII в. и „Богатырского слова“. Илья „Богатырского слова“, по его мнению, принадлежит XII веку (ср. выше исследование Вс. Ф. Миллера „Илья Муромец и Алеша Попович“).

О тожестве Jlias‘a von Reussen u jarl‘a af greca с Ильей Муромцем писал М. Е. Халанский (см. №№ 334 и 335). М. Е. Халанский отождествляет Jlias‘a, Вольгу и Илью с личностью исторического Олега.

174

Призвание Микулы Селяниновича М. Е. Халанский отождествляет с призванием князей. В истории князья Щек и Хорев разбойничали, Олег их удаляет; это по Халанскому, отразилось в мотиве освобождения русской земли от разбойников в былине Илья и Соловей Разбойникик Летописец XVII века присваивает великому князю Олегу государственную устроительную деятельность. Такую же деятельность усматривает М. Е. Халанский у Вольги Святославовича во встрече его с Микулой Селяниновичем и совместной с ним поездке за получкой дани в разные города. В одном варианте былин о Вольге и Микуле Вольга имеет роль пахаря, — это Халанский считает отражением идеализации новгородского князя Олега. В одном из вариантов Вольга умирает как Васька Буслаев — от камня (скачет, ушибается), это — отражение смерти Олега от коня. Олег когда-то подделал колеса под корабли и пустил их по суше, в былине это отражается как „хитрость мудрость“ Вольги. Сказания о походе Ортнита на Судерс, в котором ему помогает Jlias, и сказания о походе Бравлина на Сурож (в житии Стефана Сурожского) соответствуют сказаниям о походе Олега на Константинополь. Бравлин же, это — мурманин, т. е. норманец, следовательно — Олег, а с другой стороны это — моровленин, мравлин, т. е. Илья Муромец. Так и Илья Муромец отождествляется с Олегом.

К этому же вопросу о соотношении западного о Jlias‘a и русского Ильи Муромца относится ст. А. Н. Веселовского „Русские и вильтины в саге о Дитрихе Бернском“ (№ 48). Эта статья развивает догадки и соображения, которые были высказаны автором в ст. „Уголок русского эпоса в саге о Дитрихе Бервском“, напечат. в Ж. М. Н. П., 1896 г, авг. Автор пытается разрешить вопрос о проникновении русского элемента в западные саги. В долине 3. Двины скучены некоторые названия урочищ с привязанными к ним преданиями. Велтам отвечают здесь формы волт и велт, в значении исполин, gigas. Исследователь отмечает множество урочищ с названияии Волотово, Волотовки, волоточки и другими подобными. По преданиям там жили богатыри „...волоты, велетки — великаны, исчезнувшие, ушедшие под землю“ (отд. изд. с. 19). Не представляется ли Вильтин, Wiltinus, не только эпонимом велетов, но и исполином велетнем, волотом русских преданий (с. 21). Приведя исторические свидетельства о связях между русскими и немцами в Двинской области в 12 и 13 веках, исследователь приходит к выводу: „Немецкие люди, явившиеся в Двинскую землю, застали там „великую силу“, какое-то предание о вильтинах, еще и теперь доживающих в волотах местного поверия; могли слышать и сказы — песни о „старом Владимире“ и Илье, заходившие вверх по долине Днепра... Позднее появились и местные усвоения: приурочение одного из подвигов Ильи перед поимкой Соловья Разбойника к городу Себежу отразило б. м. память о разгроме под Себежем польско-литовского войска в 1536 году. Такие же предания застали в Двинской области немецкие купцы или шпильманы. И дали им окраску

175

недавних местных событий, в которых Владимир Полоцкий, Полоцк и Смоленск стояли на первом месте. Так получился рассказ о Вильтине и вильтинах и их борьбе с Русью „которой тоже дали княжескую родословную“ (с. 25—26). Судерс поэмы об Ортните, во взятии которого участвовал Илья русский, не был первоначально Судерсом (с. 42). Византийцы называли племена поочередно являвшиеся на Юге России Мирмидонами и вот Мирмидон свести превращается в Мравлина и потом Бравлина жития Стефана Сурожского. Здесь А. Н. Веселовский в своем понимании Ильи Мравлина-Бравлина сталкивается с М. Е. Халанским (см. выше). Веселовский возражает против отождествления Ильи — Вольги — Олега: типы богатырей не отвечают этому обобщению. Как и Халанский, в Бравлине он видит, Илиаса поэмы, но он далек от сближения этих имен, лиц и событий с Олегом и его походом на Константинополь. Исследователь отличает разницу в представлении Ильи в поэме об Ортните и в Тидрексале. Поэма об Ортните „представляет его еще вне связи с Владимиром, к эпическому циклу которого он позднее потянул вместе с другими богатырями, в сравнении с Ильей саги о Тидреке, где он назван братом Владимира, это своего рода дата. Важно и то, что тогда, как в саге, он зовется Греческим здесь он русский князь.

Сближение с былинами весьма общее и отдаленное: характеристике к какие-то литые черты: : Jlias суров и неистов, пестун молодых витязей и такой же мощный старик, руководит племянником Ортнитом, как и в былинах Илья — типичный богатырский дядя“ (с. 66).

Б. И. Ярхо (№ 377) еще раз пересмотрел вопрос об отношении былины об Илье Муромце и Сокольнике к чужеземным мотивам на сюжет „бой отца с сыном“.

Ход рассуждений автора и его выводы очень удобно представить, пользуясь его собственными формулами (сказание об Илье Муромце обозначается буквами И. М., Илиасе Русском — И, Хильтебранте и сыне старшая версия — х, младшая версия — Х, о Рустеме и Зорабе — Р.

1) Личность Илиаса Русского сходна с Ильей Муромцем: а) по имени, б) по внешнему облику, в) по географическому и циклическому приурочению, г) по функции (бой с сыном) (стр. 328).

2) Все, чем „Х“ в обработке общих моментов отличается от „x“, приближает „Х“ к былинам об Илье Муромце. („ИМ“) стр. 331.

3) „Х“ — ближе к „ИМ“, чем к „х“ (стр. 332).

4) Русская версия есть нечто среднее между иранской и младшей германской (стр. 333).

5) Все сходства „X“ с „ИМ“ легко объяснимы из русских эпических отношений и не имеют никаких корней в германском эпосе (стр. 333).

176

6) Заимствование сюжета „боя отца с сыном“ шло из России в Германию (стр. 335).

7) „X“ является переделкой остатков „х“ путем притяжения соответствующего русского материала (стр. 335)

8) В основу „X“ и „И“ легло немецкое сказание об Илиасе, непосредственно восходящее к „ИМ“ („И“) (стр. 336).

Г. Н. Потанин (№ 265, гл. XXVIII: „Илья Муромец“, стр. 692 и сл.) через сказку о Бирме Ярыжке, в которой он находит общее с былинами об Илье Муромце, — сближает былины с восточным эпосом. Муромец, это — Бурьма (Борма). Идолище, это — Ландарма, убийство Идолища — убийство Аттилы и пр.

 

Ссылки:

12. — Вс. Миллер. Очерки р. народной словесности. Былины I (См. № 196). Изв. От. Р. Я. и Сл., 1898, 3 (III), стр. 905—923 и отдельно. (П.).

48. — Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Вронском) И. О. Р. Я. и Сл. 1906, III. (Б.).

52. Владимиров, И. Е. Введение в историю русской словесности. Киев 1896.

68. Дашкевич, Н. И. Центральные герои русского былевого эпоса (кн. Владимир и Илья) в древне-северной саге. Чтения в Ист. Общ. Нестора Лотописца, кн. 14, вып. III. Киев, 1900. Отд. I, стр. 73—75.

87. Иловайский, Д. И. Богатырь казак Илья Муромец, как историческое лицо. Собр. соч., т. II. М. 1897. (Перепечатка статьи из Русск. Архива за 1893 г., № 5. (П.).

122. Лобода, А. М. Русский богатырский эпос. Опыт критико-библиогр. обзора. Киев. 1896. Первоначально в Унив. Изв., 1896 г. (П.).

123. — Былины про Илью Муромца. Киевск. Унив. Изв., 1898, окт.

134. Ляцкий, Е. А. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе (Исследование Г. Потанина. Изд. геогр. отд. Общ люб. естеств. М. 1899). Русское Богатство, 1900, № 5, с. 42—57. (См. № 265).

151. — Бытовые черты русских былин. Этн. Обозр. 1904 г. 58 и 59 кн. Содержание: Введение с. 1. I. Время и место сложения былин — с. 2. II. Экономический быт — стр. 10. — III. Общественный быт — с. 3. IV. Семейный быт — стр. 71. — V. Религиозный быт — с. 75. Заключение с. 96.

160. — К вопросу о прозвище Ильи Муромца. Этн. Об., XIV, 1900, № 1. (Б).

161. — К былине о бое Ильи Муромца с сыном. Этн. Об., 1900, № 3, (Б).

175. — Обзор трудов В. Ф. Миллера по народной словесности. Изв. О. Р. Я. и Сл., 1914, 2; 1915, 1, с. 291—349. Ср. Древности. Труды Слав. Ком. М. А. О., т.V, протоколы, стр. 57—58, доклад А. В. Маркова о кн. В. Ф. Миллера. Очерки, т. II. (П.).

196. — Очерки русской народной словесности. Былины, I—XVI. М. 1897. Отзыв см. № 12, 175 (П). (Б).

208. К былине о бое Ильи Муромца с сыном. Этн. Об., 1905, XII.

209. — Отголоски смутного времени в былинах, И. О. Р. Я. и сл. А. Н. 1906, XI, 2. Перепечатано, см. № 219. Рец. Н. В. В-ва в Этн. Об., 1906, 3—4, с. 328.

219. — Очерки русской народной словесности. Былины. Т. II. М. 1910. (П.). (Б.).

221. — Материалы для истории былинных сюжетов. К крестьянству Микулы Селяниновича, Стрелянье Ильи Муромца по церквам и др. Этн. Об., 1911, 3—4, XC—XCI. (П.) (Б).

223. — К былинам об Илье Муромце и Соловье разбойнике И. О. Р. Я. и сл. А. Н., 1912, XVII, 4. (П.). Перепечатано, см. № 235, с. 91—135.

224. — К вопросу о возрасте и казачестве Ильи Муромца. Ж. М. Н. П., 1912, II. (Б). Перепеч., см. № 235, 136—147.

226 Добрыней. Ж. М. Н. П., 1912, VIII. (Б.). Перепеч., см. № 2355 с. 148—158.

235. — Очерки русской народной словесности. Том III. Былины и исторические песни. Госуд. Издат. Москва — Ленинград. 1924.

265. Потанин, Г. Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. М. 1899. Рец. см. № 134. (П.).

289. — Материалы и исследования в области славянской филологии и археологии. СПБ. 1910. См.: Имена в великорусских былинах, стр. 228—249. Ср. Жив. Старина, 1890, в. II. (П.) (Б.).

300. — Былины об Идолище Поганом, Ж. М. Н. П., 1916, 5.

334. — Материалы и заметки по ист. др. русск. героич. эпоса, I—II. Изв. О. Р. Я. и Сл., 1903 кн. II (П). (Б.).

335. — Jlias von Reussen und Jlia Muromec. Arch. f. sl. Phil., 1903, XXV. (П.). (Б.).

377. Ярхо Б. И. Илья-Илиас Хильтебрант. И. О. Р. Я. и Сл., 1917, № 1.

Реклама :

            &nbbsp;          Сайт музея мифов и суеверий русского народа      

Все опубликованные материалы можно использовать с обязательной ссылкой на сайт:     http://sueverija.narod.ru  

Домой   Аннотация   Виртуальный музей   Каталог   Травник   Праздники   Обряды   Библиотека   Словарь   Древние Боги   Бестиарий   Святые   Обереги   Поговорки  Заговоры  Суеверия  Как доехать

   152615 Ярославская обл. город Углич. ул. 9-го января д. 40. т.(48532)4-14-67, 8-962-203-50-03, 8-905-134-47-88

Гостевая книга на первой странице                                                                                      Написать вебмастеру