Домовой

ДОМОВОЙ — дух дома (полудух). Живет в доме, во дворе дома. Может принимать вид хозяина дома и в этом виде показываться людям. Представления о его облике очень многообразны. Его представляли в виде небольшого седого старичка, одетого в белую рубаху, и в виде старичка, покрытого шерстью. Где-то считали, что он черен, лохмат и здоров, как медведь, но может принимать вид собаки, а чаще кошки. Может он проявиться и в виде тени.
Домового старались всячески задобрить, оставляли для него еду. Считалось, что в том доме, где домовой полюбит хозяев и особенно хозяина, там он будет оберегать и весь дом, и самих домашних, будет кормить и холить домашнюю скотину, расчесывать лошадям хвосты и гривы. В этом случае он печется обо всем, в том числе и самому хозяину расчесывает бороду и заплетает ее в косы. Если предвидится какое-то несчастье, то он, чтобы предупредить хозяев, будет стонать басом в переднем углу в подполье.

«Тому, кого любит, завивает волосы и бороды в косы, а кого не любит, то ночью щиплет до синяков. По этим синякам судят о какой-нибудь неприятности, особенно если синяк больно. Также наваливается во время ночи на спящего и давит его, так что в это время нельзя ни пошевелиться, ни слова сказать».
Если же домовой не полюбит дом или хозяев, то разоряет все хозяйство под корень. Мучает скот и переводит его. Не дает покоя хозяевам, тревожит и беспокоит их по ночам, шумит и ломает все в доме, вопит дурными голосами, топает, бьет посуду.

Детушки матушке жаловались,
Спать ложиться закаивались:
Больно тревожит нас дед-непосед,
Зла творит много и множество бед,
Ступней потопчет, столами ворочит,
Душит, навалится, щиплет, щекочет.
А. С. Грибоедов

По ночам ходит он в конюшни,
Чистит, холит коней боярских,
Заплетает гриву им в косички,
Туго хвост завязывает в узел.
Как не взлюбит он вороного.
На вечерней заре с водопою
Обойду я боярские конюшни
И зайду в стойло к вороному —
Конь стоит исправен и смирен.
А поутру отопрешь конюшню,
Конь не тих, весь в мыле, жаром пышет,
С морды каплет кровавая пена.
Во всю ночь домовой на нем ездил
По горам, по лесам, по болотам,
С полуночи до белого света —
До заката месяца ...
А. С Пушкин

Чтобы домовой не заездил коня, надо было на шею коню привязать кнут и лапти: домовой подумает, что это сидит сам хозяин, и коня уже не тронет» Чтобы узнать, как исправить дело, надо на ночь сесть в угол клети и накрыться бороною, чтобы он не достал сидящего там. Когда он натешится над животным, тогда его можно спросить, что надо сделать, и он ответит.
Считалось, что 28 января по старому стилю домовому на ночь надо обязательно оставить гостинец, иначе он из доброго превратится в лихого о Для предотвращения такой напасти в устье печки оставляли горшок с кашей, обложив его горячими углями: в полночь домовой выйдет из-под печки, поужинает и станет добром служить хозяевам.
Домового опасались 30 марта по старому стилю, или 12 апреля — по новому. Считалось, что в этот день он не узнает своих хозяев. Весь год живет смирно, о хозяйстве радеет, скотину бережет и холит пуще самого хозяина и лешего даже приструнит. А тут вдруг взбесится, скотину распугает, солому развеет, сани по двору раскидает и даже собак перекусает. То ли нечистая сила с ним за целый год расправляется за все то доброе, что он людям сделал, то ли по весне вдруг жениться захотелось,.. А некоторые считают, что он в это время шкуру старую сбрасывает — вот и злится от боли. На этот день домового закармливали. Ему оставляли еду с приговорами:

«Хозяин-батюшка, хлеб-соль прими, скотинку веди».
«Дедушка-соседушка, всех пой, корми овечушек, ладь ладно, а гладь гладко и стели им мягко».
При новоселье домового тоже приглашали в новое жилище. Из протопленной печи нагребали горшок углей, накрывали его скатертью и, открыв дверь, обращались к заднему углу со словами: «Милости просим, дедушка, к нам на новое жилье». Или, раскланиваясь на все четыре угла, говорили: «Хозяинушка-господин! Пойдем в новый дом на богатый двор, на житье, на бытье, на богачество». После чего несли накрытый горшок в новый дом, скатерть стряхивали по всем углам — выпускали домового, а угли высыпали в печь. Переехав в новый дом, первый ломоть хлеба, отрезанный за первым обедом, зарывали в правом углу на чердаке со словами: «Кормильчик, кормильчик, приходи в новый дом, хлеба здесь кушать и молодых хозяев слушать».
В иных местах считалось, что при переезде в новый дом хозяин должен положить в подполье небольшой, но целый хлеб, соли и чашку молока. Ночью в одной рубашке, пятясь задом, он должен прийти в старый дом и сказать: «Кланяюсь тебе, хозяин-батюшко, и прошу тебя пожаловать к нам в новые хоромы: там для тебя и местечко тепленькое и угощеньице маленькое сделано».
Чтобы домовой в новом доме был добр к хозяевам, еще в старом доме надо было замесить тесто из белой муки, вместе с кошкой или котом принести в новый дом и испечь из него булку. Ели ее на третий день за ужином. На стол полагалось поставить закусок побольше, всем налить вина, в том числе и рюмку для домового, и все должны были с нею чокаться. Булку разрезали на всех, оставляя горбушку для домового. Затем эту горбушку, посолив три раза, вместе с наполненной до краев рюмкой оставляли на печке, приговаривая при этом: «Хозяин-батюшка, сударь домовой, меня полюби да пожалуй, мое добро береги, мою скотину береги, мое угощенье прими и вина отпей из полной чаши». После этого следовало поклониться печке с трех сторон по три раза и поднести к ней кошку в подарок домовому, говоря: «Дарю тебе, домовой-батюшка, мохнатого зверя на богатый двор».
Ну, а уж если у кого поселялся лихой домовой, то вывести его мог только знахарь: ровно в полночь надо было зарезать петуха, выпустить его кровь на голик и этим голиком, да Обязательно с заговорами, вымести все углы и в доме, и во дворе.
ДОМОВЫЕ ДУХИ — неперсонифицированные божества (духи) мест обитания. Количественно очень многочисленны. Представления о них возникли значительно раньше, чем были созданы образы богов, получивших имена собственные, и явились следствием одушевления всего и всея, следствием объяснения всего по образу и подобию своему,, Подобно человеку, они наделены добрыми или злыми чертами, подобно же человеку творят злые или добрые дела.
Добрые домовые духи представлены большим числом берегинь, помогавших человеку в его делах, оберегавших его самого, его благополучие и покой (домовой охраняет добро хозяина и заботится о его приумножении, дрема навевает мирный сон, дающий отдохновение и душе и телу, баюнок, способствуя этому, нашептывает добрые сказки и т. п.).
Злые домовые духи представлены упырями, прокудами, кикиморами и т.п. злыднями, стремящимися навредить человеку. Общения с ними следовало всячески избегать, следовало стараться даже не упоминать их имена. По возможности их надо было задабривать, используя определенные обряды. К добрым домовым духам тоже следовало относиться с добром, не обижать их, чтобы не вызвать своими действиями неодобрения с их стороны и не лишиться их благорасположения.

Иллюстрированная энциклопедия "Мужики и бабы"

домовой (домовой дед, голБЕшник, запечник, избенной
БОЛЬШАК, ДОБРОХОТУШКО, КОРМИЛЕЦ, ЛИХОЙ, ХОЗЯИН). В восточно-славянской мифологии домашний дух и покровитель семьи, тесно связанный с представлениями о предках, а также благополучием дома, семьи, скота.
Многочисленные былички и рассказы зафиксировали разные названия Д., бытовавшие у русских. Часто крестьяне отзывались о нем с добродушием и даже с нежностью, величали его «хозяином», «доможилом», за древний возраст — «дедушкой». За совместное проживание с человеком звали «суседком», за любовь к теплу и уюту — «жировиком», за отсутствие одного уха (по сравнению с человеком) — «карноухим». В названиях отразился характер отношений Д. с членами семьи, его статус в доме, основные функции и проявления, а также связь с нечистой силой.
На протяжении XIX—XX вв. краеведы, этнографы, корреспонденты с мест подчеркивали, что вера в Д. являлась общераспространенной. Крестьяне верили, что Д. живет в каждом доме как второй хозяин и без него жизнь обитателей дома рушится, они могут разориться или даже умереть. Поэтому его присутствие в доме стремились сохранить любыми средствами. Например, рассказывали, что в Орловской губ. после того как сгорела целая деревня, Д. так затосковали, что ночами были слышны их плач и стоны. Вот почему крестьяне сколотили временные шалашики, разбросали возле них ломти подсоленного хлеба и пригласили Д. на временное жительство.
О происхождении Д. в народе существует несколько легенд. По одной легенде, он связан с предками рода, то есть с «правильными покойниками»: «Д. — душа чья-то, отец, мать». В другой подчеркивалась «нечистая» природа Д., который за грехи назначен в услужение домочадцам: это проклятые при жизни своими родителями, а также умершие без покаяния мужчины и проклятые Богом на определенный срок. В легенде более позднего происхождения Д., как и остальных местных духов-покровителей, соединяли с преданием о падших ангелах, которых Бог в наказание сбросил с неба на землю. Те из них, кто попали в жилища, превратились в Д.
Считалось, что Д. невидим. Но, как всякого невидимого духа, его наделяли способностью представать в облике живого или умершего хозяина дома, кроме того — любого члена семьи: «последнего» умершего, самого старшего или отсутствующего в данный момент человека. Он мог обернуться в кошку, зайца, собаку, теленка, крысу, белку, змею, ужа, медведя с человеческой головой и ступнями, при этом шерсть животного имела тот же цвет, что и волосы хозяина дома.
Описывая внешность Д., рассказчики сообщали, что чаще всего он показывался взрослым или пожилым человеком, полностью или частично покрытым шерстью. Был одет обычно в местный костюм, в котором ходили старики, причем в одежду белого цвета. Одеяние его становилось черным, если своим появлением Д. предвещал беду. В Смоленской губ. Д. — «седой старик, с непокрытой головой, одетый в длинную белую рубаху», в Орловской губ. — «человек в свитке и подпоясан». Крестьянин из Новгородской губ. рассказывал, что услышал при пожаре крик и увидел мужчину среднего роста в синем балахоне, красном кушаке, который бегал и кричал: «Ой, погиб я теперь, не найти мне лучше этого дома». По описанию из Вологодской губ. Д. — «небольшой старик с длинными седыми волосами и бровями, с сердитым выражением лица, кривыми ногами, тело, кроме рук с длинными когтями и лица, покрыто шерстью белого цвета».
По поверьям, Д. можно увидеть как случайно, чаще всего ночью возле скотины и лошадей, так и преднамеренно. Для чего надлежало надеть на себя непременно в пасхальную ночь лошадиный хомут, покрыться бороной, зубьями на себя, и сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, всю ночь. Говорили, что если Д. увидит этого человека, то заставит лошадей бить задними копытами по бороне так, что те могли до смерти забить любознательного. Также чтобы увидеть Д., в Чистый четверг или на Рождество советовали подняться со свечой на чердак, а на Пасху прямо из церкви пойти в хлев или на чердак со свечой, с которой отстояли все службы начиная со Страстной пятницы. Смотреть на Д., согласно народным представлениям, рекомендовалось поодиночке, иначе был риск его рассердить.
Местопребывание Д. связывалось с сакральным пространством дома и двора, где, по народным представлениям, существовала связь с потусторонним миром и душами умерших родственников. В доме это, прежде всего, печь и пространство вокруг нее — запечье, подпечье, шесток, голбец, труба; затем подполье, передний угол, порог, а также нежилые части избы — клеть, подклеть, чердак. Во дворе Д. мог жить в хлеву, яслях, сенном сарае и месте, куда высыпали мусор, а также в бане. Во Владимирской губ. для Д. специально вывешивали сосновую или еловую ветку с густо разросшейся хвоей, называвшейся «матка», «матошник», «матерник», «шапка», «куриная лапа». Иногда подчеркивалось, что место обитания Д. летом — в хлеву под яслями, а зимой — в подполье.
Считалось, что Д. имел семью — жену и детей, — в точности повторявшую состав человеческой семьи. По многочисленным рассказам, ее жизнь также напоминала человеческую. Жена — домаха (домовиха, иногда кикимора) жила в подполье. Она пряла и порой выполняла работу по дому, которую недоделала женщина. Сыновья Д. поступали на службу в новые дома, а дочери — домовинки — пряли под полом. Д. кормил свою семью хлебом, который «неумойки лапали» (т. е. люди, садившиеся за стол с грязными руками). Ему приписывали сожительство с женщинами, в том числе и с хозяйкой дома. В Тамбовской обл. верили в связь Д. с молодыми солдатками, дети которых умирали прежде, чем их успевали окрестить, а затем жили за печкой.
В народных представлениях Д. очеловечивали, считая, что они ходят в гости друг к другу, иногда ссорятся и даже дерутся, чаще всего из-за корма, который воруют у чужой скотины и носят своей. В зимние ночи Д. собираются в какой-нибудь нежилой избе на краю деревни и пляшут до утра, а из избы слышится топот, визг, вой, лаяние и мяуканье.
Все эти черты делали Д. близким и понятным простому крестьянину. Повсеместно существовало убеждение, что он обязательно должен быть в каждом доме: «Без домового не жить и не кормить»; «Без домового как без хозяина! Хозяином считался». В свою очередь крестьяне верили, что Д. привыкает к своей избе, так что его трудно выселить или выжить. Для этого использовали особые приемы. Если при переходе из старой избы во вновь отстроенную хозяин не сумел переманить Д., тот оставался жить на старом пепелище, среди трухи и развалин в холодной избе, несмотря на любовь к теплому жилью. Оставшийся из упрямства, по личным соображениям или оставленный по забывчивости хозяев Д. страдал, томился и скучал. Поэтому существовал обычай звать Д. при переезде, в противном случае семью в новом доме ожидали несчастья. Его переносили с частью старого хозяйства: хлебом, лаптями, помелом, дежей с тестом, горшком с углями, веником, куском навоза из хлева.
Также перевозили на помеле или лопате, которой сажали хлеба в печь. В старой усадьбе открывали ворота и с приговором: «Хозяин домовой, пойдем со мной в новый дом» — переносили вещи в новое жилище. Чтобы Д. «не избывал» во время отправления кого-либо из домашних в дорогу, нужно было закрыть заслонкой печь.
Д. считали опекуном скота и птицы. Если Д. любил скотину, она становилась гладкой, сытой, здоровой и плодовитой. По поверьям, он кормил и поил, подгребал корм в ясли, чистил скотину, расчесывал гриву лошади, заплетал ее в косички, привязывал красные ленточки. Предполагали, что отношение Д. зависело от того, нравилась ли ему масть скотины. Если скотина чахла, худела, а утром оказывалась мокрой, говорили, что пришлась «не по двору», «не по масти», «не в руку». Нелюбимую скотину Д. мучил, загонял под ясли, отбирал корм, а в кормушку клал навоз, в лошадиных гривах сбивал колтуны. Такую скотину продавали, считая, что Д. все равно ее изведет. Чтобы поменять масть скота, различными способами старались выяснить предпочтительную для Д. окраску. Для этого стремились увидеть Д. в Страстной четверг или на Пасху, также пытались определить масть скота по кошке или живущей во дворе ласке и пр. Рассказывали, что в одной губернии хозяин спрятался в яслях и заметил, как Д. соскочил с сушила, подошел к лошади и давай плевать ей в морду, а левой лапой у нее корм выгребать. Хозяин испугался, а тот заворчал про себя, но так что было слышно: «Купил бы кобылку пегоньку, задок беленький!» Его совет был исполнен. Теперь хозяин разглядел, что Д. в лохматой шапке и в желтой свитке обошел лошадь, осмотрел ее и сказал: «Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то клячу». И стал ее гладить, заплел из гривы косу и начал подгребать под самую морду овес. Приведя на двор нового коня или корову, их отдавали под покровительство Д., прося его беречь и любить скотину. С такой же просьбой обращались и весной перед первым выгоном скота на пастбище, а также осенью, загоняя скот на зиму в хлев.
Верили, что он обладал способностью предупреждать о несчастье. Для этого нужно было понять те знаки, которые якобы подавал покровитель дома. Если Д. давил спящего человека, то советовали произнести формулу: «К добру или к худу?» Затем следовало ожидать его реакции: если ответит, то это к добру, а если промолчит — к худу. Услышав плач Д. в самой избе, говорили, что быть в доме покойнику. Если у трубы на крыше стучала заслонка, то предвидели судебное разбирательство. Тот, кого Д. обмочил ночью, должен заболеть, а если он подергал за волосы, следовало остерегаться: жене рекомендовалось не ввязываться в спор с мужем. Предвещая смерть хозяина, Д. принимал его облик и появлялся в его шапке. Обычно он «являлся» мохнатым, но если появлялся голым, то пророчил бедность. Он предотвращал пожар в доме, вовремя разбудив хозяина, спасал теленка, вызвав на двор хозяйку. Если дела в семье складывались успешно, Д. смеялся, гладил мохнатой или теплой рукой, скакал, иногда подыгрывая на гребешке, предупреждал о свадьбе в семье и т. д.
Будучи мифологическим главой семьи, Д. следил за отношениями домочадцев, наказывая зачинщиков ссор, лжецов, нерях. Люди были убеждены, что с Д. «нужно жить в дружбе», иначе он мог нанести вред хозяйству, а также пугать, душить, давить, щипать спящих, сталкивать их с кровати, не давать спать по ночам, творить мелкие пакости, воруя, разбрасывая и портя вещи, передвигая мебель, поедая пищу. Считалось, что он любил те семьи, в которых жили в полном согласии, и тех хозяев, которые рачительно относились к своему добру, в порядке и чистоте содержали двор. Если в таком хозяйстве забывали, например, замесить коровам корм, задать лошадям сена, то Д. сам выполнял эту работу. Зато ленивым и нерадивым он охотно помогал запускать хозяйство.
В народе бытовали многочисленные рассказы о том, как Д. заботился о моральном духе семьи, мешал тайным грехам супругов. Например, он душил невестку, ведущую разгульную жизнь, избивал мужика, сквернословившего в хлеву. Если хозяйка оставляла нож на столе в нарушение запрета, Д. злился, шумел и мешал спать. Чтобы не рассердить его, соблюдали ряд предписаний: запрещалось ругаться, стоять на мусорной куче, ночью работать или кормить ребенка, ложиться спать без ужина.
С рассерженным Д. можно было помириться: для этого стоило положить ему под ясли нюхательного табаку, до которого он был большой охотник, или вообще сделать ему какой-нибудь подарок, вроде разноцветных лоскутьев, старинной коптилки с изображением Егория на коне или горбушки хлеба, отрезанной от непочатого каравая. На заговины под печкой или в углу хлева оставляли кусок мяса или чашку молока либо перед ужином выходили во двор и на коленях приглашали Д. на угощение, оставляя для него еду на столе. Так же поступали на Пасху и Рождество. Чтобы задобрить его, краюшку хлеба с солью клали в чистую белую тряпочку, во дворе становились на колени со словами: «Хозяин батюшка, частный дамавой, хозяюшка дамавая, матушка частная, вот я вам хлеб-соль принес!», — а узелок относили к воротам.
Иногда бывало так, что Д., благоволя хозяевам, все-таки доставлял им много неприятностей. В таких случаях, если он душил человека, можно было отогнать его молитвой или бранью. Если мучил скотину, в хлев вводили медведя или козла, вешали убитую сороку или зеркало. Если выщипывал курам перья на голове, в курятнике вешали старый лапоть, горшок с отбитым днищем, камень с дыркой — так называемый куриный бог.

Таким образом, Д. — один из основных персонажей народной мифологии, объектом воздействия которого являлось само жилище и его обитатели, а также весь примыкающий к дому крестьянский двор с хозяйственными постройками и скотом. Образ «Д.» сочетал в себе элементы культа предков и функции ангела-хранителя.
Литература:
1. Забылин М. Русский народ, его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М., 1990; 2. Зеленин Д. К. Этнография восточных славян. М., 1991; 3. Иванов В. В., Топоров В. Н. Домовой // Мифологический словарь. М, 1998; 4. Иванов П. В. Народные рассказы о «домовых», леших, водяных и русалках. Харьков, 1893;
5. Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. М, 1994;
6. Померанцева Э. В. Русские рассказы о домовом // Славянский фольклор. М., 1972; 7. Славянские древности: Этнолингвистический словарь. М., 1995; 8. Архив РЭМ, ф. 7, оп. 1.
Е. Мозоль

Энциклопедический словарь "Славянский мир"

ДОМОВОЙ — в восточнославянской мифологии дух дома. Представлялся в виде человека, часто на одно лицо с хозяином дома, или как небольшой старик с

Домовые. Деревянные фигурки домашних божеств

лицом, покрытым белой шерстью, и т. п. Тесно связан с благополучием дома, особенно со скотом — от его отношения, доброжелательного или враждебного, зависело здоровье скота. Некоторые обряды, относящиеся к Д., ранее могли быть связаны со «скотьим богом» Велесом, а с исчезновением его культа были перенесены на Д. Косвенным доводом в пользу этого допущения служит поверье, по которому замужняя женщина, «засветившая волосом» (показавшая свои волосы чужому), вызывала гнев Д. При переезде в новый дом надлежало совершить особый ритуал, чтобы уговорить Д. переехать вместе с хозяевами, которым в противном случае грозили беды. Различались два вида Д. — доможил, живший в доме, обычно в углу за печью, куда надо было бросать мусор, чтобы «Д. не перевелся» (назывался также доброжилом, доброхотом, кормильцем, соседушкой), и дворовый, часто мучивший животных (Д. вообще нередко сближался с нечистой силой). По поверьям, Д. мог превращаться в кошку, собаку, корову, иногда в змею, крысу или лягушку. Д. могли стать люди, умершие без причастия. Жертвы Д. (немного еды и т. п.) приносили в хлев, где он мог жить. По аналогии с именами женского духа дома (маруха, кикимора) предполагается, что древнейшим названием Д. могло быть Мара. Сходные поверья о духах дома бытовали у западных славян и многих других народов.

М. Власова "Русские суеверия"

ДОМОВАЯ ХОЗЯЙКА, ДОМАХА, ДОМАНУШКА (БАБУШКА-ДОМА-НУШКА), ДОМОВИЛИХА, ДОМОВИНКА, ДОМОВИХА, ДОМОВИЦА, ДОМОВИЧКА, ДОМОЖИРИХА — дух дома в образе женщины; жена домового.
«Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, — как умею награжу!» {Влад.); «Домовилиха тебя забери» {Дон); «Царь-домовой и царица-домовица, примите нашу хлеб-соль!» {Смол.); «Ночью слышу: домовинка под пологом прядет» {Свердл.).
В ряде губерний России домовиха (доможириха) -- жена домового. Сведения о ней не очень подробны. Доможириха — как баба: перед несчастьем плачет под полом, перед прибытком хлопочет у кросон {Арх.); если где-нибудь в избе плачет ребенок домовички (ребенок невидим), то нужно накрыть это место платком — тогда домовичка будет отвечать на вопросы о будущем, пока не откроют ее ребенка <Ушаков, 1896>. В смоленской быличке домаха ткет в бане; узнав о смерти паляхи, она «как в ладоши хлопает» и уходит в поля, «плача голосом приятным как у кукушечки». В Свердловской области домовинка (домовиночка) — дочка домового, прядущая по ночам.
Домовиха по своим облику и занятиям сходна с кикиморой; можно предположить, что в своих истоках это самостоятельный мифологический персонаж, «прядущий» людские судьбы и невидимо хозяйствующий в доме: «Бабы, ут¬верждают, что в каждом доме есть свой особый домовой, которого будто бы видают оне ночью, сидящим на лавке за прялкою» {Влад.); «Если вечером, когда прядут, да не выпашут — домовой в куделю наплюет» {Новг.).
Представления о таком существе, по имеющимся материалам, в XIX —XX вв. отчетливее прослеживаются в северных районах России и в Сибири. По сведениям из Томской губернии, «суседка-доможир» живет в подполье, прядет, гоняет кур. Она может обернуться кошкой, собакой. Похожее существо есть в поверьях Сургутского края (см. СУСЕДКА). В севернорусских поверьях упо¬минается доманушка. В повествовании «О двух доманушках» (записанном на Пинеге) одна из них добрая, другая напоминает Бабу-Ягу: живет в избе, украшенной человеческими руками и ногами, поедает людей и т. п.
ДОМОВОЙ, ДОМОВОЙ ХОЗЯИН (ЦАРЬ ДОМОВОЙ), ДОМОВЕ-ДУШКА, ДОМОВИД, ДОМОВИДУШКО, ДОМОВИДЫЙ, ДОМОВИК, ДОМОВИТЕЛЬ, ДОМОВИТУШКО, ДОМОЖИЛ, ДОМОЖИР, ДОМОЖИРКО, ДОМОЖИРНИК, ДОМОСЕДУШКО дух дома, «хозяин» двора и дома.
«Хозяин мой, домовитель мой, покровитель мой, пожалей мою коровушку» {Курск.); «Купил дом и с домовыми»; «Домовой не полюбит [скотину], не что возьмешь» <Даль, 1880>; «Домовитушко давит во время сна; как шар какой прикатится — и прямо на грудь» {Ворон.); «Волосы это мне доможирко зализал» {Арх.); «Соседушко, домоседушко, раб к тебе идет... заведи с ним

приятство» (Новг.); «У нас говорится: „Лошадь не ко двору пришлась" — Это, батенька, значит: лошадка домовушке не полюбилась» (Урал); «Все почти признают леших, домовых и дворных дедушек; верят снам, встречам и разным заговорам» (Нижегор.); «Без кошки да без бабы нет в доме хозяйства; без них и домовой со двора уйдет» (Орл.).
У домового — обычно невидимого обитателя, «хозяина» двора и дома -много имен. Некоторые из них указывают на местопребывание домового (хлевник, голбешник, избной, подпечник, подпольник); на форму его появления (пастень, стень, глумица); на характер и основные занятия (домовой хозяин, домовитель, домовитушко)
Домовой — обитатель дома — доможил, жихарь. «За обычай жить в тепле и холе он „жировик"; за некоторые привычки — „лизун", „гнетка", „навной"» <Максимов, 1903>. «Слово домовой весьма мало употребительно в народе. Обыкновенно этот дух зовется дворовым, дворовушкой, кормильцем, кормильчиком, наконец, батаманкой» (Волог.) <Иваницкий, 1890>.
Имена домового «господарь», «большак», «дед», «дедко», «дедушко», «братанушко», «доброхотушко», «кормилец», «навной», «хозяин», «хозяинушко» характеризуют отношения домового к живущей в доме семье и хозяйству: он старший в доме, член семьи, предок, невидимый «хозяин». «За охотливое совместное жительство» домовой — «суседка». Домового именуют и почетным «другая половина» или просто «он», «сам» <Максимов, 1903>.
Крестьяне были твердо уверены, что «никакой дом не стоит без домового». Образ домового при внешней простоте — один из самых сложных, многозначных в крестьянских поверьях. Домовой наделяется разнообразными обликами, качествами, способностями. Основные «занятия» домового — забота о скотине, предсказание будущего обитателей дома.
В реальном бытовании (в рассказах крестьян, записанных в XIX —XX вв.) трудно отделить духа, обитающего во дворе (дворовой), от духа, обитающего в доме (домовой). В разделе «Дворовой» приведены свидетельства из северных губерний России, смешивающие домового и дворового. Их можно дополнить: нижегородцы полагали, что домовой обитает в доме, в подпечье, но при этом его основное занятие — хранить скот и сторожить двор; по убеждениям тульских крестьян, домовые живут в домах (обитают за печкой, у порога, в углу), но в основном помогают ухаживать за скотом (их видят и сидящими в сенном сарае); в Саратовской губернии домового представляют обитающим и под печкой, и на чердаке, и в конюшне под колодой; в Орловской, как и в Вятской губернии, главное местопребывание домового — возле скота, и живет он в хлеве; смоленский домовой является в темных углах, у потолка, но опять-таки чаще всего в хлеве; крестьяне же Воронежской губернии считают, что домовой один во дворе и в доме.
Одни вологодские крестьяне утверждают, что домовой живет в каждом жилом доме; по мнению других, он обитает лишь в тех домах, где держат скотину (во дворе, под яслями). «Домовые могут находиться и в местах неосвященных, в кабаках, на мельницах, в пустых нежилых домах устраивают сборища и увеселения» (Волог.).
К. А. Соловьев отмечает, что названия домовой и дворовой воспринимаются крестьянами как синонимы: «Дворового можно иногда увидеть, как барахтается он в кошелке с сеном, а иногда станет во весь рост, точь-в-точь хозяин, и бросит в тебя чем ни попало» (Моск.) <Соловьев, 1930>.
Домовой, живущий во дворе или в подполье (под голбцом), в избу «заглядывает редко и такие визиты считаются не очень приятными. По мнению одних, он не любит икон, а другие считают, что ему быть в избе „не указано". И в настоящее время большинство баб и детей чувствуют безотчетный страх к темному двору и ни за что не решатся пойти туда ночью одни, без света» (Влад.) <Смирнов, 1927>.
Согласно поверьям некоторых губерний России, домовой обитает не просто на дворе, но возле особой, подвешиваемой для него ветви, «ведьминой метлы», т. е. сосновой или еловой ветви с очень густой хвоей (она именуется «матка», «курина лапа», «вихорь»).
В ряде районов России местообитание домового связывалось с вереей (воротным столбом) (Моск., Влад.), а также с бревнами сруба, переметом, перекладами. «...Довелось выйти в сени, вдруг на перекладине вижу — лежит фигура, похожая на человека, черная как уголь, длинная сажени в три, почти в длину всего переклада; только увидала меня, как тот час скрылась неизвестно куда» (Сарат.).
Как местопребывание домового крестьяне великорусских и севернорусских губерний называют прежде всего хлев (реже — поветь), затем дом. При этом домовой-дворовой, показывающийся в определенных местах двора, дома, достаточно свободно перемещается по двору и по всей избе. В поверьях XIX — XX вв. прослеживаются как бы два лика, две ипостаси духа двора и дома — он являет преимущественное отношение то к дому, людям, то к скоту: «Про домового... Да вот еще мама рассказывала. Ейный отец пошел сено класть коровам. Пошел класть во двор, приходит назад, говорит: „Кладет там сено какой-то мужик". Отец обратно домой — испугался. А это домовой был... Маменька отцу говорит: „Крестись ты, крестись, это домовой кладет". Это хорошо, хорошо. У каждого животного — свой домовой» (Новг.).
«Это было мне лет семнадцать-восемнадцать. И вот все не спала я... Ну, наверно, я уснула. И вдруг мне снится (или на самом деле, я не знаю) — кто-то вылезает с подпола. <...> Берет меня в охапки, с кровати тащит долой. А я, вроде — домовой, чувствую. Я крещусь: „Во имя Отца, Сына и Святого Духа!" — как заору на всю голову! И, Господи помилуй, показалось, как кто-то от меня пошел. Ну, и тот год я вышла замуж. Меня вытащили с этого дома» (Новг.).
По рассказам крестьян XIX —XX вв., домовой-дворовой чаще имеет человеческое обличье, но он предстает и змеей, ужом, жабой, лягушкой, а также мышью, крысой, петухом, коровой, свиньей, ягненком, кошкой, собакой, лаской, белкой и даже медведем (наиболее распространенные облики — змея, уж, петух, кошка, ласка). Упоминается и домовой-заяц.
«Два брата разделились. Один переселился на новое жилище. Вдруг вскоре после этого соседи заметили, как из прежнего дома выскочил заяц, ударился
бежать по улице и пропал на новом жилище. Вскоре дом, из которого выскочил заяц, сгорел, и его владелец переселился к брату» <Ушаков, 1896>.
В повествовании из Новгородской губернии домовой появляется в обличье собаки: «Пошел я на двор посмотреть, задано ли скотине корму и все ли в порядке на дворе. Только, значит, иду я назад, вдруг моя собака мимо меня прошла. Думаю себе, как попала собака на двор, когда я запер ее на ночь в подвале летней избы; разве, думаю себе, ушла, да только то хитро, как попала она на двор, когда и двор был заперт. Пошел я поглядеть в подвал... Собака спит на своем месте. Тогда я догадался, что это никто иной как домовой».
Согласно повествованию из Тульской губернии, пока хозяин отстраивается после пожара, тоскующий домовой ходит на пепелище черной телушкой и козлом.
Кот, кошка — традиционные обличья домового или его спутники: кот — «родственник домового» (Арх.); домовой является в виде рыжей кошки (Костр.). В Ярославской губернии старались держать кошек определенной масти, «чтобы угодить домовому»; кошка — «любимица домового» (Том.).
Облики животных, пресмыкающихся, птиц обычно принимает домовой, обитающий во дворе. По поверьям Орловщины, он может быть не только кошкой, голубенком, собакой, но и любой скотиной. Нередко домового-дворового представляют змеей (ужом, гадюкой) (см. ЗМЕЯ ДВОРОВАЯ), ср. домовой — крыса, лягуха, гад (Олон.). Представляют его и лаской (например, в Приуралье — <3еленин, 193б>). В некоторых районах России прослеживается связь «ласки — хозяйки двора» со «скотьим богом Велесом» — ее именуют «Влас, ласка, дворовый хозяин» (Лен.) <Черепанова, 1983>.
Согласно верованиям крестьян Новгородской области, домовой может быть петухом (петуха считали охранителем двора и дома во многих районах России; ср.: если петух поет очень рано, т. е. до полуночи, — знак, что он видит Дьявола и хочет его прогнать своим пением (Яросл.).
На Псковщине «дворовый хозяин» объединяет черты змеи и петуха: днем он показывается то как змея, то в виде змеи с петушиной головой, ночью же похож на хозяина дома.
Прослеживается и связь домового (точнее, дворового) с сорокой: чтобы домовой (суседко, хозяин) любил, в конюшне вешают убитую сороку или козлиную голову (Енис).
Домовой может быть и медведем, а точнее, полу медведем-получеловеком: его описывают как медведя, только с человеческими ступнями и головой (Тамб.); домовые «на взгляд неуклюжи, как медведи», — руки и ноги их толстые, они покрыты шерстью (Тулъск.); в одном из южнорусских рассказов описывается превращение домового в медведя.
Всех животных и пресмыкающихся, которые могли быть воплощением домового-дворового, запрещалось убивать в пределах двора, дома и возле них. Новгородцы, к примеру, боялись, что убийство возле дома лягушки, гадюки повлечет падеж лошадей, коров и даже смерть людей. «У одного крестьянина все коровы пали оттого, что он убил крысу, в виде которой пришел к нему дворенник» (Олон.).
Естественно, что домового, дворового хозяина во многих местах представляли в облике домашних птиц или насущно необходимых хозяйству животных. Кроме того, в представлениях о домовом, дворовом — змее, звере — присутствуют трансформированные понятия о наделенных особыми свойствами, способностями животных, пресмыкающихся (ср.: «...про некоторых животных крестьяне говорят, что они веруют в Бога и даже молятся Ему, например, медведь» — Волог.). Некогда они, возможно, почитались своеобразными божествами, предками-родоначальниками, «хозяевами» принадлежащих роду территорий: «...если принять во внимание, что в очень отдаленные времена предок родоначальник носил териоморфные черты, можно не без основания ожидать увидеть таковые в современных представлениях о домашних духах» <Харузина, 1906>. С.А.Токарев считает, что «животное — предок и сородич», родовое божество — с распадением родового строя и выделением семьи становится предком и покровителем отдельной семьи, двора, дома <Токарев, 1990>. Естественно, что такое существо исходно не могло быть резко разделено на «домового» и «дворового». Это отразилось и в позднейших верованиях крестьян.
Особое внимание привлекают животные, сопутствующие домашним, дворовым духам, поскольку именно они нередко знаменуют прежний звериный образ этих духов <Харузина, 1906>.
В поверьях русских крестьян домовому чаще всего сопутствует лошадь. Основные занятия, за которыми его можно увидеть, — кормление, поение лошадей. Обычно невидимый, домовой делается зримым, если взглянуть на него сквозь хомут. Главное же, что он не только любит скотину себе «в масть», «по шерсти» (Волог., Тулъск., Яросл., Калуж., Нижегор., Орд.., Перм.), но и предстает как имеющий определенную «масть» «конь» (гнедой, вороной и т. п.) (Тулъск.) <Ушаков, 189б>. Домовой также любит скотину «под цвет волос хозяина» (Новг.); предпочитает вороных лошадей (Волог.) (в Курской губернии смотрели, какого цвета будет волокно в именинном пироге — такие же лошади «будут идти в руку имениннику»).
Один из жителей Воронежской губернии утверждал даже, что «щенок у него не по двору («не по шерсти»), что будто он сам видел, как домовой выбросил щенка из подпечки, отчего он исхудал и перестал есть корм» <Гуревич-Афанасьев, 1861>.
На попечении домового-дворового находится прежде всего скотина (лошади, коровы, овцы и т. п.). Домашних животных поручают ему с приговорами, например: «Домовишко-дедушко, всех пой, корми овечушек и ладь ладно, а гладь гладко и стели им мягко»; «Дедушко-атаманушко, полюби моего Чернеюшка (Пестреюшка и пр.), пой, корми сыто, гладь гладко, сам не шути и жены не спущай, и детей укликай, унимай» (Арх.). «Чтобы домовой скотинушку любил», пинежские крестьяне кланялись во все четыре угла хлева и просили: «Дедушка Романушка и бабушка Доманушка, пустите во двор коровушку [имя], пойте, кормите сыто, дроцыте гладко, сами не обитьте и детоцкам не давайте обидеть» <Астахова, 1928>.
Получив скотину себе «в масть», по душе, домовой холит ее, поит, кормит.
Домовой заплетает любимым животным хвосты и гривы (точно так же он плетет, путает волосы людям и даже лижет их — см. ЛИЗУН). Эти «косы» ни в коем случае нельзя расплетать: «Домовой начал плесть лошади гриву в косу, коса вышла долгая, мужик взял да ее и подровнял, остриг несколько; приходят на другой день, а коса-то выдрана с мясом — в хлеву и валяется»
(Влад.).
В Костромской губернии полагали, что домовой «проявляет свою деятельность только на скоте. Если животное, несмотря на уход, худеет — значит, не ко двору, домовой не любит; иногда он не любит какой-нибудь масти... Случается, что у коровы отнимается и не владеет зад; объясняют — домовой ударил». Владимирские крестьяне наблюдали, как ведет себя скотина во время заутрени: если лежит смирно, то она «ко двору»; если же ворочается и стоит, то «не ко двору».
В Новгородской губернии полагали, что домовому по нраву ровный и чистый
двор.
Причиной недовольства домового и болезней скотины могут стать шум, ругань, свары. В Дмитровском крае записан рассказ о том, как домовой ушел от скандалящих хозяев. По объяснению бабушки-знахарки: «...все оттого, что во время стройки больно ругались, ну „он"-то и ушел от вас, „он" ругань не любит. А заместо его полевой пришел — он-то вам и мучает скотину, и корм портит, и лошадей гоняет...» (знахарка советует усердно звать домового обратно — с поклонами и хлебом-солью). «Помогает также, если положишь кусок хлеба с солью на переводе во дворе, и если кто-нибудь из скотины сьест наутро, то падеж прекратится» (Моск.).
В некоторых областях России, надеясь снискать расположение домового, 15 августа, в день Степана Сеновала, лошадей «поили через серебро»: бросали в воду серебряную монету и поили лошадей из шапки, в которой также лежала монета. Считалось, что от этого лошади «добреют, не боятся лихого глаза и входят в милость у домового». Серебряную монету потом скрытно от всех клали в конюшне под яслями <Ермолов, 1901 >. Забота домового-дворового о любимой скотине простирается так далеко, что он может отправиться воровать для «своих» животных сено (если сена не хватает). Нередко это сопровождается драками с соседскими домовыми (Волог.). В рассказе из Вятской губернии домовой всю ночь не может напоить лошадей из-за проверченной в бочке-водовозке дырки. Утром его, маленького человечка, находят повисшим на губе лошади и замерзшим досмерти. Повествование «о домовом и продырявленной бочке» (в разных версиях и вариантах — бочку дырявят из озорства, из зависти, чтоб помешать домовому; домовой мстит; погибает) кочевало по всей Сибири <Громыко, 1975> и, по-видимому, по всему центру и северо-западу России.
Крестьяне ряда губерний верили, что домовой оберегает животных и в поле. Чтобы заручиться его благоволением, нужно три раза обойти скотину с прутиком, а затем воткнуть его в землю со словами: «Домовой, домовик и маленькие домовятки, сберегите мою скотину в поле, напоите, накормите и домой пригоните» (Смол.). По мнению жителей Ярославщины, обруганная «под неровен час» скотина отбивается от дома, но, хотя ее не могут увидеть нерадивые хозяева, она находится «под защитой домового».
Нелюбимых животных домовой «загоняет», катаясь на них ночами во дворе, забивает под ясли, путает и сбивает им гривы, хвосты. В таких случаях корову или лошадь обычно стараются продать, сменить, чтобы угодить домовому. По распространенным и давним поверьям вредящий домовой может быть «наслан» колдуном: «Дмитровская баба „наслала" нечистого в конюшню. „Враг" вызывал болезни скота, его влиянию приписывался конский падеж» (XVII в.) <Черепнин, 1929>. (И в XIX —XX вв., и в XVII в. «насланный» домовой ведет себя похоже, гоняя и заезжая скотину.)
Владимирские крестьяне полагали, что «иногда во дворе скопляется два или три домовых и тогда они ссорятся и дерутся между собой», и это вредит животным. В таком случае обращались к знахарю.
Считалось, что «знающие» люди могут смирить своего или «напущенного» домового: для этого бьют с приговорами лутошкой или метлой по стенам двора, избы (Нижегор., Волог.); расправляются с домовым при помощи особого веника, плетки (новой погонялки, треххвостной плетки) (Олон., Новг.); тычут вилами в нижние от земли бревна. В Нижегородской губернии «хозяин сам гоняет домового, связав пук из травы, называемой в простом народе чертогоном, ходит по всему двору и хлещет по всем местам, приговаривая: „Не озорничай, живи хорошенько, скотинушку-матушку люби!"» «Чтобы на лошади не ездил домовой», жители Енисейской губернии, вводя ее первый раз на двор, заставляли перешагивать через гасник (т. е. через веревочку, служащую для стягивания кальсон). «Для сбережения скота от козней домового» вешали на шею не любимой им скотины ладан, завернутый в тряпку, или окуривали ее ладаном (Курск.).
От проказ домового в разных районах России оберегались по-разному: помещали в конюшне медвежью голову, убитых ястреба или сороку; зарывали под жильем череп козла; окуривали дом и двор медвежьей шерстью или обводили вокруг двора медведя. «Думают, что скот подвергается иногда болезни от злых домовых. Для избежания этого, водят ручного медведя по всем углам двора, с надеждою, что злой домовой, испугаясь медведя, уйдет со двора и не будет уже приходить. А другие для этого рассовывают только медвежьей шерсти по углам двора» (Нижегор.).
«Смиряя» домового, махали по всему двору липовой палкой, втыкали нож над дверью, чертили мелом кресты на притолоке, служили молебны, окуривали скотину ладаном, кропили святой водой и т. п. Способы изгнания вредящих домовых, по-видимому, мало менялись на протяжении столетий. Так, в XVII в., выгоняя из конюшни домового, «на воду наговаривали и тою водою по стенам и лошеди, и всякую скотину кропили». Ведун крестьянин Симонка Данилов (XVII в.) прогнал Дьявола из конюшни в вотчинной деревне Семена Стрешнева — Черной Грязи: «...В воду положа коренье и травы, приговаривал многие свои ведовские слова, и воду крестил своими руками по трожды, и кореньем и травами людей окуривал, и водою окачивал» <Черепнин, 1929>.
Верили, что домовой-дворовой может быть «уведен» или «забыт» (Ворон. и ДР-)- Это также служит причиной падежа, болезней. Если «не стоит скотина» (т. е. болеет, помирает), то прежде всего необходимо «уставить двор», а для этого обращаются к знахарям. Когда в одном из дворов заболела корова (вскоре после того, как была продана другая), знахарь пояснил: причина болезни в том, что «покупатель увел вместе с коровой домового». «Покупатели набрали во дворе мешок навозу, повесили его на шею корове и в таком виде увели ее к себе во двор. Дело об уводе домового в деревне долго было злобой дня, доходило до сельсовета, но благополучно закончилось само собой, после того как у бабы корова выздоровела, а знахарь объявил, что домового он возвратил обратно» (Влад.) <Смирнов, 1927>.
По распространенным поверьям, домовой может обижать, беспокоить кур, стричь шерсть овец (занятие, более свойственное, впрочем, кикиморе). Кроме вышеперечисленных, оберег от вредящего курам домового — куриный бог («кикимора одноглазый») — камень с дырочкой, подвешиваемый в курятнике (иногда камень заменяется старым лаптем, горлышком разбитого кувшина).
Однако у русских крестьян преобладает все же уважительное, с некоторой опаской, отношение к домовому: «Крестьяне сильно верят в существование домового, они говорят, что когда идешь в хлев, то, прежде чем открыть хлевную дверь, кашляни. Зайдя в хлев, молчи, а то можешь помешать домовому или увидеть его, а если увидишь домового, в хлеве случится беда. Если животное захворает, идут просить помощи у колдуна. Последний всегда велит принести домовому какой-нибудь подарок, который разложить по углам хлева...» (Новг.) <АМЭ>.
«Чтобы овецушки были покойны», нужно «подвесить мешочек под потолок с серебряной денешкой. Будет он (домовой) денешкой играть и овечь не трогать» (Арх.) <Астахова, 1928>.
Подарки домовому — хлеб, цветные лоскутки, монету с изображением святого Егория — клали и под ясли. В Орловской губернии под яслями для домового оставляли цветные лоскутки, овечью шерсть, мишуру, блестки, старую копейку с изображением лошади и горбушку хлеба. В смоленских деревнях домовому предназначали кусок хлеба, обернутый в прошитую красной ниткой тряпочку. Дар относили в сени или на перекресток, где кланялись на четыре стороны и читали молитвы. В Тамбовской губернии для домового клали хлеб и блины под застрехи, в Вологодской — оставляли на печном столбе крашеные яйца. В некоторых районах Русского Севера домовому отдавали корочку каши, которую клали в подпечек, а по праздникам ему предназначали горшок круто посоленной каши (Арх.).
Считая, что с домовым важно поддерживать добрые отношения «для спокойствия и благополучия», забайкальские крестьяне стряпали раз в год лепешки и клали их в печурку (небольшое углубление в печи), в подполье, в конские и скотские дворы. Гостинцы клали и под комягу (Калуж.); относили на чердак — «наутро, как уверяет народ, там ничего не остается» (Сарат.).
В Курской губернии «в хороших семьях» после ужина всегда оставляли на столе «харч для домового».
«У знакомой вдовы домовой замучил — скребет и скребет по ночам. Потом старушка одна научила: надо поставить на ночь стакан с водой. Так и сделала — перестал скрестись. Один раз уезжала и стакан закрыла, а вернулась — он открыт. Старушка сказала, что домовой питается паром от воды и еды» (Том.) <Бардина, 1992>.
Домового «кормили», угощали по большим праздникам (на Рождество, под Новый год, в Чистый четверг Пасхальной недели). В Тобольской губернии хозяин дома в Великий четверг бросал под печь мелкую медную монету (копейку или даже грош) с таким наговором: «Вот тебе, суседушко-батанушко, гостинцы от меня. Аминь». В этот же день, рано утром, хозяйка пекла три маленькие булочки из ржаной муки, которые клали где-нибудь в укромном месте двора с приговором: «Вот тебе, суседушка-батанушка, гостинцы от меня. Аминь». Замечали, что подношение мгновенно поедается домовым (Тобол.) <Городцов, 1916>.
«Предпасхальное» угощение для домового готовили и несколько иначе: в Великий четверг «стряпают четыре пресные булочки, бросают их в печь наотмашь, стоя спиной к печке. Когда испекутся, — три хлебца (они величиной с куричье яичко) надо скормить лошадям, а четвертый хлебец положить под матку во дворе со словами: „На тебе, хозяин, хлеб-соль. Корми моева скота. Я ево кормлю днем, а ты корми ево ночью"» (так же пекли четыре булочки, чтобы скормить коровам) (Енис.) <Макаренко, 1913>.
Домового «закармливали» перед Великим постом, угощали на каждое заговенье и разговенье, на Рождество (Сиб.). На заговины, «перед тем как садится за стол ужинать хозяин с хозяйкою идут на двор, становятся у ворот и говорят: „Царь домовой, царица домовица, с малыми детками, милости просим с нами заговлять". При этом, не крестясь, кланяются до земли на все четыре стороны и возвращаются в хату ужинать. Поужинав, оставляют на столе кушанье и посуду... для того, чтобы домовому с домовихой было чем заговеть» (Смол.). В Забайкалье, оставляя еду на столе, приглашали вечером: «Господин хозяин, приходи заговлять. Вот тебе хлеб-соль, Божья милость, приходи, кушай!..»
Чествовали домового и дворового хозяина и в день первого выгона скота в поле. Новгородцы, например, при первом выходе коров в поле «торкали вербочки» на седьмом венце двора, «чтобы не превысить и не принизить домового».
Были и особые праздники домового. Один из них — 7 февраля, день Ефрема Сирина, «именины домового», когда домового «закармливали», оставляли ему еду (кашу на загнетке) с просьбой беречь скот. 12 апреля, в день Иоанна Лествичника, домовой праздновал наступление весны. По словам крестьян, в этот день он бесился, сбрасывал шкуру, подкатывался хозяевам под ноги и т. п. Крестьяне Новгородской губернии считали, что домовой бесится и перед Петровым днем.
В Тобольской губернии говорили, что «в ноябре с домовым как с родным: или задабривай или выгоняй»; в некоторых районах России домового «ублажали» в Михайлов день. 1 ноября (в день Кузьмы и Демьяна) домового «помелом гнали и помелом метили, чтоб не разорял двор и не губил животных» <Ермолов, 1901>.
Лик домового, обращенный не столько к животным, сколько к людям (домовой вещает судьбу обитателей дома), очеловечен, но сохраняет «звериные черты». Часто в поверьях домовой — человек, но обросший шерстью, мохнатый; седой старик, покрытый шерстью (Забайк.); он седой как лунь и весь покрыт волосами (Волог.). На Вологодчине считали, что «вид домового бывает весьма разнообразный. Во многих местах толкуют, что он не имеет своего вида, а является в том или другом образе, какой ему вздумается принять: в образе человека, покрытого шерстью (чаще всего), черной кошки, собаки. Вообще же видеть его удается лишь в редких случаях» <Иваницкий, 1890>.
Домовой — плотный мужичок в смуром кафтане (по праздникам — в синем, с алым поясом), космат, весь оброс мягким пушком <Даль, 1880>; домовой мохнат (Тулъск.); ходит в свитке, подпоясанный, все тело его в белой шерсти (Орл.); домовой мохнат, «как саксачий тулуп» (Урал); он — старик с длинной всклокоченной бородой, с маленькими, чуть заметными рожками, с подогнутым незаметно хвостом (Волог.).
С представлениями о мохнатости домового связаны и понятия о достатке дома, его хозяев. Если домовой мохнат, хозяин богат; давящий во сне мохнатый домовой «наваливается к богатству», «голый» — к бедности.
Многообразие обличий домового связывается иногда с тем, что домовым духом может как будто бы стать существо, случайно или намеренно погубленное в пределах дома во время его строительства. В этих, правда, не очень распространенных поверьях XIX —XX вв. можно видеть и отголоски представлений о необходимости «строительной жертвы», и некоторых др. (ср. сохраняющуюся до начала XX в. веру в то, что первому вошедшему в дом суждено умереть). Бытовали представления, согласно которым любое существо, измеренное мастером-строителем (мерка зарывается под одним из углов будущего дома), умирает, обращаясь в домового, но сохраняя прежние отличительные черты, привычки — например, мяукая и царапаясь, если была измерена кошка, и т. п. <М. 3., 1857> (жители Архангельской губернии верили: «чтобы закласть дом на чью-либо голову», плотнику нужно только поставить кверху комлем то дерево, которое считали в основании дома главным) .
Домовой-человек (старик или человек среднего роста и возраста, плотного сложения, реже — очень высокий или, напротив, крошечный) в доме обитает чаще всего в подпечье, в подполье (в голбце — см. ГОЛБЕЧНИК). Другие традиционные места его обитания — углы, чердак, порог. «Часто его видят, в серой рубахе, седенького, спускающегося на пол с полатей или „бруса"» (Забайк.).
Домовой «пользуется положением, равным хозяину дома» (Олон.), откуда и такие его имена, как «большак избной», «хозяйнушко мохнатый» (Олон.); «большачок» (Волог.); «домоведушко» (Симб.); «сам» (Яросл.). Жена домового — домаха, доманушка, домовичка. Иногда семья домового появляется и в избе: «Мужик раз лежит себе ночью. Видит вдруг — вошла баба с зыбкою.
Повесила зыбку, а сама у печки греться стала: „Аа-а-а! — говорит. — Холодно!" А сама зыбку качает. Испугался мужик, взял да и зажег спичку. Она сейчас в дверь и зыбку с собой взяла. Потушил мужик огонь — лежит. Взошел сам-то дворовой — говорит: „Жалко тебе избы стало, что ли? Не пустил бабу обогреться!" Он муж ее был, знать» (Олон.).
По некоторым поверьям, домовой любит посещать тоскующих жен, вдов. Он женится и на проклятых, «отсуленных» ему недобрым словом девушках, которые, как и другие проклятые матерью дети, исчезают, но могут продолжать невидимо жить в подполье, у домового (см. ПОДПОЛЬНИК, ПОДПОЛЬНИЦА)
Домовой, пребывающий в основном у печи (за печью, в подпечье, в голбце), часто появляется и на печи, и даже в самой печи (Волог.); чтобы увидеть домового, нужно влезть в печку (Олон.). «Если хозяин уходит из дому, то для того, чтобы вместе с ним не ушел домовой, печь загораживают ухватом или заслоняют заслонкой» (Влад.) <3еленин, 1991>. «Зимою в избе на ночь для тепла открывают у печки заслон и на место его, посреди устья, ставят вертикально лучинку, примечая от старых людей, что печку недолжно оставлять открытою без пристановки к ней лучины, чтобы домовой не пошутил» (Арх.). Печь — не связывая это с поверьями о домовом — старались закрыть и при первом выгоне скота в поле (Сиб.), и при начале сева, при отъезде хозяина из дома «в далекие места» и т.п. (Моск., Волог.).
Русская печь — излюбленное место пребывания домового: он даже «сбрасывает старух с печи, если они постоянно занимают печку. Так рассказывала одна бобылка. Она была больная и не слезала с печи. Домовой ее толкал, только она все время упирается: „Не пущу родимый, самой некуда". Ну, он взял ее да и сбросил — сам на печку полез» (Моск.).
На печи домовой располагается в определенном направлении — вытягиваясь вдоль нее (Курск.). Отметим, что в некоторых районах России крестьянам полагалось спать поперек печки, чтобы не досаждать ее традиционному обитателю — домовому: «Грелся раз мужик на печке, а лежал-то вдоль печки. Вдруг кто-то приходит в избу, да и идет прямо на печку. [Домовой] стал на лежанку-то да и видит, что мужик лежит вдоль печи; а уж ему-то пройти и нельзя...» (Новг.).
Домовой представлялся и живущим на печи: «Домовой прежде жил в избе, лежал рядом с хозяином. Для этого пристраивалась (и теперь существует) казенка вдоль печи — место нечистое, куда нельзя класть ни хлеба, ни креста» (Тамб.).
По поверьям ряда районов России, на печи (под печью) могли появляться и покойники. Покойник, как и домовой, появляется на печи в определенном положении, со-положении с печью, вдоль нее — он как бы «выступает» из самой печи, затем «растворяясь» в ней: «Я лежу на печи, головой вот туда. Слышу — дышит кто-то около меня... Я одной рукой пощупала: там кошка. А другой вот так стала щупать: ой, кто-то холодный-холодный мне попался! Я взяла от головы до самых ног ощупала: женщина. <...> Там женщина умирала, на этой печи. А может быть, мне она и привиделась?» (Новг.).
В подобных сюжетах, поверьях представления о печи как о своеобразном живом существе сливаются с представлениями о «выступающих» из нее (или появляющихся из-под нее) умерших родственниках, предках-покровителях, которые могли ассоциироваться и с домовым, его семьей. Местопребывание всех этих существ в доме искони связывалось с подпечьем, запечьем, печью, очагом. В.Я.Пропп полагал, что, когда оседлость становится постоянной, создается культ предков. «Культ предка встречается, перекрещивается с культом огня, и в сознании людей очаг становится местом пребывания умершего предка» <Пропп, 1979>.
Возможно, такие представления объясняют обычай «прощания молодца с родом-племенем» — при проводах на службу нужно было открыть заслонку у печи и сказать: «Прости Христа-ради» — и повторить то же самое, открыв «западню» в голбец (чтобы не тосковать о доме) {Перм.).
В ряде губерний России голбец (голубец), с которым устойчиво связан домовой, — это и пристройка, чуланчик у печи, и нижний этаж избы, наполовину помещающийся в земле; но это и надгробный памятник, в частности, деревянный обруб из бревен, сделанный по длине могилы, иногда покрытый плоской или двускатной кровлей (см. ГОЛБЕЧНИК). Отмечены и случаи захоронения в подполье дома (правда, единичные). Так, по сообщению из Заволжья, «бывали тоже семьи, которые делали из подполья изб своих, называемого голубцем и служащего вместо домашнего подвала, домашнее кладбище целого семейства» <Толстой, 1857>.
Связь домового с культом огня, очага в русских поверьях обнаруживается в основном лишь в устойчивом его пребывании под печью, за печью, на печи или на чердаке, возле трубы. Домовой — покойник, предок выступает в верованиях крестьян очень рельефно. Об этом свидетельствует не только его традиционное обличье (например, белизна его шерсти, одежды — белый цвет отличает обитателей иного мира), но его положение «хозяина» (часто — «деда»), старшего над всеми жившими и живущими в доме (ср. также совет: «если домовой не любит» — пойти на кладбище и положить что-нибудь на могилки, лучше — на могилки родственников (Том.) <Бардина, 1992>).
Однако домовой, пожалуй, не столько «хозяин» дома (его хозяйские функции проявляются главным образом по отношению к скоту и, заметим, весьма двойственно), сколько вещун, «хозяин» человеческой судьбы.
Прежде всего обращает внимание то, что домовой, в многочисленных рассказах, становится причиной или предвестником неудобств, бед. Он шалит, вредит в избе (топает, кричит, кидает кирпичи, разбрасывает посуду и т. п.) или беспричинно выживает хозяев из дому (в таком случае лучше уйти — Том.); домовой «любит посвоевольничать» (Орл.). «Если по ночам что-нибудь постукивает на чердаке, то думают, что в доме завозилась нежить. Это же означает, что домовой выгоняет жильца из дому, что уж нет больше жиры. Когда появится в доме много крыс и мышей — квартирант не уживается долго в нем. Это тоже означает, что напущенная домовым тварь выживает жильцов» (Арх., Мурм.) <Ефименко, 1877>.
По достаточно распространенным поверьям, домовой может красть детей и разносить болезни, т. е. опять-таки быть источником, воплощением несчастий. Калужские крестьяне полагали даже, что домовые воруют у них платье и домашнюю утварь, и, ложась спать, «ограждали крестным знамением свое достояние» <Ляметри, 1862>.
Домовой невидимо расхаживает по избе и нечаянно попавший на его «дорогу» человек может тяжело заболеть, умереть (Яросл.); «худой след на дому бывает» (где «домовой прошел») — этот след «не видно спроста», «ступил на него да изругался — добру не бывать» (Олон.). «...Неизбежно случится кашель у того, кто пройдет босиком по полу, по следам домового, имеющего привычку всю ночь бегать по хате и играть со своими детьми»; домовой может «надышать больному прямо в рот», и «отсюда является сильный кашель при чахотке и оттого же иногда заболевает горло» (Орл.). «Если заболевание произошло ночью, то это, несомненно, указывает, что в данном случае подшутил дворовый хозяин, домовой» <Попов, 1903> (точно так же домовой-дворовой вызывает заболевание скотины, «сталкивая ее со своих путей» (Яросл.).
Повсеместно в России следствием «душения домового» считали ночные кошмары (см. ГНЕТОК, НАВНОЙ) (чтобы избежать их, рекомендовалось не спать на спине, у порога, поперек пола, не перекрестившись на ночь).
Обычно невидимый, а только слышимый или осязаемый, домовой стонет и плачет перед бедой, «наваливается» на человека к переменам (причем уже неотвратимым), а появляется, становится видим — к несчастью.
Появляется домовой-судьба не только в облике старшего в доме (часто тождественном облику реального хозяина дома), но и в обличье недавно умерших обитателей избы или тех домочадцев, которым предстоит опасно заболеть, умереть.
Домовой в отсутствие хозяина носит его одежду, кажется редко и к несчастью (Вятск.); домовой имеет вид хозяина дома, является к несчастью (Яросл.); домового часто видят перед смертью (он очень похож на хозяина дома) (Влад.). «Раз баба приходит на двор и видит человека: сидит в углу на корточках, в красной рубахе, борода черная, — совершенно такой, как хозяин дома» (особенно часто является домовой перед смертью кого-либо из членов семьи (Волог.). Перед смертью хозяина домовой садится на его место и работает его работу <Даль, 1880(1)>; увидеть домового в образе еще живого человека — к смерти этого человека, «самое явление это, говорят, с того света» (Яросл.). Домовой — предок рода, обреченный в батраки живущим в доме и каждый раз принимающий облик последнего умершего в семье (Тамб.).
Очевидно, что домовой-вещун не только самый первый покойник в доме, в роде (родоначальник, предок), не только двойник хозяина дома, но и двойник любого из живущих в нем. Двойник-судьба, он становится зримым перед бедой.
Подобное сочетание старшего и последнего покойников (в одном или двоящихся образах) характерно для верований многих народов. «Раздвоение» патронов дома отмечено, например, Л. Я. Штернбергом у гольдов, где старший покойник воплощает «душу счастья дома», прочие же покровители дома сменяются по очередной смерти живущих в нем людей <Штернберг, 1936>.
Также распространены и представления о двойниках-охранителях, спутниках человека, становящихся видимыми перед несчастьями; «появление этих спутников на земле, одновременно с рождением человека, есть некоторым образом тоже рождение» <Потебня, 1914>.
Понятия о домовом как о рождающемся (или появляющемся) вместе с человеком духе-спутнике (правда, достаточно смутно) прослеживаются в некоторых поверьях XIX —XX вв.: крестьяне Никольского уезда Вологодской губернии дают матери новорожденного ломоть ржаного посоленного хлеба — «с этим ломтем предварительно спускаются в подполье, обходят все углы и, призывая домового, говорят: «Суседушко, батюшко, идикося за мной» <Попов, 1903>; «При рождении Бог посылает человеку ангела для защиты, черта для искушения и домового для ведения хозяйства» (Ворон.) <Авский, 1861>.
Домовой-двойник, возможно, и дух-охранитель, и жизненная сила, и душа, «хозяин» человека: в поверьях русских крестьян душа «телесна», почти в точности повторяет людское обличье (см. ПОКОЙНИКИ). Это соответствует общим для разных народов представлениям о душе не только как о достаточно самостоятельной субстанции, но и как об обладающем независимым бытием «хозяине», двойнике человека. Человек живет потому, что в нем живет особый дух, его двойник. У примитивных народов душа (двойник) так и называется — «хозяин» <Штернберг, 1936>. Этот «хозяин» может не только обитать внутри человека, но и передвигаться отдельно, вне его, и даже обладать независимым бытием, ср.: «Кто спит с застегнутым воротом рубашки, успит свою душу» <Даль, 1984>. При глубоком обмороке «больного, вместо подачи помощи, наряжают в чистую одежду и кладут на лавку, как покойника. „Не знай, — говорят крестьяне, — вернется его душенька с того света в свое тело или нет; она ведь по раю да по аду ходит, так тело и одежда должны быть чистыми, чтобы душа не побрезговала войти назад, когда из своего странствия вернется"» (Пенз.) <Попов, 1903>.
То, что домовой-двойник — своеобразная «внешняя» душа человека в повторяющем его обличье, подтверждается и сходством домового с тенью, с отражением в зеркале. В ряде районов России домовой пастень, стень — это и призрак, тень, и двойник человека, видимый в зеркале при гадании «Тень-отражение» — один из традиционных обликов души в верованиях многих народов.
В великорусских поверьях «отражение-двойник» нередко наделяется самостоятельным бытием: оно может временно покинуть живого человека и явиться к гадающим; может «жить» после смерти, ср.: «Если покойник отразился в зеркале, то он долго в доме жить будет» <Федянович, 1984>. Подчеркнем, что понятия народа о душе не тождественны каноническим христианским. Они сохраняют (естественно, в трансформировавшейся на протяжении столетий форме) дохристианские представления о душе как о сложном сочетании «прижизненных и посмертных состояний человека» (душа, неразрывно связанная с телом, и душа «свободная», которая способна перейти к новорожденному; душа-двойник и душа-птица; душа-дуновение, дыхание; тень и т. п.). Персонификацией некоторых из этих состояний (или «душ» — привычный нам термин «душа» в данном случае очень условен) может быть домовой.
Итак, домовой — предок, покойник, двойник — не столько рачительный «хозяин» дома, сколько «душа-хозяин» человека, «хозяин» судеб живущих в доме людей, судеб дома.
Появление домового (не обязательно в облике двойника) почти всегда равнозначно появлению персонифицированной судьбы и даже смерти: девушка, увидевшая домового, умирает (Арх.); у женщины в жизни было три напасти, и каждый раз перед ними «наваливался» домовой (Тулъск.); увидеть домового—к несчастью (Яросл.); домовой прикладывает руку к губам старика отца — старик умирает (Орл.); влезает в окно и ложится на печь — в доме умирает ребенок (Курск.); выметает сор из дома — дом сгорает (Тверск.); показывается перед смертью (Волог., Орл.); к большому пожару (Вятск.); дворовые «приносят» девушке смерть: «Одна из двух подруг-девушек села в большой угол, между тем как другая влезла на печку и стала смотреть сквозь хомут (если кто пожелает увидеть дворового, — стоит ему лишь надеть хомут на себя, причем этим способом можно узнать о будущем). Вдруг она увидела двух страшных „черных" мужиков, которые несли гроб: они поставили гроб в большой угол. Это и были дворовые. Девушка так испугалась, что упала с печки. А та девушка, что в большом углу сидела, в тот год умерла» (Олон.).
Конечно, старший домовой, «хозяин», дед, предок, по поверьям крестьян, следит и за соблюдением определенных правил поведения (хотя, пожалуй, не столько за ведением хозяйства, сколько за уважительным или неуважительным к себе отношением).
Согласно некоторым представлениям, забота домового об избе и ее обитателях простирается иногда так далеко, что «домовушка отправляется и в чужие страны (если хозяин в отъезде. — М.В.), есть-когда хочет упредить хозяина о каком неблагополучии» (Урал) (полагали, что домовые могут даже подраться, если сходятся две семьи, и порою это «всерьез мешало сойтись» (Тамб., Том.); в таких случаях домовых «разводили» (Моск., Влад.).
Однако домовой прежде всего «судьба семьи», «судьба дома», переменчивая и не вполне предсказуемая; он может быть и добрым, и равнодушным, и злым (Волог.); он «прихотлив» (Калуж.); добр, но крайне обидчив (Влад.); он очень капризен, «не знать как и угодить ему» (Волог.); «Живя меж людей, домовушки привыкли к людям и обрусели, то-ись, от настоящих-то чертей отстали; по крайности вреда людям не делают, окромя лишь того, что в иную пору балуют от скуки ли, от другого ли чего — Бог знает...» (Урал).
Кое-где утверждали даже, что домовые бывают разного характера и этим определяется их поведение во дворе и в доме. В повествовании, записанном на Вологодчине, домовой «шалит» в доме крестьянина Филарета Ивановича Кочкова «в продолжении года ежедневно». Правда, вначале его «шалости» имеют повод: «У соседки девушки потерялись полусапожки, янтарные бусы и ремень. Девушка говорила: „У кого моя потеря окажется, у того зашалит домовой". Потерянные вещи оказались у означенного крестьянина Кочкова и, прежде чем Кочков нашел вещи у себя на дворе, домовой с вышки начал бросать на мост [в сени] дресвяное каменье, сухую глину, банные веники, головешки и черепки от посуды. <...> Шалости продолжались все лето по ночам: как только дети и хозяева уснут, домовой и зашалит, и так настойчиво, что разбудит всех в доме и не даст спать далеко за полночь».
В конце концов «развеселившийся» домовой устраивает целый спектакль: «...раз летом, когда в деревне случился праздник и все пировали... хозяин пригласил соседей посмотреть на его шалости. Соседи пришли со всеми гостями. Во время представления, со стороны зрителей сыпались различные шутки по адресу домового: при пляске его говорили: „Хоть бы ты завел опорки, а то ноги смозолишь!" Брали узду и ловили его, причем был общий хохот. Когда домовой кидал каменье, зрители кричали: „Чем каменья кидать, лучше бы бросил нам мешок серебра, — мы бы вина купили и тебя напоили"; или так: „Давай, ребята, откидывать ему назад каменье, может быть и попадем в его!" Наконец, загалдели: „Что ты больно разгулялся здесь? Возьмем ружье да расстрелим тебя!"»
На все шутки зрителей домовой отвечал самою веселою пляскою и свистом, и наконец его оставили (избавиться от проказ домового помог он сам, посоветовав воткнуть христовские свечи во все дверные косяки и проходы).
Домовой может «озорничать бессмысленно и зло», «внушать безотчетный страх» (Олон.); может быть «причудлив» <Даль, 1880(1)>; иногда он просто «не любит хозяев» (Том.) <Бардина, 1992>.
Соответственно, двойственно, немотивированно проявляется отношение «переменчивого, как судьба», домового к человеку: «Еще не так тебя испугаю!» — заявляет внезапно появившийся перед женщиной домовой, после чего она вскоре падает, расшибается и умирает (Новг.). Домовой «наваливается к худому»: «И бабе сразу худо все пошло: мужика застрелили, дочка спилась, померла... К худому! Это домовой так делает!» (Новг.).
Естественно, что в свете всех этих представлений видеть домового было нежелательно: увидевший домового умрет или онемеет (Тамб.); кому покажется домовой, тот и году не выживет, если кто увидит его — к убытку, помрет (Орл.); домовой днем не виден и наказывает тех, кто пытается его увидеть <Ушаков, 1896>; домового можно увидеть на Пасху, но кто его увидит, тот долго не проживет; тот, кто увидит домового, будет болеть шесть недель (Тульск.). В Иркутской губернии полагали даже, что если откликнуться, когда домовой зовет по имени, — заболеешь.
Те, кто все-таки решались поглядеть на домового, могли увидеть его через хомут или через борону (через три бороны), а также посмотрев в печку или опустившись на третью ступень лестницы, ведущей на двор, и глянув промеж ног (Олон.); увидеть домового можно в двенадцать часов ночи: если он голый, то нужно бросить ему укрыться; если одетый — молча отойти (Моск.).
Увидеть домового можно было и в Чистый четверг (в ночь на Чистый четверг — Сиб.), и на Пасху, если, например, прийти от Христовой заутрени с зажженной свечою — «и тогда за иконами в переднем углу можно, будто бы, увидеть седенького в красной шапочке старика, который и есть домовой» (За-байк.). В Забайкалье полагали, что высмотреть домового можно с помощью частички просфоры, данной в причастие в Великий четверг: нужно прийти с нею в пустой дом, «спуститься там в подполье, где и покажется домовой в шапке-невидимке. Также можно увидеть его во время крестного хода вокруг церкви, так как тогда он снимает шапку-невидимку». В Новгородской губернии о получении «шапки домового» рассказывали несколько иначе: если пойти в церковь в Страстную субботу и купить там свечку за пять копеек, «то у этой свечки нужно зажечь низ; в левую руку нужно взять яйцо, а в правую зажженную свечу и идти в хлев, а там увидишь на правой стороне старичка; ты с этим старичком похристосуйся и дай ему яичко, а он даст тебе шапочку; когда наденешь эту шапочку, то тебя никто не увидит». «Есть поверье у мещан г. Саратова, что можно видеть домового; для этого нужно между заутреней и обедней влезть на подловку [чердак]: он сидит около трубы — старый, седой, стриженый, со свиной щетиной на голове» <Минх, 1890>. По мнению жителей Владимирщины, обнаруживающийся во дворе, на чердаке или в темном углу домовой на Пасху связан или скован.
Способы увидеть домового, дворового были иногда достаточно сложными. Крестьяне Архангельской губернии полагали, что для этого необходимо простоять всю праздничную пасхальную службу, держа красное яйцо и свечку. Затем ночью, до петухов, нужно с зажженной свечой и яйцом стать перед отворенной дверью хлева (в Калужской губернии становились в полночь лицом к месяцу) и сказать: «Дядя дворовый, приходи ко мне, не зелен, как дубравный лист, не синь, как речной вал, приходи таким, какой я; — я тебе христовское яичко дам!» После этого из хлева выйдет дворовый в обличье двойника говорящего. Однако нельзя никому рассказывать об этой встрече, иначе рассерженный дворовый сожжет дом, передавит скот, а хозяина доведет до самоубийства. Еще более сложный способ описывается крестьянами Вятской губернии: чтобы «сойтись с домовым», нужно взять траву плакун, растущую на болоте, и повесить ее себе на шелковый пояс. Затем взять озимь с трех полей, завязать в узелок и привязать к змеиной головке на гайтане (вместо нательного креста). В одно ухо положить козью шерсть, в другое — последний кусок пряжины, взятый тайно; надеть сорочку наоборот (наизнанку); идти ночью в хлев, завязав глаза тремя слоями материи. Придя в хлев, сказать: «Суседушко-домоседушко! Раб к тебе идет, низко голову несет, не томи его напрасно, а заведи с ним приятство, покажись ему в своем облике, заведи с ним дружбу да служи ему легку службу!» Если после этого раздастся пение петуха, иди домой. Если же раздастся шорох и появится старик в красной рубахе с «огневыми глазами», со свечой в руках, необходимо схватиться за гайтан, змеиную головку, плакун-траву, а также за пояс и держаться за них. В противном случае домовой отстегает того, кто осмелился его вызвать. Появившись, домовой поставит условием договора с ним: во-первых, давать ему каждую ночь по свече, во-вторых, держать в хлеве козу. Кроме того, он будет стараться стащить с вызвавшего его человека гайтан и пояс. Если выдержать все это, домовой обязуется «рассказывать обо всем на свете» и помогать.
Итак, домовой — существо многоликое. Он и «хозяин» скота, двора, дома, и «старший», предок, и персонифицированная судьба, и «душа-двойник» человека. «Понятие семьи тесно сходится у нас с понятием двора или дома, и понятие отца с понятием хозяина: нет двора без хозяина, как нет хозяина без
семьи; вот почему и мифический домохозяин, домовой, поставлен народными поверьями как-то между семьей и домом...» <Шеппинг, 1862>. В то же время связь его с семьей и домом, по точному наблюдению Д. Шеппинга, в поверьях XIX —XX вв. бывает «таинственной и неопределенной»: он может не только покинуть двор вслед за проданной скотиной, но исчезнуть без видимых причин — и тогда домового «выкликают с поля» (Моск.) или выкликают другого, «блудящего» домового (Новг.).
Домовой-судьба в поверьях крестьян непредсказуем, отношения же с домовым — «хозяином» дома определялись своеобразным договором между ним и обитателями избы, в котором можно выделить обычай чествования и угощения домового, с одной стороны, и наказания вредящего домового — с другой.
Вера в домового издавна была общераспространенной на Руси: «...верят, что во всяком доме живет черт под именем домового, он ходит по ночам в образе человека, и когда полюбит которую скотину, то оную всячески откармливает, а буде не полюбит, то скотина совсем похудеет и переведется, что называется не ко двору», — писал в XVIII в. М. Д. Чулков.
Д. К. Зеленин полагал, что древнейшее имя домового — мара. Оно «родственно древневерхненемецкому mara, английскому night-mare — „кошмар", французскому cauchemar. <...> Отсюда русское кикимора, маруха, как нередко называли злых домовых» <3еленин, 1991>.
Само слово «домовой» появилось на Руси, по-видимому, не ранее XVII — XVIII вв. Тем не менее представления о духе двора и дома, бесе-хороможителе, сходном по некоторым проявлениям с домовым, прослеживаются в средневековых житиях (XIV —XV вв.).
Крестьяне ряда районов России «вносили» домового духа в избу уже при начале строительства вместе с устанавливаемым в срубе (на месте переднего угла) деревцем — в Сибири это может быть кедринка (см. СУСЕДКА). На Вологодчине, «после того, как на фундамент дома будет положено бревен пять-шесть, хозяин приглашает домового на житье... При этом требуется народным обычаем, чтобы хозяин приглашал домового не иначе как с клочком сена в руках и со следующими словами: „Батюшка домовой, приди сюда в новый дом пожить, посмотреть и за скотинкой погледить"» (появление в этот момент случайно забежавшей собаки — дурное предзнаменование: «Домовой видно не хоцет сюды придти, а вместо себя послал собаку») <АМЭ>.
При переходе в уже построенный новый дом обязательно звали с собой и домового-дворового. По обычаям разных районов России, его приглашали и во дворе, и в доме. Веря, что «без хозяина двор не стоит», крестьяне Владимирской губернии шли на прежний двор и, став лицом к верее, говорили: «Хозяин, батюшка, пожалуй к нам на новое поместье». «Брали хлеб и соль в солоночке и в двенадцать часов ночи направлялись к новой стройке. Посолонь обходили вокруг дом, потом становились против вереи и три раза призывали: „Домовой, домовой, пойдем со мной", после чего открывали ворота и с хлебом и солью входили в самый двор. Во дворе опять призывали: „Домовой, домовой, пойдем домой". Затем направлялись к порогу новой избы, на пороге отрубали голову курице и входили в избу, а за обедом курицу сьедали» (Моск.).
По сообщению из Тобольской губернии, домового приглашали вначале в новый дом, затем — в новый двор: после первой топки печи в новом доме «хозяйка берет петуха и идет с ним в старый дом, уже совершенно заброшенный и с опустевшей загнеткой; там, держа петуха в руках, она обходит кругом посолонь всю избу и затем становится посередине избы, лицом вглубь избы, делает низкий поясной или даже земной поклон и произносит: „Дедушко-буканушко, милости просим к нам на новоселье, переходи к нам в новый дом и будь добр и ласков к нашей семье, как ты был добр и ласков к нам в старом доме". <...> После того хозяйка дома с петухом в руках выходит из старого дома и идет в новый; войдя в новую избу, хозяйка обходит ее кругом посолонь и затем делает поясной или земной поклон вглубь избы и произносит: „Милости просим, дедушко-буканушко, к нам на новоселье, живи в нашем новом доме и будь добр и ласков к нашей семье, как ты был добр и ласков к нам в старом доме". И затем хозяйка выпускает петуха из рук на середину пола».
Перевод «дворного духа и суседки» (здесь они разделены. — М. В.) «совершается уже хозяином дома и обязательно в ночную пору, причем желательно, чтобы при выполнении этого обряда на небе светила Луна» <Городцов, 1916>.
В Дмитровском крае призыв домового в новый двор мог быть очень шумным: «Брали хлеб-соль со стола и две осиновые палки, стучали на старом дворе и кричали: „Домовой, домовой, пойдем со мной на новый двор!" Хлеб с солью клали на верею нового двора».
Подношения для переселяемого домового в разных губерниях России оставляли и на столе, и в подполье нового дома, и в печке, и на чердаке, и т. п. На Новгородчине, приготовив в подполье нового дома хлеб и водку для домового, хозяин ночью, без шапки, в одной сорочке приглашал его на новое место жительства: «Кланяюсь тебе, хозяин батюшко, и прошу тебя пожаловать к нам в новые хоромы, там для тебя и местечко тепленькое и угощеньице маленькое сделаны». Повторив это трижды с поклонами, хозяин уходит. Если не пригласить домового, то он, оставаясь на старом месте, будет плакать каждую ночь». На Ярославщине угощение домовому (хлеб-соль и водку) припасали в подызбице или на чердаке новой избы. Жители Вологодчины первый ломоть хлеба зарывали в землю на вышке, приговаривая: «Кормильчик, кормильчик, приходи в новый дом хлеба здесь кушать и молодых хозяев слушать».
Забайкальцы при переселении в новопостроенную избу «наливают рюмку водки и говорят: „Дедушка, соседушка, пойди с нами жить"». При этом рюмку прежде всего уносят в новый дом и ставят ее в печурку, куда также кладут и испеченную для домового лепешку. В Курской губернии водку и хлеб помещали в трубу и, взяв ковригу испеченного в новой избе хлеба, в полночь, обратившись к востоку, звали: «Хозяин, пожалуйте ко мне на новоселье!» Ковригу оставляли на припечке или на столе. Если она оказывалась надкушенной, это означало, что домовой пришел. Жители Енисейской губернии предназначали домовому три маленькие булочки — их нужно печь, не касаясь теста руками, и, после молитвы в новом доме, спрятать в подполье или под печку.
«В новую избу закочевывали обязательно на полный месяц, когда он прибывает, т. о. рассчитывали на то, что всего в доме будет полно, при этом старались задобрить домового». «Для него при закочевке готовили угощенье — стряпали булочку, на четыре части ее разрезали и клали во все четыре угла, приговаривая:

Это тебе, соседа,
Это тебе, беседа,
Это тебе, домовой.
Запусти меня домой
Не ночь ночевать,
А век вековать»
(Забайк.) <Болонев, 1978>.
Перебираясь в новый дом, хозяйка брала горшок недоваренной каши и доваривала ее в новой избе; домового при этом нередко «перевозили» в лапте {Арх.). «Домового в виде пепла и уголька в старину торжественно перевозили в лапте из старого жилища в новое» {Моск.). «Перевозили» его и на помеле, хлебной лопате {Нижегор.); совали под печь старую обутку, приговаривая: «Домовой-родовой, вот тебе сани, поедем с нами» {Том.) <Бардина, 1992>.
Согласно поверьям Дмитровского края, домового можно «переселить» в кошеле с сеном: «Старуха Авдотья из Тендикова рассказывала, что когда сын ее отделился и увел скотину, то она однажды вышла во двор и видит, как беспокойно домовой шевелится в кошеле: „Взяла я его и снесла к Кирюшке: «Иди, мой батюшка, у меня теперя нет никого, ни коровушки, ни лошадушки»"» <Соловьев, 1930>.
Обычные «спутники» домового при «переселении», кроме упомянутых, поленья дров, квашня, кошка. Семейные хозяева «приходят в старый дом и раскланиваясь во все четыре угла избы говорят: „Хозяйнушко-господин! Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богачество". После этого относят в новую избу икону, квашню, а потом кошку, собственно для домового, приговаривая: „Вот тебе, хозяин, мохнатый зверь на богатый двор"» {Арх.).
Любопытно, что, по поверьям Орловщины, «сверчок не должен входить в дом раньше хозяина», иначе с ним не поладит домовой, сам выбирающий себе сверчка.
В Вологодской губернии домового зазывали: «И здесь оставайся, и туда пойдем!
Домовой, позабытый на старом месте жительства, тосковал, иногда даже умирал и мог извести скот, навлечь беды на семью: «Домовому тяжело быть вне своего дома. Он будет мучить себя и домочадцев» {Моск.).
Крестьяне Белозерского уезда Новгородской губернии считали, что домовой «так привыкает к своему дому, что при пожаре с большим горем расстается с ним; ...однажды был сильный пожар, хозяин был дома, он услышал жалобный крик и с ужасом вбежал в ту горницу, где кто-то жалобно кричал; он увидел мужчину среднего роста в синем балахоне, красном кушаке, который бегал по полу и кричал: „Ой, погиб я теперь! Не найти мне лучше этого дома!" Хозяин
выбежал из дома, рассказал народу и, конечно, все подтвердили, что это был домовой».
В Орловской губернии дворовые, оказавшиеся после пожара без крова, так стонали и плакали, что для каждого из них построили временный шалашик, попросив: «Хозяин-дворовый, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего». Домовой, дворовой -- «хозяин», «душа и судьба» человека и дома — не мог не сопутствовать всей жизни крестьянина.
Можно добавить также, что «городские» домовые (чаще именуемые сейчас барабашками, полтергейстами или вообще никак не обозначаемые) порою напоминают домовых крестьянских поверий, ср. воспоминания известного врача Н. Высоцкого (росшего в интеллигентной семье) о том, как его «душил домовой» во время гимназических экзаменов: «Рассказ мой об этом происшествии не встретил ни малейших сомнений со стороны родных, пришедших к единодушному заключению, что меня душил домовой, вероятно вследствие того, что я забыл помолиться на сон грядущий» <Высоцкий, 1911>; ср. также повествование, записанное в середине 80-х гг. нашего века в Ленинграде: «Есть дом в Мельничных Ручьях. Дом старый, он давно-давно у нас и там постоянно кто-то ходит. Никого не обижает. В доме имя „его" произносить нельзя, а то обидится и уйдет. А если уйдет, то дом весь рухнет. Он ходит по ночам и начинает по лестнице бегать, издает звуки жуткие, а в кухне порядок наводит, когда все спать ложатся. <...> Когда кто-то уйдет, он по лестнице тяжелыми лапами ходит, с вороной домашней разговаривает, пугает ее. Он живет только на чердаке». В другом современном повествовании «весь покрытый коричневой шерстью домовой», появившись после женитьбы рассказчика, неотлучно сопровождает его жену: стучит по ночам в тумбочке, визжит под полом, постукивает в деревянных часах («а если их выносили, то он забирался в любую мебель» — «жена говорила, что он их выгоняет») <Тайны..., 1990>.
Отметим также, что «шумный дух» полтергейст, безусловно не тождественный домовому духу крестьянских поверий, обнаруживает все же ряд черт, очень для домового характерных, ср. следующие проявления полтергейста: беспричинные, не имеющие источников звуки, стуки в окна, двери и стены, в пол и потолок; скрип, царапанье, грохот, звуки пилы или стирки, падения, пляски; звуки шагов и голосов (монологи и даже осмысленные диалоги с присутствующими); движение и полет предметов как бы под действием невидимой руки, опрокидывание предметов, разбивание посуды, перенос вещей и т.п. <Тайны..., 1990>. (Подчеркнем, что наиболее устойчивыми оказываются «отрицательные характеристики» домовых.)
Причины некоторого сходства в облике и поведении «городских» и «крестьянских» домовых духов могут иметь самое разное объяснение: от обнаруживающегося со времен раннего средневековья «переплетения» (и, вероятнее всего, генетического родства) поверий горожан и сельских жителей различных сословий и состояний; от прямого наследования традиции суеверных рассказов до воспроизведения «мифологических архетипов» в массовом сознании (возможно даже, порожденных повторяющимися проявлениями некоей сверхреальности).

В. И. Даль Поверия суеверия и предрассудки русского народа

Домовой
Домовой и домовик, дедушка, постен, лизун, доможил, хозяин, жировик, нежить, другая половина олон, суседко, батанугика — дух, хранитель и обидчик дома; стучит и возится по ночам, проказит, душит ради шутки сонного, гладит мохнатою рукою к добру и прочее. Он особенно хозяйничает на конюшне, заплетает любимой лошади гриву в колтун, а нелюбимую вгоняет в мыло и иногда осаживает ее, разбивает параличем, даже протаскивает в подворотню. Есть домовой сараяшник, конюшник, банник и женский банный волосатка — все это нежить, ни человек, ни дух, жильцы стихийные, куда причисляют полевого, лешего, кикимору, русалок (шутовок, лопасть), и водяного; но последний всех злее, и его нередко зовут нечистым, сатаной. Домового можно увидать в ночи на Светлое Воскресенье в хлеву, он космат, но более этой приметы нельзя упомнить ничего, он отшибает память. Купил дом и с домовыми. Домовой не полюбит (скотину), нечто возьмешь. На Иоанна Листвичника домовой бесится (30 марта). На Ефрема Сирина домового закармливают, покидая ему каши на загнетке (28 января). Увидать домового—к беде, к смерти. Домовой стучит, возится. Его домовой душит.
Владимир Даль.
«Толковый словарь живого
великорусского языка»

Домовой
Домовой, домовик, дедушка, старик, постен, также лизун, когда живет в подполье с мышами, а в Сибири — суседко. Принимает разные виды; но обыкновенно это плотный, не очень рослый мужичок, который ходит в коротком смуром зипуне, а по праздникам и в синем кафтане с алым поясом. Летом также в одной рубахе но всегда босиком и без шапки, вероятно, потому, что мороза не боится и притом всюду дома. У него порядочная седая борода, волосы острижены в скобку, но довольно косматы и частию застилают лицо.
Домовой весь оброс мягким пушком, даже подошвы и ладони, но лицо около глаз и носа нагое. Косматые подошвы выказываются иногда зимой по следу подле конюшни; а что ладони у домового также в шерсти, то это знает всякий, кого дедушка гладил ночью по лицу рука его шерстит, а ногти длинные, холодные.
Домовой по ночам иногда щиплется, отчего остаются синяки, которые, однако, обыкновенно не болят; он делает это тогда только, когда человек спит глубоким сном. Это поверье весьма естественно объясняется тем, что люди иногда в работе или хозяйстве незаметно зашибаются, забывают потом об этом и, увидев через день или более синяк, удивляются ему и приписывают его домовому.
Иные, впрочем, если могут опамятоваться, спрашивают домового, когда он щиплется: «Любя или не любя? к добру или к худу?», и удостаиваются ответа, а именно: домовой плачет или смеется; гладит мохнатой рукой или продолжает зло щипаться; выбранит или скажет ласковое слово. Но домовой говорит очень редко; он гладит мохнатой рукой к богатству, теплой — к добру вообще, холодной или шершавой, как щетка,— к худу.
Иногда домовой просто толкает ночью, будит, если хочет уведомить о чем хозяина, и на вопрос: «Что доброго?» предвещает теми же знаками, добро или худо. Случается слышать, как люди хвалятся, что домовой погладил их такой мягкой ручкой, как собольим мехом.
Он вообще не злой человек, а больше причудливый проказник: кого полюбит или чей дом полюбит, тому служит, ровно в кабалу к нему пошел; а уж кого не взлюбит, так выживет и, чего доброго, со свету сживет. Услуга его бывает такая, что он чистит, метет, скребет и прибирает по ночам в доме, где что случится; особенно он охоч до лошадей: чистит их скребницей, гладит, холит, заплетает гривы и хвосты, подстригает уши и щетки; иногда он сядет ночью на коня и задает конец-другой по селу.
Случается, что кучер или стремянный сердятся на домового, когда барин бранит их за то, что лошадь ездой или пробежкой испорчена; они уверяют тогда, что домовой наездил так лошадь и не хуже цыгана сбил рысь на иноходь или в три ноги. Если же лошадь ему не полюбится, то он обижает ее: не дает есть, ухватит за уши, да и мотает голову, лошадь бьется всю ночь, топчет и храпит; он свивает гриву в колтун и, хоть день за день расчесывай, он ночью опять собьет хуже прежнего, лучше не тронь. Это поверье основано на том, что у лошади, особенно коли она на плохом корму и не в холе, действительно иногда образуется колтун, который остригать опасно, а расчесать невозможно.
Если домовой сядет на лошадь, которую не любит, то приведет ее к утру всю в мыле, и вскоре лошадь спадает с тела. Такая лошадь пришлась не ко двору, и ее непременно должно сбыть. Если же очень осерчает, так перешибет у нее зад либо протащит ее, бедную, в подворотню, вертит и мотает ее в стойле, забьет под ясли, даже иногда закинет ее в ясли кверху ногами. Нередко он ставит ее и в стойло занузданную, и иному барину самому удавалось это видеть, если рано пойдет на конюшню, когда еще кучер после ночной прогулки не успел проспаться и опохмелиться.
Ясно, что все поверья эти принадлежат именно к числу мошеннических и служат в пользу кучеров. Так, например, кучер требовал однажды у барина непременно обменять лошадь на другую у знакомого барышника, уверяя, что эту лошадь держать нельзя: ее домовой невзлюбил и изведет. Когда же барин, не-

Домовой (фр. Lutin, нем. Kobold, Nachtmannchen, англ. Goblin) — божество домашнего очага, заменившее языческого Рода, или Чура. Различные названия домового и место, ему отводимое, указывают на связь понятия о домовом с культом огня и почитанием предков. Поляки называют его Выгорище, великорусы — дедушкой, хозяином, малорусы — дiдько, господарь, белорусы — падпечка, сербы — ведогонь.
Место домового обыкновенно под или за печкой, как и германского кобольда. По польским поверьям, привязанность домового к дому очень велика: даже после пожара он не покидает печи обгорелого жилья. Кроме избы, домовой поселяется в банях, овинах, винокурнях и прочее — словом, везде, где есть печь, отчего его иногда и называют банником, подвинником и гуменником. Древняя вражда родов отразилась в поверьях о том, что чужой домовой — лихой, тогда как свой — добрый. Оттого в заговорах испрашивается защита от чужого домового. У великорусов и литовцев он мстит за обиды сожжением избы. Ночью он стучит и возится, проказничает, душит ради шутки сонного. Домовой — покровитель домашних животных, отчего он и носит названия хлевника, сарайника, конюшника, табунника и пр. У него всегда есть любимая лошадь, которую он холит, чистит, заплетает ей хвост и гриву, подсыпает ей больше овса и прочее.
Домовой редко показывается человеку, и то перед несчастьем, предостерегая хозяев. Его можно видеть в ночь на Светлое Воскресение или Чистый четверг в хлеву. Он космат, но более этой приметы нельзя упомнить, так как он отшибает память. Зимою на снегу обозначаются его мохнатые подошвы. 30-го марта домовой бесится, 28-го января его закармливают кашей.
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона

смотря на все явные доводы и попытки кучера, не согласился, а кучеру не хотелось потерять обещанные магарычи, то лошадь точно в конце концов взбесилась вовсе, не вынесши мук домового, и околела. Кучер насыпал ей несколько дроби в ухо; а така как у лошади ушной проход устроен таким изворотом, что дробь эта не может высыпаться обратно, то бедное животное и должно было пасть жертвою злобы мнимого домового. Домовой любит особенно вороных и серых лошадей, а чаще всего обижает соловых и буланых.
Домовой вообще хозяйничает исключительно по ночам; а где бывает днем, это неизвестно. Иногда он забавляется, как всякий знает, вскочив сонному коленями на грудь и принявшись ни с того, ни с сего душить человека. У других народов есть для этого припадка название алъп, кошемар, а у нас нет другого, как домовой душил. Он, впрочем, всегда отпускает душу на покаяние и никогда не душит насмерть. При этом домовой иногда бранится чисто по-русски, без зазрения совести; голос его грубый, суровый и глухой, как будто раздается вдруг с разных сторон. Когда он душит, то отогнать его можно только такою же русскою бранью; кто может в это время произнести ее, того он сей же час покидает, и это верно: если в сем припадке удушья сможешь заговорить, бранное или небранное, то всегда опомнишься и можешь встать.
Иные и в это время также спрашивают: «к добру или к худу?», и дедушка завывает глухо: «к ху — у —ду!» Вообще, он более знается с мужчинами, но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы.
Расхаживая по дому, он шаркает, топает, стучит, гремит, хлопает дверьми, бросает чем попало со страшным стуком; но никогда не попадает в человека; он иногда подымает где-нибудь такую возню, что хоть беги без оглядки. Это бывает только ночью, в подполье, в клети, сенях, чулане, в порожней половине или на чердаке; иногда он стаскивает и сваливает ворохом все, что попадется.
Перед смертью хозяина он садится иногда на его место, делает его работу, надевает его шапку; поэтому, вообще, увидать домового в шапке — самый дурной знак.
Перебираясь в новый дом должно, перекрестившись в красном угле, оборотиться к дверям и сказать: «Хозяин домовой, пойдем со мной в дом». Коли ему полюбится житье, то станет жить смирно и ходить около лошадей; а нет, так станет проказить. Голоса его почти никогда не услышишь, разве выбранит кого-нибудь или зааукает на дворе, либо станет дразнить лошадей, заржав по-кониному.
Следы проказ его нередко видны и днем: например, посуда вся очутится за ночь в поганом ушате, сковородники сняты с древка и надеты на рога ухвата, а утварь сиделая, столы, скамьи, стулья переломаны либо свалены все в одну кучу. Замечательно, что домовой не любит зеркала; иные даже полагают, что его можно выкурить этим средством из такой комнаты, где он много проказит. Но он положительно не терпит сорок, даже мертвых, почему и полезно подвешивать на конюшне убитую сороку.
В каких он сношениях с козлом, неизвестно: но козел на конюшне также удаляет или задабривает домового. В этом поверье нет, однако же, связи с тем, что козел служит ведьме: по крайней мере, никто не видал, чтобы домовой ездил на козле. Иные объ-

Имен у домового множество. Восточные славяне его величают «хозяин», «дедушко-браток», «господарь» и т. п., западные славяне и словенцы — «скрат», «кобольд» (на немецкий лад), «красняк», «краснолюд» (из-за его красной одежды или шапки), южные славяне — «стопан» (хозяин). Домовым, сказано, становится один из предков семьи. Является он всем похожим на хозяина дома или же низеньким человеком, заросшим шерстью (чем она гуще -тем богаче семья). Или же в виде животного, особенно змеи (это может быть и реальный домашний уж) или ласки. У него есть жена — домовиха — и дети.
Д.М.Дудко. «Матеръ Лада»

ясняют поверье это так: лошади потеют и болеют, если в конюшне водится ласочка, которая в свою очередь будто не любит козла и от него уходит.
В иных местах никто не произнесет имени домового. От обычая не поминать или не называть того, чего боишься, как, например, лихорадку, домовой получил столько иносказательных кличек, а в том числе почетное звание дедушки. В некоторых местах дают ему свойства оборотня и говорят, что он катится иногда комом снега, клочком сена или бежит собакой.
Для робких домовой бывает всюду, где только ночью что-нибудь скрипнет или стукнет; потому что и домовой, как все духи, видения и привидения, ходит только в ночи и особенно перед светом; но кажется, что домового не стесняет первый крик петуха, как большую часть прочих духов и видений. Для недогадливых и невежд домовой служит объяснением разных непонятных явлений, оканчивая докучливые спросы и толки.
А сколько раз плуты пользовались и будут пользоваться покровительством домового! Кучера под именем его катаются всю ночь напролет и загоняют лошадей или воруют и продают овес, уверяя, что домовой замылил лошадь или не дает ей есть; а чтобы выжить постылого постояльца или соседа, плутоватый хозяин не раз уже ночи три или четыре напролет возился на чердаке, в сенях и конюшне и достигал иногда цели своей.
Нередко, впрочем, и случайные обстоятельства поддерживают суеверие о домовом. Во время последней польской войны наш эскадрон стоял в известном замке в Пулаве, и домовой стал выживать незваных постояльцев: в продолжение всей ночи, в замке, особенно в комнате, занятой нашими офицерами, подымался такой страшный стук, что нельзя было уснуть; а между тем самые тщательные разыскания ничего не могли открыть, нельзя было даже определить с точностью, где, в каком углу или месте домовой возится,— хотя стук был слышен каждому. Плутоватый кастелян пожимал плечами и уверял, что это всегда бывает в отсутствие хозяина, которого домовой любит и уважает, а при нем ведет себя благочинно.
Случайно открылось, однако же, что домовой иногда и без хозяина успокаивался и что это именно случалось тогда, когда лошади не ночевали на конюшне. Сделали несколько опытов, и дело объяснилось: конюшня была через двор; не менее того, однако же, в одной из комнат замка пришлась как-то акустическая точка относительно этой конюшни, и топот лошадей раздавался в ней так звучно, что казалось, будто стук этот выходит из подполья или из стен. Открытие это кастеляну было очень не по вкусу.
В народе есть поверье о том, как и где домового можно увидеть глазами, если непременно захотеть: должно выскать (скатать) такую свечу, которой бы хватило, чтобы с нею простоять в Страстную пятницу у страстей, а в субботу и в воскресенье у заутрени; тогда между заутрени и обедни в Светлое Воскресенье, зажечь свечу эту и идти с нею домой прямо в хлев или коровник: там увидишь дедушку, который сидит, притаившись в углу, и не смеет тронуться с места. Тут можно с ним и поговорить.
Владимир Даль.
«О поверьях, суевериях и
предрассудках русского народа»

Домовой (домовой хозяин, домо-ведушка, домовид, домовидушко, домовидый, домовик, домовитель, домовитушко, доможил, доможир, доможирко, доможирник, домоседушко) — дух дома, «хозяин» двора и дома.
«Хозяин мой, домовитель мой, покровитель мой, пожалей мою коровушку».
«Соседушко, домоседушко, раб к тебе идет... заведи с ним приятство».
М. Власова.
«Новая абевега
русских суеверий»

Домовой усердно заботится о хозяйстве и скотине, поучает хозяев, предсказывает им будущее, предупреждает о несчастьях. Без него и дом не стоит. Потому, переезжая в новое жилье из старого, перезывали домового. Ему ставили угощение, дарили монеты, лоскуты и т.д. Но если «хозяин» прогневается на людей (за лень, ссоры, несоблюдение правил и обычаев) — беда. Он устроит в доме, по-современному говоря, полтергейст, изведет скотину, будет давить во сне. Еще хуже, если колдун вселит в дом «чужого» домового, способного лишь вредить. Такого уже не умилостивляют, а изгоняют плетью или вилами.
Д.М.Дудко. «Матерь Лада»

Семейство домовых
Домовой-доможил
Выделился из осиротелой семьи старший брат и задумал себе избу строить. Выбрал он под стройку обжитое место. Лес рубил «избяной помочью»: сто бревен — сто помочан, чтобы вырубить и вывезти каждому по бревну. Десятком топоров успели повалить лес поздней осенью, когда дерево не в соку, и вывезли бревна по первопутку: и работа была легче, и лошади меньше наломались. Плотники взялись «срубить и поставить избу», а если сладится хозяин деньгами в этот же раз, то и «нарядить» ее, т. е. сделать внутреннее убранство, доступное топору и скобелю; плотники подобрались ребята надежные из ближнего соседства, где испокон веку занимаются этим ремеслом, и успели прославиться на дальние окольности. Помолились на восход солнца, выпили «заручную» и начали тяпать с ранней зари до самой поздней.
Когда положили два нижних бревна — два первых венца — так, что, где лежало бревно комлем, там навалили другое вершиной,— приходил хозяин, приносил водку: пили «закладочные». Под передним, святым, углом, по желанию хозяев, закапывали монету на богатство, и плотники сами от себя — кусочек ладану для святости. Пусть не думают о них с бабьих бредней худого, не болтали бы о том, что они знаются с нечистой силой и могут устроить так, что дом для жилья сделается неудобным. Вот почему, когда поставят весь сруб и мастера наухаются и наломаются до самого сыта при подъеме и установке стропил, к водочному угощению «стропильному» присоединяется закуска и приглашаются гости. Хозяйки в особенности хлопочут около съестного и стараются угостить и задобрить плотников. Наступает самое опасное время, когда плотники, недовольные расчетом и угощением, стараются отомстить: вместо клочьев шерсти в гнездах потолочных балок, закладываемых для тепла, могут засунуть в пазы во мху, между венцами — щепки. Они помешают плотной осадке — и в этих местах всегда будет продувать и промерзать.
Иные лихие люди между концами бревен в углу кладут в коробочку камни, не вынувши их; те места нельзя после плотно проконопатить и избу натопить.
У хозяев, скупых на угощение и охотливых обсчитывать и недоплачивать, под князьком на крыше заделывают горлышко бутылки или прилаживают длинный ящичек без передней стенки, набитый берестой. В ветреную погоду из горлышка раздается докучливый свист: береста заводит неугомонный шум, в котором иному слышится плач и вой, вздохи и выкрики, а другим — неутешные стоны, хоть святых выноси из избы и давай простор и место нечистой силе. Тут что-нибудь из двух: либо завелись черти-дьяволы, либо из старого дома ходит доброжелательный, сжившийся с семьей домовой и подвывает — просится, напоминая о себе в тех случаях, когда забыли его почтить и перезвать на новое пепелище.
Переход в новую избу, или «влазины»,— новоселье — в особенности жуткая пора и опасное дело. Это не в пример хуже, чем раздетым догола броситься в крещенскую прорубь.

На новом месте словно бы надо переродиться, чтоб начать новую тяжелую жизнь в потемках и ощупью. Жгучая боль лежит на сердце, которое не чует (а знать хочет), чего ждать впереди: хотелось бы хорошего, когда вокруг больше худое. Прежде всего напрашивается неотразимое желание погадать, кинуть жребий на счастье, и именно тот самый, который памятен с древнейших времен и известен всей России. Он применяется повсюду: вперед себя в новую избу пускают петуха и кошку. Если суждено случиться беде, то пусть она на них и стрясется. За ними уже может смело входить с иконой и хлебом-солью, всего лучше в полнолуние и обязательно ночью24».

24 Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для новоселья считаются двунадесятые праздники, и между ними главнее всех Введение во храм Богоматери.

Искушенные житейским опытом, хозяйки-бабы, поставив икону на тябло, отрезают один сукрой от каравая хлеба и кладут его под печку. Это — тому незримому хозяину, который вообще зовется «домовым», с придатком для выдела от прочих и в отличие с ними слова «доможил». В таких местах, где ему совершенно верят и лишь иногда, грешным делом, позволяют себе сомневаться, соблюдается очень древний обычай, о котором в других местах давно уже и забыли. Кое-где (например, по Новгородской губернии, Борович) хозяйка дома до рассвета (чтобы никто не видал) старается три раза обежать новую избу нагишом с приговором:
«Поставлю я около двора железный тын, чтобы через этот тын ни лютый зверь не перескочил, ни гад не переполз, ни лихой человек ногой не переступил и дедушка лесной через него не заглядывал».
А чтобы был этот «замок» крепок, баба в воротах перекидывается кубарем, также до трех раз и тоже с заученным приговорным пожеланием, главный смысл которого выражает одну заветную мысль, чтобы «род и плод в новом доме увеличивались».
Задабривая плотников, суеверные люди обязываются тем же обычаем и относительно печников, которые для скупых хозяев придумали также свои проделки: либо заложат в трубе один кирпич так, что печь начинает постоянно дымить, либо гусиное перо с налитой в него ртутью плотно закрепляют одним концом, вмазанным в печь таким способом, что в ней начинается нестерпимый бесовский вой в то время, когда печь начинает остывать, и т. п.
Такова уж деревенская участь в глухих заброшенных местах тамошних темных людей, чтобы дивиться всякому искуснику, любому ремесленному человеку и в каждом мастере своего дела признавать нечто необычное, чрезвычайное и даже сверхъестественное. «Коли знаток чего, так и колдун»: продал свою душу чертям без выкупа, знается с ними и живет в полном согласии, запанибрата. Умелый рыбак, счастливый мельник, у которого полая вода не рвет плотины и не ломает колес, знаются с водяными; охотник на торговую дичь, с зорким прицельным глазом, не выпускающий зарядов дураками, даже по мелкой дичи, задобрил лешего и вошел с ним, как бы по подряду, в соглашение и т. д.
Во всех таких случаях житейские успехи покупаются высокой ценой, далеко не каждому по силам,— ценою святой души и сделками с нечистой силой, которая, если такова, то и злобна, мстительна и всегда недоброжелательна. От нее надо откупаться, надо знать верные средства, и особенно те из них, которые одобрены опытом многих веков и подкреплены свидетельством всех старых людей. От них всегда можно услышать бесконечные доказательства того осадного положения, в каком неизбежно и обязательно, как в заколдованном круге, вечно обретаются простые суеверные люди, на всяком месте и при всяком деле. Даже и переход в новое жилье обставлен страхами и грозит грядущими опасностями, самыми неожиданными дьявольскими наваждениями.
Так как этих рассказов не переслушаешь (до того они разнообразны и многочисленны), то можно их на этот раз и не пересчитывать и обо всех прочих умолчать в том прямом расчете, что на всякую деревенскую избу полагается надежный защитник.
Когда Господь при сотворении мира сбросил на землю всю непокорную и злую небесную силу, которая возгордилась и подняла мятеж против своего Создателя, на людские жилья тоже попадали нечистые духи. Отобрались ли сюда те, которые были подобрее прочих, или уже так случилось, что, приселившись поближе к людям, они обжились и пообмякли, умягчились нравом? Не сделавшись злыми врагами, как водяные, лешие и прочие черти, они как бы переродились: превратились в доброхотов и при этом даже оказались с привычками людей веселого и шутливого нрава. Большая часть верующих так к ним привыкла, примирившись с ними, что не согласна признавать домовых за чертей и принимает их в своих представлениях за особую отдельную добрую породу.
Никто не позволяет себе выругаться их именем. Всегда и все отзываются об них с явным добродушием и нескрываемою нежностью. Это определительно выражается во всех рассказах и согласно свидетельствуется всеми сведениями, полученными от сотрудников в ответ на программные вопросы «Демонологии» из разных концов Великороссии, и в таком значительном количестве, что приходите считать их теперь целыми сотнями.
Каждая жилая деревенская изба непременно имеет одного такого невидимого жильца, который и является сторожем не только самого строения, но, главным образом, всех живущих: и людей, и скотины, и птицы.
Живет-слывет он обычно не под своим прирожденным именем «домового», которое не всякий решится произносить вслух, сколько из уважения к нему, столько и из скрытой боязни оскорбить его таким прозвищем, какое может он принять себе за насмешку. Отчего и не повеличать его из приличия и за очевидные и доказанные услуги именем «хозяина» и за древность лет его жизни на Руси — «дедушкой»25.

25 Рассказывая о домовом, всего чаще называют его прямо и просто «он» или «сам», но еще чаще «добро-жилом» и «доброхотом», а в Вологодской губернии (Кадн. уезда) даже «кормильцем». По всему лесному северу России за свое охотливое совместное жительство с православным русским людом зовется он «суседком» и «батанушком» (батаном — не то в смысле бати-отца, не то братана, т. е. народного брата). В семьях Олонецкого края величают его даже почетным именем «другая половина». Во всяком случае, он — доможил, а за обычай житья в тепле и холе — «жировик», за некоторые житейские привычка — «лизун». За то, что он все-таки существо незримое, бесспорная и подлинная «нежить» (ни дух, ни человек) — домовой, в обход настоящего и прямого названия, прозывается еще и считается «постеном» (а также «постен» — от стени или тени), как призрачное существо, привидение. Зовут его еще иногда «карноухим», за то? что будто у него, в отличие от настоящих людей, кроме обросшего густой шерстью тела и хвоста, не хватает одного уха. В видах особого исключения называют его еще «некошным» (некошной); в тех только случаях, когда он не ладит с хозяевами избы, хотя это прозвище более прилично (и чаще применительно) ко всяким другим чертям, к водяным и лешим и прочим, а к домовому духу не прилаживается и, собственно, не подходит.

Поскольку все это разнообразие имен и прозвищ свидетельствует о живучести домашнего духа и близости его к людским интересам, постольку он сам и неуловим, и неуязвим. Редкий может похвалиться тем, что воочию видал домового. Кто скажет так, то либо обманулся с перепугу и добродушно вводит других в заблуждение, либо намеренно лжет, чтобы похвастаться и удачным случаем, и храбростью, и всезнайством.

Видеть домового нельзя: это не в силах человеческого глаза (с чем совершенно согласно большинство людей сведущих, искусившихся долгим опытом жизни). Кто видал его в виде вороха сена, в образе какого-либо из домашних животных, тот явно увлекается, мудрствуя на том предположении, что домовой, как невидимый дух с нечеловеческими свойствами, наделен способностью превращаться, перевертываться, принимая на себя разновидные дичины и даже — будто бы всего охотнее — образ самого хозяина дома. Тем, кто пожелал бы видеть, предлагают нелегкие задачи: надо надеть на себя, непременно в Пасхальную ночь, лошадиный хомут, укрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми, которых он особенно любит, целую ночь и, конечно, досидеться до того, чтобы потом насмешками не давали соседи прохода.
Говорят даже, что если домовой увидит того человека, который за ним таким образом подсматривает, то устраивает, что лошади начинают бить задом по бороне и могут до смерти забить любознательного.
Верно вполне доказано только одно, что можно слышать голос домового (и в этом согласны все поголовно), слышать его тихий плач и глухие сдержанные стоны, его мягкий и ласковый, а иногда и отрывисто-краткий и глухой голос в виде мимоходных ответов, когда умелые и догадливые успевают окликнуть и сумеют спросить его при подходящих случаях.
Впрочем, все, кто поумнее и поопасливее, те не пытаются ни видеть этих духов, ни говорить с ними, потому что, если это и удастся, добра не будет: можно даже опасно захворать. Впрочем, домовой, по доброму своему расположению к большакам семьи преимущественно и к прочим членам в исключение, имеет заветную привычку наваливаться во сне на грудь и давить. Если кто, проснувшись, поспешит спросить его: «К худу и добру?», он ответит человеческим голосом, словно ветер листьями прошелестит. Только таким избранным и в особину налюбленным удалось узнать, что он мохнатый, оброс мягкой шерстью, что ею покрыты даже ладони рук, совершенно таких же, как у человека. Что у него имеются сверх положения рога и хвост (это только одни предположения, так как никто, собственно, их не видал). Часто также он гладит сонных своею мягкою лапой, и тогда не требуется никаких вопросов — довольно ясно, что это к добру.
Зла людям он не делает, а напротив, старается даже предостеречь от грядущих несчастий и временной опасности. Если он временами стучит по ночам в подызбице, или возится за печью, или громыхает в поставцах посудой, то это делает он просто от скуки и свойству своего веселого нрава, позабавляется.
Давно и всем известно, что домовой — вообще большой проказник, своеобразный шутник и, где обживается, там беззаботно беспричинно резвится. Он и сонных щекотит, и косматой грудью на молодых наваливается, также от безделья, ради шутки. Подурит и пропадет с такой быстротой, что нет никакой возможности заметить, каков он видом (что, однако, удалось узнать про лешего, водяного и прочих духов — подлинных чертей).

Подарки домовому — хлеб, цветные лоскутки, монету с изображением св. Егория — клали и под ясли. В Орловской губернии под яслями для домового оставляли цветные лоскутки, овечью шерсть, мишуру, блестки, старую копейку с изображением лошади и горбушку хлеба. В смоленских деревнях домовому предназначали кусок хлеба, обернутый в прошитую красной ниткой тряпочку. Дар относили в сени или на перекресток, где кланялись на четыре стороны и читали молитвы.
М. Власова. «Новая абевега русских суеверий"

У домового — обычно невидимого обитателя двора и дома — много имен. Некоторые из них указывают на местопребывание домового (хлевник, голбешник, избной, подпечник, подпольник), на форму его появления (пастень, стень, глумица), на характер и основные занятия (домовой хозяин, домовитель, домовитушко). Домовой — обитатель дома — доможил, жихарь. Крестьяне твердо уверены, что никакой дом не стоит без домового. Образ домового при своей внешней простоте — один из самых сложных, многозначных в крестьянских поверьях. Домовой наделяется разнообразными обликами, качествами, способностями. Основные занятия домового — забота о скотине, предсказание будущего обитателям дома.
М. Власова.
«Новая абевега
русских суеверий»

В Смоленской губернии (в Дорогобужском уезде) видали домового в виде седого старца одетого в белую длинную рубаху и с непокрытой головой. Во Владимирской губернии он одет в свитку желтого сукна, волоса на голове и на бороде длинные и всегда носит, никогда не снимая, большую лохматую шапку. Из-под Пензы пишут, что это старичок маленький, «словно обрубок или кряж», но с большой седой бородой и неповоротливый: всякий может увидеть его темною ночью до вторых петухов. Иногда там же он принимает вид черной кошки или мешка с хлебом. Как же теперь во всем этом разобраться и кому больше верить?
Поселяясь на постоянное житье в жилой и теплой избе, он так в ней приживается на правах хозяина, что вполне заслуживает присвоенное ему в некоторых местности прозвание доможила. Если он замечает покушение на излюбленное им жилище со стороны соседнего домового, если, например, он уличит его в краже у лошадей овса или сена, всегда вступает в драку и ведет ее с таким ожесточением, какое свойственно только могучей нежити, а не слабой людской силе. Не одни лишь чуткие и прислушливые люди могут слышать этот шум в хлевах и конюшнях и отличать возню домовых от лошадиного топота и шараханья шальных овец.
Приживается каждый домовой к своей избе даже в такой сильной степени, что его трудно, почти невозможно выселить или выжить. Недостаточно для того всем известных молитв и обычных приемов. Надо владеть особыми притягательными добрыми свойствами души, чтобы он внял мольбам и не признал бы ласкательные причеты за лицемерный подвох, а предлагаемые подарки, указанные обычаем и советом знахаря,— за шутливую выходку.
Если при переходе из старой рассыпавшейся избы во вновь отстроенную не сумеют переманить старого домового, он не задумается остаться жить на старом пепелище, среди трухи и развалин, в холодной избе, несмотря на ведомую любовь его к теплым хоромам, в тоске и на холоде, и в полном одиночестве, даже без соседства мышей и тараканов, которые вместе со всеми другими жильцами успевают перебраться незваными. Оставшийся из упрямства, по личным соображениям или оставленный по забывчивости недогадливых хозяев, он предпочитает страдать, томясь и скучая, как делал это, между прочим, тот домовой, которого забыли пригласить с собой переселенцы в Сибирь. Он долго плакал и стонал в пустой избе, но не мог утешиться.
При выборе в избе определенного места для житья домовой неразборчив: живет и за печкой, и под шестком, поселяется под порогом входных дверей, и в подызбице, и подволоке, хотя замечают в нем наибольшую охоту проводить время в голбцах (известных дощатых помещениях около печи со спуском в подполье) и в чуланах.
Когда суседко поселяется на вольном воздухе, например на дворе, то и зовется уже дворовым, но едва ли представляет он собою отдельного духа: это тот же хозяин, взявший в свои руки наблюдение за всем семейным добром. Его также не смешивают с живущими в банях баенными и банными (если он бывает женского рода, то называется волосаткой), с поселившимися на гумнах овинными и т. п. (см. об них дальше). Это все больше недоброхоты, злые духи: на беду людей завелись, и было бы большим счастьем, когда бы они все исчезли с лица земли.
Но как обойтись без домового? Кто предупредит о грядущей напасти, кто скажет, какой масти надо покупать лошадей, какой шерсти выбирать коров, чтобы водились они подолгу? Если говорят, что скотина «не ко двору», то значит везде одно и то же: ее невзлюбил своеобразный капризник «дворовый хозяин». Кто умеет слушать и чутко слышит, тому домовой сам, своим голосом, скажет, взъезжая на нелюбимой лошадке и переделывая ее из сытого круглыша в такую клячу, у которой шкура висит, как на палке. В Меленках (Владимирской губернии) один спрятался в яслях и ему так посчастливилось там, что он увидел, как домовой соскочил с сушила, подошел к лошади и начал плевать ей в морду, а левой лапой у ней корм выгребает и ворчит про себя, но так, что очень слышно:
— Купил бы кобылку пеганьку задок беленькой! Послушались его и купили. И вот из-под яслей хозяин видел, как с сушила соскочил домовой в лохматой шапке, в желтой свитке, обошел кругом лошадь, осмотрел ее да и заговорил:
— Вот это лошадь! Эту стоит кормить, а то купил какую-то кляцю.
Стал ее гладить, заплел на гриве косу, ходит да похваливает и сует ей в морду овес.
В одной деревне Череповецкого уезда (Новгородской губернии) домовой, навалившись ночью на мужика и надавливая ему грудь и живот, прямо спросил (и таково сердито!):
— Где Серко? Приведи его назад домой.
Надо было на другое же утро ехать в ту деревню, куда продал хозяин лошадь, и размениваться. А там тому рады; и у них, когда вводили лошадь на двор, она фыркала и артачилась, а на другое утро нашли ее всю в мыле. Один в упор спросил домового, какой шерсти покупать лошадь; домовой ему в упор ответил: «Хоть старую, да чалую», и т. п.
Бывают лошади «двужильные» (переход от шеи к холке раздвоенный), в работу негодные: служат только на домового. Кто об этом дознается, тот спешит продать за бесценок: вся беда в том, что если она околеет на дворе, то, сколько лошадей ни покупай потом,— все они передохнут (счетом до 12) и нельзя больше держать эту скотину. Вот только в таком единственном случае, как ни добр нравом, всякий домовой неуступчив: тогда пробуют околелую лошадь вытаскивать не в ворота, а в отверстие, нарочно проломанное в стенке хлева,— и то не всегда помогает.
Зная про подобные напасти и не забывая проказ и капризов домового, завели по всей великой Руси общие для всех и обязательные для каждого обычаи при покупке и продаже лошадей и скота, при приводе их во двор и обхождении с ними за все время службы.
Когда купят корову или лошадь, то повод от узды или конец веревочки перекладывают из полы в полу и говорят пожелания «легкой руки». Покупатель снимает с головы шапку и проводит ею от головы и шеи, вдоль спины и брюха «новокупки». А когда ведут домой, то из-под ног по дороге поднимают щепочку или палочку и ею погоняют. Когда переведут корову во двор, погонялку эту забрасывают.
— Как щепочке не бывать на старом месте, как палочке о том же не тужить и не тосковать, так бы и купленная животина не вспоминала старых хозяев и не сохла по ним.
Затем «новокупку» прикармливают кусочком хлеба, а к домовому прямо обращаются и открыто, при свидетелях кланяются во все четыре угла в хлевах и просят поить, кормить, ласкать и холить и эту новую, как бывалых прежних.
С домашнего скота добрый домовой переносит свои заботы и на людей. Охотнее всего он старается предупреждать о несчастиях, чтобы умелые успевали приготовиться к встрече и во всевозможных случаях отвратить от себя заблаговременно, а догадливые разумеют те знаки без слов, какие он подает, когда ему вздумается. Быть в доме покойнику, если слышится его плач иногда в самой избе. Иногда у трубы на крыше заиграет в заслонку — будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; обмочит ночью — заболеет тот человек; подергает за волосы — остерегайся, жена: не ввязывайся в спор с мужем, не грызись с ним — отмалчивайся, а то наверно прибьет, и очень больно. Загремит домовой в поставчике посудой — осторожнее обращайся с огнем и зорко поглядывай, не зарони искры, не вспыхнула бы непотушенная головешка, не сделался бы большой пожар и т. д. Плачет и охает он к горю, а к радостям скачет, песни играет, смеется; иногда, подыгрывая на гребешке, предупреждает о свадьбе в семье и т. п.
Все хорошо знают, что домовой любит те семьи, которые живут в согласии, и тех хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, в порядке и чистоте держат свой двор. Если из таких кто-нибудь забудет, например, замесить коровам корм, задать лошадям сена, домовой за него позаботится. Зато ленивым и нерадивым он сам охотно помогает запускать хозяйство и старается во всем вредить: заезживает лошадей, мучает и бьет скотину; забивает ее в угол яслей, кладет ее вверх ногами в колоду, засоряет навозом двор, давит каждую ночь и сбрасывает с печи и полатей на пол и хозяина, и хозяйку, и детей их, и т. д.
Бывает иногда и так, что, любя хороших хозяев, он, между тем, мучает скотину, а кого любит, тому наваливается во сне и наяву, не разбирая ни дня, ни ночи, но предпочитает сумерки. Захочет ли он объявиться с печальным или радостным известием, или просто пошутить и попроказить, во всех таких случаях предпочитает принимать на себя вид самих домовых хозяев. Только (как успевали замечать некоторые) не умеет при этом прятать своих лошадиных ушей. В таком образе домовой не прочь и пособить рабочим, и угостить иного даже курительным табаком; старается успешно помешать конокрадам, вырядившись в хозяйское платье и расхаживая по двору целую ночь с вилами в руках, и т. п.
Под г. Орлом знают и рассказывают про такой случай, когда домовые раздобрились для своих любимых хозяев так, что помогали им в полевых работах, а неудачливого спасли тем, что наладили его на торговлю, и на этот раз с таким уже успехом, что все дались диву и завидовали. Заботы и любовь свою к семьям простирает иной «доможил» до такой степени, что мешает тайным
грехам супругов и, когда не поспеет вовремя, наказывает виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит.
Так как всей нечистой силе воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой и трогать ее, то, имея власть над телом, домовые не упускают случая пускать в ход и шлепки до боли и щипки до синяков. Не успеет виновная, улегшись спать, хорошенько забыться, как почувствуется в ногах тяжесть, которая пойдет подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что затрещат кости и станет захватывать дыхание. Одно спасение на такие случаи — в молитве, да и то надо изловчиться суметь собраться с духом и успеть проговорить вслух ту самую, которую не любят все нечистые: «Да воскреснет Бог»26.

26 Во многих глухих местах Костромской губернии, а по сведениям Бюро — и в Калужской, сохранился очень древний обычай подвешивать над стойлами конюшен и над насестами в курятниках «куриных и лошадиных богов». Для коней таковым богом служит особенный камень с дырой, для кур — горлышко от кувшина.

Пока наступит та блаженная пора, когда эта великая молитва громко раздастся на всю святую Русь и оцепенеет намертво вся нечистая сила, простоплетеные деревенские хозяева долго еще будут темною ночью без шапки, в одной рубахе ходить в старый дом и с поклонами упрашивать домового духа пожаловать в новые хоромы, где в подызбице самой хозяйкой бывает приготовлено ему угощение: присоленный хлебец и водка в чашке. Суеверия, основанные на воззрении на природу, тем дороги и милы простому, не тронутому сомнениями уму, что успокоительно прикрывают черствую и холодную действительность и облегчают возможность толковать сложные явления самыми простыми и подручными способами.
Проказами домового объясняют ненормальные уклонения и болезненные отправления организма, вроде тех, когда «кажется» и когда «блазнит», т. е. неосязательное представляется воочию, или когда «чудится», когда болезненно настроенный слух передает малейший шелест в преувеличенном виде и сдержанный шепот облекает в ясные речи и даже в шумные разговоры. Немудрено при таких условиях пребывать в полном ослеплении и обидном неведении, хотя бы очевидная голая истина предлагала наглядное объяснение таинственного и готовое опровержение предположенному.
Потеряла аппетит лошадь — бросила есть и пить, потому что ловкий цыган, успевший купить ее в собственность, успел сунуть ей в язык булавку. Усиленно катается по полу другая лошадь и мучительно чешется об стенку и ясли, потому что недобрый человек посадил ей в гриву и хвост ветку шиповника. Не находит животное себе места и забивается под ясли так, что с трудом оттуда вытаскивается, по той причине, что приселилась к конюшне ласка 27:

27 Она же норок, musiella nivalis — вся белая, едва приметная, бегает по стенкам, не любит козла — убегает от него.
Были и особые праздники домового. Один из них — 7 февраля, день Ефима Сирина, «именины домового», когда домового «закармливали», оставляя ему еду (кашу) с просьбой беречь скот. 12 апреля, в день Иоанна Лествичника, домовой праздновал наступление весны. По словам крестьян, в этот день он бесился, сбрасывал шкуру, подкатывался хозяевам под ноги.
М. Власова. «Новая абевега русских суеверий»

этот крошка-хищник из хорьковой породы при своем гибком теле умеет заползать в уши и, по своим кровожадным наклонностям, прокусывает кожу на ногах и лакомится кровью. Ушной проход у лошадей особливо опасное место, будучи устроен с таким изворотом, что попавшее туда инородное тело не может высыпаться: злодей-кучер при стачке с барышником насыпает туда несколько дробин,— и лошадь непременно околеет. На утренней заре холеный иноходец оказался весь в мыле: только что сейчас вернулся на нем молодой парень, всю ночь гулявший тайком от отца и ездивший по соседним посиделкам с песнями и товарищами.

Начала сытая лошадка спадать в теле по той очевидной и несомненной причине, что городской кучер открыл на сторону торговлю ворованным господским овсом, а деревенский сосед от крайней нищеты повадился темными ночами выгребать овес из чужих яслей для своей лошадки.
Поднялось у молодой бабы в крови бушеванье и почудилось ей, что будто подходит к ней малой и жмет и давит. Уже и молитву читать принималась, и крестное знамение на себя накладывала — ничто не берет, а изловчилась прочитать «Оточу» — все и пропало. Два дня поломало, а потом и муж сошел из Питера.
В таких случаях участие домового представляется очевидным и помощь весьма желательною: как и представили это в поэтических образах два наших поэта — Островский и Мей.

Я поглажу тебя лапой бархатной

На богатство, на радость с милым дружком

Тихий сон-угомон ясным глазынькам,—

В изголовье тебе грезы девичьи

За сердечным другом
То ли не житье,
А у нас по дому
Горе да вытье28,—

28 См. «Воевода, или Сон на Волге», действие III.

спел домовой Островского свою зловещую песенку — намекнул несчастной про путь-дорогу для выхода из неволи, к спасенью от злой кручины. Домовой Мея безжалостен: он оказался точным и строгим исполнителем возложенных на весь их род обязанностей. Успел он все сделать, что ему указано на каждый день и к чему он привык с того самого дня, когда поселился в доме: обошел обычным дозором дом, заглянул в погреб, в закрома, побывал на сеновале, от конюшни отгреб кучки снега, лошадкам дал корму, гривы заплел, не забыл сходить в кладовые, отмыкал замки, осмотрел все нажитое честным трудом крестьянское добро:

Все бы было ладно, все бы по нутру...

Только вот хозяйка нам не ко двору:

Больно черноброва, больно молода,-

На сердце тревога: грудь-то высока

Мигом одурачит мужа-старика.

Знать, и домовому не сплести порой

Бороду седую с черною косой.

Погоди ж, я с нею шуточку сшучу,

И от черной думы разом отучу.

Только обоймется с грезой горячо,—

Я тотчас голубке лапу на плечо29.

29 Сочинения Л. А Мея, т. 2 (изд. 18б2г.), стихотворение «Хозяин»

Домовой-дворовой
Как ни просто деревенское хозяйство, как ни мелка, по-видимому и на самом деле, вся обстановка домашнего быта, одному домовому-доможилу со всем не управиться. Не только у богатого, но и у всякого мужика для него издревле полагаются помощники, назначены приспешники, работа которых в иных местах не замечается и не полагается за самостоятельную, вся целиком приписывается одному «хозяину».
В других местах умеют догадливо различать труды каждого домашнего духа из нечисти в отдельности, распознают его заслуги и взвешивается степень зла и добра, им причиняемых, с ревностною точностью и неизменным постоянством. Точно то же самое применяется и к другой нечистой силе, особенно заподозренной в злобных покушениях на душевный покой и телесное здравие всех живущих семьями и работающих общинами. Домовому-доможилу приданы в помощь дворовой, банник, овинник (он же гуменник), шишимора-кикимора; лешему помогает полевой, водяному ичетики и шишиги вместе с русалками.
По месту обычного жительства дворовой-домовой получил свое имя, по характеру отношений к домовладельцам он причислен к злым духам, и все рассказы о нем сводятся к мучениям тех домашних животных, которых он невзлюбил (всегда и неизменно дружит только с собакой и козлом). Это он устраивает так, что скотина спадает с тела, отбиваясь от корму, путает гриву, обрезает и общипывает хвост и прочее. Это против него всякий хозяин на потолке хлева или конюшни подвешивает убитую сороку: ненавидит дворовой-домовой эту сплетницу-птицу. Это его стараются ублажать всякими мерами, предупреждать его желания, угождать его вкусам: не держат белых кошек, белых собак и сивых лошадей (соловых и буланых он тоже обижает; холит и гладит вороных и серых), а если уже нельзя было отказаться от покупки таковых, вводят их через овчинную шубу, разостланную в воротах, шерстью вверх.
С особенным вниманием ухаживают хозяйки около новорожденных животных, зная, что дворовой не любит ни телят, ни овец: либо задушит, либо и вовсе изломает. Поэтому-то таких и стараются всегда унести из хлевов и поселяют охотно в избе, вместе с ребятами, и окружают таким же попечением: принесенного сейчас же суют головой в устье печи, или, как говорят, «вдомляют» (сродняют с домом). На дворе этому домовому не подчинены одни только куры: у них, как уже сказано, имеется свой бог.
Прибегая к мерам умилостивления домового-дворового, как к подобным с домовым-доможилом, не всегда, однако, достигают цели: и он точно так же то мирволит, то ни с чего, без всяких видимых поводов начинает проказить, дурачить, причиняя постоянные беспокойства, явные убытки в хозяйстве и прочее. В таких случаях применяют решительные меры и вместо ласки и угождений вступают с ним в открытую борьбу и нередко в рукопашную драку.

ДОМОВОМУ

Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!
Да не вредят полям опасный хлад дождей
И ветра позднего осенние набеги;
Да в пору благотворны снеги
Покроют влажный тук полей!
Останься, тайный страж, в наследственной сени,
Постигни робостью полунощного вора
И от недружеского взора
Счастливый домик охрани!
Ходи вокруг его заботливым дозором,
Люби мой малый сад и берег сонных вод,
И сей укромный огород
С калиткой ветхою, с обрушенным забором!
Люби зеленый скат холмов,
Луга, измятые моей бродящей ленью,
Прохладу лип и кленов шумный кров —
Они знакомы вдохновенью.

Александр Пушкин

Домового считают духом добрым и называют хозяином дома, а также хозяином как над человеком, так и над скотом. Кроме того, домового называют «батюшко домовой». Домовой ходит по всему дому, а местопребыванием предпочитает подполье. По народному убеждению, если он любит всю семью, то она будет жить богато и счастливо, а если же нет, то будет носить какую-то тяготу и не будет зажиточна. Если полюбит двор и скотину, то в доме будет большой приплод скота, и он будет всегда здоров и сыт. Если же нет, то не будет приплода на дворе, скот будет постоянно нездоров и часто будет околевать. По народному названию это значит «ускотье». Если же не залюбит одну скотину, то отгоняет ее от корма и валяет даже с ног, всячески ее мучит, иногда до смерти.
Из полного собрания
этнографических трудов
А Е. Бурцева

По вологодским местам обезумевшие от злых проказ дворовых тычут навозными вилами в нижние бревна двора с приговором: «Вот тебе, вот тебе за то-то и вот это». По некоторым местам (например, в Новгородской губернии) догадливый и знающий запасается ниткой из мертвецкого савана, вплетает ее в треххвостную ременную плеть и залепляет воском. В самую полночь засветит эту нитку и, держа ее в левой руке, идет он во двор, бьет плетью по всем углам хлева и под яслями: авось как-нибудь попадет в виновного.
Нередко домовые хозяева терпят от ссор, какие заводят между собой соседние дворовые — несчастье, которое нельзя ни отвратить, ни предусмотреть. В Вологодской губернии, (в Кадни-ковском уезде Васьяновской волости) злой дворовушко позавидовал своему соседу, доброму дворовушке, в том, что у того и коровы сыты, и у лошади шерсть гладка и даже лоснилась. Он провертел дыру в чане, в котором добряк возил в полночь с реки воду. Лил он, лил ее в чан и все ждал, пока вода сравняется краями, да так и не дождался: и с горя на месте повис под нижней губой лошади ледяной сосулькой в виде «маленького человека в шерсти».
Оттуда же (из-под Кадникова) получена и такая повесть (записанная в деревне Куровской, как событие 80-х годов прошлого столетия):
«Жила у нас старая девка, незамужняя; звали ее Ольгой. Ну, все и ходил к ней дворовушко спать по ночам и всякий раз заплетал ей косу и наказывал: «Если ты будешь ее расплетать да чесать, то я тебя задавлю». Так она и жила нечесой до 35 годов и не мыла головы, и гребня у себя не держала. Только выдумала она выйти замуж. И девичник настал: пошли девки в баню и ее повели с собой, незамужнюю-то, старую девку, невесту-то. В бане стали ее мыть. Начали расплетать косу и долго не могли ее расчесать: так-то круто закрепил ее дворовушко. На другое утро надо было венчаться — пришли к невесте, а она в постели лежит мертвая и вся черная; дворовушко-то ее и задавил.
Не только в трудах и делах своих дворовой похож на доможила, но и внешним видом от него ни в чем не отличается: также похож на каждого живого человека, только весь лохматый. Потому все, что приписывается первому, и до него относится,— служит лишь повторением того, что говорят про второго.
И замечательно, что во всех подобных рассказах нет противоречий между полученными из северных лесных губерний и теми, которые присланы из черноземной полосы Великороссии (из губерний Орловской, Пензенской и Тамбовской). В сообщениях из последних замечается лишь разница в приемах умилостивления: напластывается здесь наибольшее количество таковых приемов символического характера, с явными признаками древнейшего происхождения. Вот, например, как дарят дворового в Орловской губернии: берут разноцветных блесток хотя бы бумажных, старинную копейку с изображением коня, горбушку хлеба, отрезанную от целого каравая, и несут все это в хлев и читают молитву:
«Царь дворовой, хозяин домовой, соседушко-доброхотушко! Я тебя дарю-благодарю: скотину прими — попой, накорми!»

Этот дар, положенный в ясли, далек по своему характеру от того, который подносят этому же самому духу на севере, в лесах,— на навозных вилах или на кончике жесткой плети.
Домовые-дворовые обязательно полагаются для каждого деревенского двора, как домовой-доможил для каждой избы и банники для всякой бани, овинники или гуменники — для всех без исключения риг и гумен (гумен, открытых со всех сторон, и риг, прикрытых бревенчатыми срубами с непротекающими крышами). Вся эта нечисть — те же домовые, отличные лишь по более злобным свойствам, по месту жительства и по затейливым проказам.

Федот Кириллов из деревни Глубокова рассказывает: «У моего отца, Кирилла Александрова, домовой незалюбил бурого мерина и почти каждую ночь привязывал его к яслям хвостом. Когда отвяжут, то закатит под ясли. Так побились-побились с этим мерином и продали.
У тестя моего, Василия Сергеева, был на дворе хлев, в который, если поставят корову или телушку, то за ногами у каждой будет виться из соломы жгут и навьется до того, что нельзя будет ходить. Так случалось постоянно, и отступились от того хлева — не стали ставить никакую скотину. Должно быть, место в хлеве было не по домовому».
Кроме того, если домовой залюбит известную лошадь, то заплетает ей в гриве косы, которые, если выстригут, то вскоре заплетает новые. Так случалось и с женщинами, у которых домовой заплетает косы. Про этот случай мне рассказывал крестьянин деревни Тюшляева Иван Кондратьев:
«Домовой любил мою умершую мать, по ночам во сне заплетал ей косу в волосах, особую от других, которые она делала сама. Если она косу эту отстрижет, то заболит голова и косу он скоро заплетет новую. Однажды спал я вместе с матерью и проснулся. Ночь была месячная, и накинул на шею матери свою руку, и под руку попала кошка, она сидела на затылке, на волосах, была не наша, а какая-то серая. На другой день я спросил у матери о чужой кошке, и она мне сказала: "Полно, дурак, это был домовой, заплетал у меня косу"».
Домовые, если залюбят на дворе скотину, то дают корма по ночам.
Из полного собрания
этнографических трудов
А. Е. Бурцева

Домовой — олицетворенное понятие огня, хранимого на домашнем очаге. Это доказывается доныне уцелевшими обрядами. При переходе на новоселье хозяйка топит печь в старой избе: как только прогорят дрова, она выгребает весь жар в чистый горшок и со словами: «Милости просим, дедушка, на новое жилье» переносит горящие уголья в новую избу... Великороссы думают, что домовой живет за или под печкой, но, кроме избы, домовой поселяется и в банях, овинах, словом везде, где устроена печь. Домовой — малорослый старик, весь покрытый косматой шерстью. Ему приписывается страсть к лошадям; по ночам он любит разъезжать верхом, так что нередко поутру видят лошадей в мыле. У домового есть любимая лошадь, которую он холит и чистит, приглаживает ей шерсть и заплетает хвост и гриву. Домовой охотно ездит на козле, которого и держат на конюшне... В свадебных обрядах стараются возбудить расположение чужого «дедушки» к невесте, потому что проводят резкое различие между домовым своим и чужим: свой домовой большей частью добр, а чужой — непременно лихой. Но иногда домовой становится злым в отношении к семье хозяина, в особенности когда не исполняется обычных ему жертвоприношений, состоящих из хлеба, соли, пирогов и других яств.
Большая энциклопедия С.Н. Южакова

Недавно мне пришлось слышать рассказ о домовом. Молодая баба, уроженка деревни Саломыковой, Фекла Алтухова рассказала мне случай, бывший с ее невесткой. У этой невестки был трехлетний сын, здоровый, славный мальчик. Однажды ночью мать этого ребенка была разбужена стуком отворяемого окна. Открыв глаза, она увидала влезающего в окно «хозяина», то есть домового. По виду он был похож на человека, одет «по-мужицки», на голове у него была огромная шапка, которую он не снял и в избе, а лица нельзя было разглядеть благодаря темноте. Влезши в окно, он подошел к лежанке и лег, вытянувшись во весь рост и низко свесив голову с лежанки. Бедная баба лежала ни жива, ни мертва. Потом, собравшись духом, она начала звать Феклу, а когда та проснулась, она попросила ее открыть трубу, так как из печи будто бы идет угар. Фекла встала, зажгла лампу. Домовой исчез. Угара в печке не оказалось и невестка призналась Фекле, что она позвала ее потому, что ей было очень уж страшно и рассказала ей о неожиданном посещении «хозяина». Вскоре после этого проишествия сын Феклиной невестки заболел и через несколько времени умер. Появление домового было принято бабами за предсказание смерти ребенка. Фекла сообщала мне еще, что домовой — или «хозяин», или еще «милак» — живет на чердаке — «на потолоке»,— но ходит по всему дому и двору и «вещует», то есть является предупредить людей о приближении какого-либо несчастья.
И, Е. Резанова. 1898г.

Древняя Русь в лицах

Домовой

В этимологических словарях славянских языков к этому слову даны два основных, связанных между собою значения: 1) «Относящийся к дому, семье, хозяйству»; 2) «Сверхъестественное существо, добрый или злой дух, якобы живущий в доме и охраняющий его». Домового в народной среде называли и по-другому: домовник, дедушка, старик, постень, лизун, суседко.
Наши предки не могли представить себе дома (то есть жилища, семьи, имения, хозяйства, имущества) без чудесного покровителя. У каждого жилища был свой домовой. Каждый домовой жил сам по себе: домовые-соседи не дружили, а нередко враждовали. Внешность домового описывали по-разному. Чаще всего он изображался глубоким стариком с седой бородой. На его добродушном лице выделялись фосфорическим блеском глаза. Говорят, обычно домовой похож на хозяина дома, «словно вылитый», и даже носит хозяйскую одежду и перенимает хозяйские привычки. При всем том кое-какие признаки необыкновенности проглядывают в облике домового вполне отчетливо: отчасти это заметно по одежде (домовой предпочитает длинную белую рубаху, иногда — красную рубашку), но главное — тело его, даже ладони и подошвы покрыты мягкой шерстью, он весь ею зарос, у него длинные торчащие уши (либо одно ухо отсутствует). Самое же необычайное — это способность домового менять облик: принимать вид кошки, собаки, зайца, медведя с человеческой головой, превращаться в ворох сена или мешок с хлебом. Домовой всегда живет в доме, его присутствие сказывается во всем, но он невидим. Считалось, что глядеть на него ни в коем случае нельзя — можно ослепнуть или вовсе умереть. Впрочем, в иные дни домового увидеть было можно, но для этого приходилось прибегать к особым ухищрениям: например, в пасхальную ночь надеть на себя хомут, или положить борону зубьями вниз, или спрятаться в конюшне...
Обитатели дома хоть и не видят «хозяина», но постоянно слышат ночами то тихий плач, то глухие стоны, слышат, как домовой расхаживает по дому, топает, стучит, хлопает дверьми, гремит утварью, заводит какую-то возню... По утрам можно обнаружить следы его ночных забав: мебель передвинута, вещи сброшены на пол, посуда с остатками ужина переставлена на другое место... Семья, перебираясь в новый дом, должна была взять с собою и своего домового. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы в новом жилище оказался другой «хозяин», ибо от него, кроме беды, ничего ждать не приходилось. Чтобы предохранить себя от «чужого», над воротами втыкали ветку чертополоха. Хозяева, покидая прежний дом, кланялись на четыре угла и приговаривали: «Хозяйнушко-господин, пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье-бытье, на богатство». Приглашали и семью домового на новое место: «Домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу — как умею попрошу». Некоторые поступали иначе: домового завязывали в мешок и таким образом переносили в новый дом. Но, пожалуй, один из самых древних обрядов, бросающий свет на исконное значение домового, вот какой: старшая из женщин в семье последний раз топила печь в старом доме, выгребала жар и, дождавшись полдня (по солнцу), накладывала в чистый горшок горячих углей, покрывала его скатертью, распахивала двери дома и, обратившись лицом к заднему углу избы, говорила: «Милости просим, дедушка, к нам на новое житье». Затем женщина с горшком углей в руках шла на новый двор, где у растворенных ворот хозяин с хозяйкой встречали дедушку домового с хлебом-солью и со словами «милости просим...». В избе женщина ставила горшок на загнетку (место в предпечье, куда сгребают жар) и трясла скатерть в каждом углу избы, как будто выпуская домового. Затем принесенные угли высыпали в печурку, горшок же разбивали и обломки его закапывали ночью под передний угол нового дома. Таков был обряд древнего языческого освящения дома, призванный обеспечить не просто благополучие его, но и продолжение добрых семейных традиций. Ведь воплощением благополучия семьи и залогом сохранения родовых традиций издавна выступает домашний очаг. Древние люди когда-то поклонялись непосредственно огню, но со временем символом его стал печной огонь, а домовой — незримый хозяин и сберегатель очага. Кроме того, на домового перешли отчасти представления о родовых предках, и он стал восприниматься как далекий родоначальник семьи, «дедушка» не только по возрасту, но и по родству.
В идеале домовой — это патриарх рода, хозяин дома, верховный распорядитель в нем. Он замечает каждую мелочь, без устали хлопочет по дому, заботится о порядке и помогает его обитателям.
Постоянное место домового — на печи или под печью (его и называют иногда «подпечником»), а также в чулане, в клети, в подполье, на чердаке. Днем он не дает о себе знать и выходит лишь ночью.

Домовой. Резьба по дереву. Новгород, XIII в.

Превыше всего домовой ценит согласие и лад в семье; он любит хозяев, которые рачительно относятся к своему добру, держат двор в порядке и чистоте. Таким домохозяевам он всегда готов помочь: задаст скотине корм и пригонит ее во двор, почистит лошадей, подправит что надо в хозяйстве, просушит хлеб в амбаре. С ним держат совет при совершении важных хозяйственных дел. Когда хозяин приводит вновь купленную лошадь или корову, он должен раскланяться во все четыре угла конюшни или хлева и произнести слова вроде следующих: «Хозяинушко! Вот тебе скотинка! Люби ее да жалуй, пои, корми, рукавичкой гладь, на меня не надейся». Домовой обычно предупреждал хозяев о грозящей беде, приближающемся несчастье, выл за печкой, ревел в хлеву, щипал домочадцев, нагонял ветер и прочее.
Но горе дому, чем-либо провинившемуся перед «дедушкой». Из доброго покровителя он немедленно превращается в лихого гонителя, и все идет в доме навыворот: скот худеет и чахнет, люди начинают болеть, беда сваливается одна за другой. Домовой начинает гонять по ночам лошадей, доводя их до изнеможения, пугает скотину. Он наваливается на спящих, щекочет их.
По крайней мере раз в году домовой делался «лихим» по неизвестным людям причинам: начинал беситься и способен был натворить много худого. Некоторые объясняли такое поведение тем, что у домового спадает старая шкура. Успокаивали «дедушку» с помощью специальных колдовских действий. По древнему обычаю, приглашенный колдун в полночь резал петуха, брызгал кровью на веник и выметал все углы в доме и во дворе. Кроме того, устраивали молебен и окропляли святой водой углы избы — ритуал, привнесенный позднее христианством.
Обитатели дома должны постоянно оказывать домовому знаки почтения и проявлять о нем заботу. Для него выставляют еду где-нибудь на чердаке, в подполье, в печной трубе. В праздник домовых, на Кудесы (10 февраля), хозяйка оставляла домовому праздничный гостинец. В поминальные дни его приглашали в гости и ради него постилали чистый половик от порога к столу.

Быт и верования древних славян

Домовой
Почему «нельзя» здороваться за руку или передавать что-либо через порог? Дело в том, что порог — естественная «граница» избы — был для древнего человека нешуточной границей между мирами: «своим» и «чужим», «хорошо обжитым» и «менее обжитым». Пересечение её таило серьёзные опасности уже само по себе; в те времена ко всем рубежам — как в пространстве, так и во времени — относились необыкновенно серьёзно. Существовали отдельные Боги, ведавшие границами. Ромул, легендарный основатель Рима, убил своего брата-близнеца за то, что тот... перепрыгнул через ров, отмечавший границу будущего города, — это была достаточная причина для казни. Соседи и современники древних славян, скандинавские викинги, хоронили преступников в полосе прилива — в местах, не принадлежавших ни морю, ни суше... О границах во времени мы поговорим позже, но, вероятно, все слышали про особенные свойства полуночи, про то, что понедельник — день тяжелый, и ещё: чем занимаешься в первый день года, тем будешь заниматься весь год.
А кроме того, подобное обращение с границей домашнего мира навряд ли понравилось бы Домовому.
Кто такой Домовой и как он заводится в доме?
Домовой — это душа избы, покровитель строения и живущих в нём людей.
Строительство дома было для древних славян исполнено глубочайшего религиозного смысла, ведь человек при этом уподоблялся Богам, создавшим Вселенную. Он тоже строил свой мир, создавал из разрозненных частей и на пустом месте что-то новое, чего не было в природе. Соответственно, огромное значение придавалось выбору времени для начала работ, выбору места для новой избы и, конечно, выбору строительных материалов. Об этом подробно рассказано в разных главах раздела «Жилище». Там говорится и о жертвоприношениях, которые иногда со-

вершались в начале строительства. Так вот, по некоторым представлениям, из души жертвенного животного и возникал Домовой. По другим легендам, Домовой рождался из душ деревьев, срубленных и использованных для строительства. Согласно народным верованиям, у Домовых бывали и жёны, и ребятишки: стало быть, Домовой для нового жилища мог появиться на свет и «естественным путём».
Впрочем, в некоторых случаях — например, если заново строились после пожара — на новое место брали с собой прежнего Домового. Не оставлять же его на развалинах, чтобы он плакал там ночами, пугая прохожих. Домового с угощением и уговорами переносили в стоптанном лапте или на лопате, которой сажали в печь хлебы.
Домовой устраивался жить в подполе под печью (в позднейшие времена, когда появились потолки, он облюбовал ещё и чердак). Домового обычно представляли себе в виде маленького старичка, похожего лицом на главу семьи, только заросшего до глаз волосами и с коготками на мохнатых лапах. По нраву же Домовой — идеальный домохозяин, вечный хлопотун, зачастую ворчливый, но в глубине души заботливый и добрый. Люди старались поддерживать с Домовым хорошие отношения, не забывали обратиться к «дедушке-суседушке» с ласковым словом, оставить немного вкусной еды. И тогда Домовой платил добром за добро: ухаживал за скотиной, помогал содержать дом в порядке, предупреждал о грозящем несчастье — скажем, мог разбудить ночью: «Вставай, хозяин, пожар!..» — и точно, тлеют рассыпанные угли, вот-вот полыхнёт...
И прежде чем войти в заброшенный дом или в лесную избу-зимовье, выстроенную нарочно для прохожих гостей, надо хотя бы мысленно попросить разрешения у её Домового: «Хозяин, хозяин, пусти переночевать!»
И тогда Домовой, обрадованный вниманием, защитит гостя от любой нечисти, промышляющей в ночи. Если же не уважить, обидеть чем-нибудь душу избы, сварливый маленький «хозяин» будет строить всякие пакости, покуда не повинишься, не помиришься с ним. Впрочем, он и сам иногда, расшалившись, переходит границы дозволенного. Скажем, принимается мучить какое-нибудь животное. В этом случае его можно усовестить — «оговорить»: «Что же ты, дедушка-суседушка, кошку оземь бросаешь! Какое без кошки хозяйство?»
Говорят, помогает. Кстати, точно так же порой реагирует на увещевания и современный «барабашка», или, по-немецки, «шумный дух» — «полтергейст». А что, если это заблудившийся, обиженный кем-нибудь Домовой?..

Краткая энциклопедия славянской мифологии

ДОМАХА, доманушка, домовица, домовиха, домовичка, доможириха — домовая хозяйка, женский домашний дух; жена домового. Очевидно, домахой становилась после смерти первая хозяйка дома. Считалось, что если она любит хозяев, то хлопочет по дому, прибирает, помогает по хозяйству. Живет она там же, где и домовой: в голбце, за печкой (ср. бабка-запечельница), в подполье и т.п. Во многих местах полагали, что она вообще живет так же, как простая баба: растит детей, прядет пряжу и т. д.
Согласно народным поверьям, домаха, как и домовой, может предсказывать будущее: перед несчастьем плачет под полом, перед прибытком хлопочет у кросон, и т.д. В некоторых местах верили, что она может предсказать человеку его судьбу; так, считалось, что если в доме слышится плач невидимого ребенка, то нужно покрыть платком то место, откуда слышится плач, и мать-домовичка, не найдя свое дитя, будет отвечать на любые задаваемые ей вопросы, лишь бы ей открыли ребенка.
К домахе старались обращаться вежливо, чтобы не утратить ее благосклонность; старались также угождать ей, чтобы не прогневить ее и ее мужа-домового. Так, считалось, что домаха может иногда приходить греться на печку, и прогонять ее нельзя, чтобы не навлечь на себя беды. Ей старались оставлять гостинцы, чтобы задобрить ее, причем иногда верили, что в благодарность она может наградить человека или защитить его; так, в былинках домаха защищает от своего мужа человека, которой оставил ей за печкой гостинец. При переходе в новый дом домаху, хозяйку дома, почтительно зазывали вместе с домовым: «Дом-домовой, пойдем со мной, веди и домовиху-госпожу, — как умею награжу!» и т.п.
По своему облику и занятиям домаха в поверьях была во многом сходна с кикиморой. Так, например, считалось, что кикимору можно видеть ночью за прялкой; домаха также прядет по ночам. Кикимора обитает в подполье или в голбце; домаха также появляется из голбца, плачет в подполье и т.д. Как и кикимора, домаха может обернуться кошкой, собакой и т.п. Во многих местах домаху даже отождествляли с кикиморой. Однако между домахой и кикиморой есть серьезное различие: кикимора — злой дух, который путает и ворует пряжу, гоняет кур, бьет посуду и т.д.; домаха же — доброе существо, которое обычно не приносит вреда, а, наоборот, помогает хозяйке присматривать за хозяйством. Так, традиционным занятием как кикиморы, так и домахи являлось прядение; однако появление кикиморы с прялкой предвещает беду или смерть кого-то из членов семьи, а домаха «сидит у кросон перед прибытком». Само происхождение этих двух женских духов различно: так, в кикимору, по поверьям, превращается проклятая матерью девочка, которую нечистая сила похищает из материнской утробы (т.е. она, по своему происхождению, дух нечистый); домахой же становится первая хозяйка дома, старшая женщина в семье (т.е. она «свой», домашний дух, покровительница всей семьи и хозяйства).
Можно предположить, что домаха — образ более древний, чем кикимора, восходящий к образу языческой богини Макоши, «прядущей» людские судьбы. Позднее, под влиянием христианства, образ домахи мог трансформироваться в образ преимущественно злого духа — кикиморы, в некоторых местах, однако, отчасти сохранившей свои прежние функции покровительницы хозяйства, домашнего очага и женской работы.
ДОМАШНИЕ ДУХИ — духи-покровители хозяйства, обитающие в доме, во дворе, в хозяйственных постройках и т.д.; как правило, это духи умерших предков, деды.
Самым известным домашним духом являлся домовой (домовой хозяин, домоведушка, домовид, домовик, доможил, доможирник, доможирко, дедушка домовой и т.п.). Во многих местах он заменял собой практически всех домашних духов. Так, считалось, что он не только хозяйничает в доме, но и присматривает за лошадьми и скотом, прибирает во дворе, бывает и в сараях, и в амбарах, практически повсюду. Его владения — это вся крестьянская усадьба со всеми ее постройками.
В народных поверьях домовой имел множество различных названий. Некоторые из них могли указывать на его местопребывание (хлевник, голбешник, подполянник, подпечник, избной и т.п.); на форму его появления (пастепь, стень, глумица и т.д.); на характер и основные занятия (домовой хозяин и пр.); на некоторые его привычки (за обычай жить «в тепле и холе» он — «жировик»; за то, что иногда прилизывает спящим людям волосы — «лизун»; за то, что временами давит и душит спящих, — «гнетка» и т.д.). Имена домового могли также характеризовать его отношение к живущей в доме семье и хозяйству: он старший в доме, член семьи, предок, невидимый «хозяин», и его уважительно именуют «господарь», «большак», «кормилец», «братанушко», «дед, дедко, дедушко», «доброхотушко», «хозяин, хозяинушко», «суседка» («за охотливое совместное жительство») и т.п.
В некоторых местах полагали, что домовых в доме может быть несколько (например, столько же, сколько членов семьи, живущей в доме) и они делят между собой работу. Так, считалось, что хлевник присматривает за хлевом, дворовой — за двором, домовой — собственно за домом и т.д. У домовых есть свой «большак», который руководит всей работой.
Не менее, чем домовой, у славян был известен и дворовой; при этом поверья о домовых зачастую бывает трудно отделить от поверий о дворовых, хотя в некоторых местах домового и дворового разделяли очень четко: первый властвует в доме, а второй — во дворе. В некоторых местах дворовой заменил домового; в этих местах домовой (если он вообще известен) — это лишь разновидность дворового, который распоряжается всем хозяйством, в том числе и домом. Поверья о дворовом в этих местах аналогичны поверьям о домовом
- хозяине всей крестьянской усадьбы. Так, считалось, что дворовые могут жить семьей и их число равно числу человек, живущих в доме; они делят между собой работу и хозяйничают повсюду: во дворе, в сараях, амбарах, в жилой избе и т.д. Живут они так же, как и люди: у них есть свой старший; они женятся и имеют детей; каждый из них делает свою работу, так же, как простые крестьяне.
Кроме домового и дворового, довольно известен был также овинник — дух овина, связанный с зерном. Этот дух несколько отличается от других домашних духов; в поверьях о нем соединились поверья о домашних духах-предках и поверья о нечистой силе. В целом, овинника почитали добрым духом, но при этом считалось, что он может и вредить хозяевам; он более злой, чем домовой, который редко причиняет большой вред людям и хозяйству.
Еще более злым духом считался банник. В народных поверьях банник — это воплощение тех опасностей, которые могут поджидать человека в бане: олицетворение угара и т.п. Он приносит куда больше вреда, чем пользы, и хозяева должны быть очень осторожны, попадая в его владения.
Домовик — см. Домовой.
Домовиха, домовица, домовичка — см. Домаха.
ДОМОВОЙ, домовик, доможил, домовой хозяин, дедушка, дёдушка-сосёдушка, сусёдко, доброжил, доброхот, батанушко, жировик, лизун, постен, реже
- нежить (ни дух, ни человек), он, сам и т.п. — благожелательный дух дома, покровитель хозяйства. Домовыми часто называли практически всех домашних духов (выделяя только банника и овинника); собственно же домового иногда, «для выдела от прочих и в отличие от них», именовали «доможил» (т.е. живущий в доме вместе с людьми и «ведающий» только избой, а не всем двором сразу).
Согласно народным верованиям, домовым становится после смерти основатель рода, первый устроитель домашнего очага или (реже) один из хозяев дома, особенно любивший хозяйство; так, рассказывали, что голос и привычки домового обычно бывают похожи на голос и привычки одного из прапрадедов. Иногда также считали, что домовой — это дух животного, заложенного в фундамент дома, или дух мертворожденного младенца — игоши.
Представлялся домовой в виде человека, часто на одно лицо с хозяином дома; мог показаться небольшим стариком с лицом, заросшим белыми волосами, или же малорослым старичком, от головы до пят покрытым косматой шерстью; в некоторых местах его описывали как маленького, «словно обрубок или кряж», старичка с большой седой бородой, очень неповоротливого (поэтому всякий может увидеть его темной ночью до вторых петухов). Часто считалось, что домовой носит одежду, в которой ходят старики. В некоторых поверьях он выглядит как «седой старик с непокрытой головой, одетый в длинную белую рубаху»; «человек у свитке и подпоясан»; «старик высокий, тощий и горбатый, с белой большущей бородой»; «старик, седой как лунь, в желтой свитке, на голове лохматая шапка, а волосы длинные, свалявшиеся»; «небольшой старик, с длинными седыми волосами и бровями, с сердитым выражением лица, кривыми ногами, тело, кроме рук с длинными когтями и лица, покрыто шерстью белого цвета» и т.п.
По некоторым поверьям, домовой выглядит как плотный, не очень рослый мужичок, который ходит в коротком смуром зипуне, а по праздникам в синем кафтане с алым поясом; летом же он ходит в одной рубахе. Он всегда ходит босиком, так как мороза не боится и притом, как говорят, «всюду дома». На вид домовой неуклюж, как медведь; у него порядочная седая борода, волосы острижены в скобку, но довольно косматые и частично застилают лицо. Часто верили, что он «весь оброс мягким пушком, даже подошвы и ладони, но лицо около глаз и носа нагое»; «ладони его в шерсти, а ногти длинные и холодные» и т.д.
Согласно народным поверьям, домовой может обернуться дымчатой кошкой, гадюкой или ужом, мышью, крысой, собакой, лаской, лягушкой, жабой, петухом, белкой, серым бараном, коровой, свиньей, ягненком, черным зайцем, медведем; может принять вид прыгающего мешка с хлебом или кормом, кома снега, соломенной копны, клубка шерсти и пр.; изредка является ветром и т.п. По некоторым поверьям, домовой иногда может принимать и разные фантастические облики, например, медведя с человеческими ступнями и головой, змеи с головой петуха и т.п. Однако наиболее традиционен для домового облик кошки (кот в некоторых поверьях — «родственник домового»), змеи (домовая змея нередко наделялась функциями домового) или ласки (ласка в поверьях —
«хозяйка двора», наделяемая функциями домового духа). Кроме того, один из традиционных обликов домового — облик, весьма схожий с обликом хозяев дома или кого-либо из домочадцев; правда, иногда считалось, что, принимая человеческий облик, домовой не может спрятать своих лошадиных ушей.
Нередко считалось также, что большую часть времени домовой бывает невидим, а увидеть его можно лишь по его желанию или невольно, мельком. Иногда способность домового становиться невидимым объясняли тем, что у домового (как и у других домашних духов, например, у банника) имеется шапка-невидимка. Считалось даже, что эту шапку домового можно заполучить во время Христовской заутрени, когда церковь обходят крестным ходом: в это время надо бежать домой, и тогда на дворе можно встретить своего домового в шапке; эту шапку нужно сорвать у него с головы, взамен надеть на него свою шапку и сейчас же, с непогашенной свечой, бежать назад в церковь, чтобы поспеть к крестному ходу.
Очевидно, под влиянием христианства домовые в некоторых местах считались нечистой силой, «домашними чертями». Так, про домового говорили, что «домовушка должен быть тот же шишига, то ись дьявол, по крайности прежде был шишигой, а теперь, видится, обрусел». В связи с этими поверьями иногда считали, что по внешнему облику домовой близок к черту: так, по некоторым поверьям, домовой черный, холодный; если его ударить — «рука разбивается»; «руки у него шершинатые, такие, как будто овчиной поволочены»; у него «чуть заметные рога и подогнутый еле заметный хвост», не хватает одного уха (за что его иногда называли «карноухим») и т.д.
Согласно народным поверьям, домовой живет в углу за печкой (куда следует кидать мусор, чтобы он «не перевелся»); может он жить и под печью, под шестком, в голбце и т.д. Нередко также верили, что домовой живет в подвале, в подполье, в подызбице или на поволоке, у порога или под порогом, под углом избы или в чулане. В некоторых местах жилищем домового считали темные углы, верх потолка, чердак, а также хлевы и повети (сенники). Согласно некоторым поверьям, домовой вообще живет под печкой, но не в избе, а вне избы; поселяется он везде, где есть печь (в банях, овинах и т.д.). Иногда также считали, что если во дворе есть лошади, то домовой живет вместе с ними, в конюшне, под комягой или под колодой; если же хозяева лошадей не держат, то он живет на чердаке за трубой или в сенном сарае, а на зиму забирается под печку и живет там.
В поверьях домовой обычно тесно связан с печью, даже если живет не рядом с ней, а в другом месте. Так, по поверьям, домовой часто появляется и на печи, и даже в самой печи; считалось, что если хозяин уходит из дома, то печь нужно загораживать ухватом или заслонять заслонкой, чтобы домовой не ушел вместе с ним. В некоторых местах крестьяне старались спать поперек печки, чтобы не досаждать домовому, который, по поверьям, спит на печи, вытягиваясь вдоль нее. Нередко считалось, что домовой ходит по всему двору, но спит всегда в избе, рядом с хозяином на печи; специально для него вдоль печи пристраивалась казенка — «место нечистое, куда нельзя класть ни хлеба, ни креста». Очевидно, тесная связь домового с печью объясняется тем, что с печью — сакральным центром дома — издавна были связаны и мертвые, предки: традиционное их местопребывание в доме — подпечье, запечье, печь, очаг.
Домовые, по народным представлениям, распоряжаются только тем домом, в котором живут, и обычно не вторгаются в другие, занятые другими домовыми дома. Обычно между собой домовые живут в согласии и в зимние бурные ночи собираются на пляски в какой-нибудь нежилой избе на краю деревни. В плясках, которые продолжаются до утра, принимают участие как суседки, так и кикиморы; из избы, где совершаются пляски, слышится топот, визг, вой, лаянье и мяуканье. В некоторых местах считалось, что домовые ходят в гости друг к другу, но иногда ссорятся и даже дерутся (чаще всего из-за корма, который они воруют у чужой и носят своей скотине). Верили также, что домовой водит знакомство, а иногда и воюет с банниками, овинниками, лесовиками и полевиками; иногда их считали близкими родственниками или друзьями, кумовьями.
Повсюду считалось, что «домовой обязательно есть в каждом доме, без него и дом стоять не будет». При этом в каждой избе живет только один, «свой» домовой; если же в доме несколько домовых, то они дерутся между собой до тех пор, пока один не выгонит остальных. Верили, что пока в доме несколько домовых, в доме не будет ни покоя, ни благополучия: домовые будут шуметь, ломать вещи и т.п. Для того, чтобы прогнать других, чужих домовых, хозяин выходил во двор и новой метлой хлестал по всем стенам двора или наотмашь бросал дугу туда, где слышался шум, приговаривая: «Бей наш чужого» или «Постойко, дедушка домовой, я те помогу»; верили, что после этого «свой» домовой быстро победит «чужого» и «чужой» домовой уйдет.
Иногда считалось, что в доме может быть несколько домовых духов; их число бывает равно числу членов крестьянской семьи. Считалось, что они живут у себя в подполье точно так же, как и крестьянская семья: работают, женятся, рожают детей; у них есть свой «большак», старший, которому подчиняются все остальные. В некоторых местах верили, что их жизнь вообще во всем соответствует жизни человеческой семьи: так, когда крестьянская девушка выходит замуж, ее домашний дух — домовиха — также выходит замуж за домового из того дома, откуда родом жених девушки; если в доме умирает человек, то и его дух-домовой тоже умирает, и т.д. Такие поверья, однако, относились не именно к домовым, а к домашним духам, обитающим в доме, в подполье; в тех местах, где существовали такие поверья, этих духов называли не домовыми, а дворовыми, тогда как домовые там были неизвестны.
Собственно домовой, в народных поверьях, часто имеет жену (домаху, домовичку) и детей. В рассказах и быличках жена домового по ночам выходит из-под пола и прядет; она может также приходить греться на печь, прибирать в доме и т.п. Плач ребенка домового можно иногда слышать в доме; при этом верили, что этот плач всегда слышится только одному человеку. Иногда также считалось, что домовые могут воровать человеческих детей (например, проклятых); эти дети со временем также превращаются в домовых.
По некоторым поверьям, у домового имеются дочери. Они вечно юны и очень красивы, но живут в состоянии ребенка до тех пор, пока отец их не войдет в сношения с человеком; дождавшись этого, они получают возможность любить человека, и эта возможность усиливается и обращается в слепую, безусловную страсть. При этом, однако, предметом страсти дочери домового может быть только человек, живущий под одной крышей со знакомцем ее отца. Если знакомец этот живет одиноким, тогда она по-прежнему будет ребенком; если же с ним живет кто-либо из его родных (племянник, сын и т.п.), то на него обрушится вся беда. Верили, что если он окажется так слаб, что голубые глаза чародейки очаруют его и он полюбит ее, то дочь домового будет являться ему во сне; опутав его своими чарами, она явится ему уже явно и вступит с ним в сношения. При этом рассказывали, что она «ненасытима и ревнива в высшей степени, страсть для нее не гаснет и в любви она постоянна». Она просит у своего возлюбленного тайны их сношений и незримо, но неотступно и постоянно следит за ним, где бы он ни был. Если мужик бросит ее или изменит ей, она отомстит ему: так очарует его, являясь к нему во сне, что он, тоскуя по ней, после месяца одиночества ошалеет, сойдет с ума; если же он расскажет кому-либо о своей связи с ней, то она доведет его до самоубийства. Бывает и так, что мужик устоит перед ней; тогда она страдает и ищет себе друга уже между лешими.
Домовой, по народным поверьям, заботится о хозяйстве. Если он в дружбе с хозяевами дома, то всячески помогает им: прибирает в доме, следит за порядком и т.п. Верили, что домовые могут таскать из чужих домов корм для скота, припасы и пр. в свой дом; поэтому хозяева, которые дружат с домовым, обычно бывают богаты, у них в доме всегда бывает достаток, благополучие и т.п. Во многих местах домового считали стражем хозяйского добра и верили, что он охраняет дом от воров (нередко — принимая облик хозяина и всю ночь расхаживая по двору с вилами в руках); в случае же кражи он, по некоторым поверьям, ходит в дом вора и воет там в переднем углу до тех пор, пока вор не возвратит похищенного. Кроме того, нередко считалось, что в случае пропажи скота домовой может отправиться на поиски и пригнать скот домой.
В одном из рассказов домовые, любившие своих хозяев, даже помогали им в полевых работах, а неудачливого хозяина спасли тем, что наладили его на торговлю и дали возможность расторговаться с таким успехом, что все дивились и завидовали. Согласно поверьям некоторых мест, «заботы и любовь свою к семьям простирает иной доможил до такой степени, что мешает тайным грехам супругов и, куда не поспеет вовремя, наказывает виноватого тем, что наваливается на него и каждую ночь душит. Не успеют виновные, улегшись спать, хорошенько забыться, как почувствуют в ногах тяжесть, и пойдет эта тяжесть подниматься к горлу, а там и начнет мять так сильно, что затрещат кости и станет захватывать дыхание. Одно спасение на такие случаи — молитва».
Считалось, что иногда домовой шумит и проказит в доме, особенно если хозяева ему чем-то не угодили: стаскивает и сваливает ворохом все, что попадется (одежду, домашнюю утварь и пр.), аукает на дворе, гремит посудой, дразнит лошадей, заржав покониному, и т.д. Обычно домовой ходит бесшумно, но иногда расхаживает по дому шаркая или топая, стуча, гремя, хлопая дверьми; иногда он подымает возню, но это бывает только ночью, обычно в подполье, в клети, в сенях, в чулане, в порожней половине или на чердаке. Сердясь, домовой бросает, чем попало, со страшным стуком, но при этом никогда не попадает в человека. Если же домовой не любит хозяев, то по ночам стучит и возится за печью, напускает в дом крыс, мышей и т.п., выживая хозяев из дома. По народному убеждению, если в семье часто бывают покойники, то это «в доме завелась нежить, хозяйнушко не любит живущих», «в доме нет больше жиры», и т.п.
Иногда домовой душит спящих, давит им на грудь, но обычно не душит до смерти; при этом иногда считалось, что домовой чаще тревожит гостей, чем домочадцев. В некоторых меморатах содержится подробный рассказ о том, как рассказчика ночью душил домовой: «Вот это я сплю, а на меня кто-то и налег; сначала-то это я не могу и пробудиться, потом опамятовался да как поглядел, а у меня на груди сидит кто-то с виду и не величек, а как будто десятипудовый куль на грудь-то поставлен. Всего на всё только немного кошки побольше, да и тулово похоже на кошкино, а хвоста нет; голова-то как у человека, нос от горбатый-прегорбатый, глаза большущие, красные, как огонь, а над ними брови черные, большие, рот-от широкущий, а в ем два ряда черных зубов, язык от красный да шероховатый; руки как у человека, только когти загнулись, да все обросли шерстью, тулово тоже покрыто шерстью, как у серой кошки, ноги-то у его тоже, как у человека. Как это только я его увидел, то так испугался, что инда пот прошиб». В некоторых местах, однако, полагали, что когда ночью что-то душит, давит на грудь, это на человека «нашла тень домового», а сам домовой не смеет подойти к крещеному человеку.
Верили также, что домовой, если он сердит, может стащить хозяина с печки на пол и душить его сеном. При этом он иногда «бранится чисто по-русски, без зазрения совести»; когда он душит, то отогнать его можно только такой же русской бранью, либо молитвой (особенно «Да воскреснет Бог...»). Кроме того, домовой, по поверьям, иногда щиплется по ночам (чаще всего щиплет женщин за грудь), отчего остаются синяки; делает он это обычно тогда, когда человек спит глубоким сном. Так, по некоторым поверьям, так как домовому, как и всей нечистой силе, «воспрещено самим Богом прикасаться к душе человеческой и трогать ее, то, имея власть над одним телом, домовые не упускают случая пускать в ход и шлепки до боли и щипки до синяков». В некоторых местах, однако, полагали, что синяки, оставляемые на теле домовым, обычно не болят и скоро проходят.
В некоторых местах злому влиянию домового приписывались и некоторые болезни; так, изредка верили, что домовой может ночью насылать на спящего человека различные «немочи». Кроме того, иногда считалось, что домовой невидимо расхаживает по избе, и человек, нечаянно попавший на его «дорогу», может тяжело заболеть и даже умереть. Однако такие поверья о вредоносном домовом довольно редки, хотя во многих местах отношение домового к хозяйству было двойственным: так, он мог как холить, так и губить скот, как прибирать в избе, так и устраивать беспорядок (бить посуду, ломать мебель) и т.д.
Домового повсюду считали «вещуном» и верили, что он предсказывает счастье или беду домочадцам. Так, верили, что к беде домовой стонет, охает и плачет под печкой или в переднем углу подпола, и непременно басом: «Ух, ух, к худу». Желая известить о чем-то хозяев, он стучит и «шебуршится», ходит, возится под полом и на чердаке; перед смертью хозяина воет ночью; к радости, добру играет песни и скачет, смеется; к свадьбе крякает, играет на гребенке и т.д. Если домовой у трубы на крыше «заиграет в заслонку» — будет суд из-за какого-нибудь дела и обиды; если кого обмочит ночью — тот человек заболеет; если гремит в поставце посудой — следует опасаться пожара; если ночью дергает женщину за волосы — ей нужно опасаться споров с мужем, а то муж «наверно прибьет, и очень больно». Ночью домовой подходит к людям и гладит их: мохнатой рукой — к богатству, теплой — к добру вообще, а холодной или шершавой, как щетка, — «к худу». Считалось также, что домовой иногда наваливается на спящего и давит на грудь к каким-либо событиям; если человек, проснувшись, спросит: «К худу или к добру?» — домовой ответит человеческим голосом, «словно ветер листьями прошелестит».
В некоторых местах рассказывали, что в старину перед войной или другой большой бедой домовые со всего села выходили и выли на выгонах. Вообще же, согласно многим поверьям, домовой обычно старается не показываться людям и его мало кто видел; о своем местопребывании в доме и во дворе он дает знать различными звуками, голосом, прикосновениями и возней. По народному убеждению, говорит домовой редко; голос у него обычно бывает либо мягкий и ласковый, либо (чаще) суровый, грубый, глухой и отрывистый, раздающийся вдруг и как будто с разных сторон.
В некоторых местах само появление домового считалось предвестием беды, смерти; нередко верили, что если он дает о себе знать, то это почти всегда «к худу».
Самым плохим предзнаменованием считали появление домового — двойника кого-либо из членов семьи. Так, считалось, что перед смертью хозяина домовой иногда принимает его облик, садится на его место, работает его работу, надевает его шапку (поэтому в некоторых местах считалось, что увидать домового в шапке — самый дурной знак) и т.п.; вообще во многих местах верили, что перед смертью кого-либо из домочадцев домовой показывается в облике хозяина дома или хозяйского сына, умершего деда или вообще умершего предка, старшего в семье человека и т.п. Считалось также, что домовой может показываться в облике того человека, которому суждено умереть; по некоторым поверьям, домовой вообще обычно имеет облик последнего умершего в семье. При этом иногда считалось, что видеть домового — своего двойника — может лишь тот человек, которому грозит несчастье: если домовой-двойник идет сзади него, то ему грозит беда; если же домовой идет впереди него, то человек вскоре умрет.
Домового, олицетворявшего судьбу обитателей дома, иногда призывали в гаданиях. Так, в некоторых местах брали чистую расческу и бросали ее в ведро с чистой, еще никем не тронутой водой, а через три дня расческу вынимали и смотрели, есть ли на ней седой волос домового; если находили волос, то ночью терли его, считая, что домовой явится и сможет предсказать будущее.
Считалось, что домовой более знается с мужчинами, но иногда проказит и с бабами, особенно если они крикливы и бестолковы. Если же обитатели дома оказываются хорошими хозяевами, то домовой во всем помогает им, заботится о хозяйстве и всячески выражает хозяевам свое расположение. Так, во многих местах рассказывали о стариках, которым домовой заплетал косичкой бороды, и о женщинах, которым домовой по ночам заплетал косы.
Домового нередко смешивали с дворовым и приписывали ему страсть к лошадям. Многие из крестьян рассказывали, что «они много раз слыхали, как домовой ходит по хлеву, кормит лошадей, разговаривает с ними». Верили, что по ночам домовой любит разъезжать верхом, так что поутру лошади нередко оказываются в мыле. У домового всегда есть любимая лошадь, которую он холит, чистит, приглаживает ей шерсть и заплетает хвост и гриву; любимой лошади он таскает корм от нелюбимых коней или от коней соседа.
Согласно некоторым поверьям, бывают лошади «двужильные» (те, у которых переход от шеи к холке раздвоенный), для работы совершенно не годные: они служат только домовому. Подобных лошадей боялись держать у себя и нередко старались продать за бесценок, полагая, что если такая лошадь вдруг околеет на дворе, то сколько потом лошадей ни покупай — все они передохнут (счетом до 12-ти). Для того, чтобы отвратить гнев домового, околевшую двужильную лошадь иногда вытаскивали не в ворота, а в отверстие, специально проломанное в стене хлева; однако, по народному мнению, и это не всегда помогает.
В некоторых местах считалось, что домовой особенно любит вороных и серых лошадей, а чаще всего обижает соловых и буланых. Если он невзлюбит лошадь, то станет мучить ее: будет бить лошадь, не даст ей есть; ухватит за уши и станет мотать голову; собьет гриву в колтун, который почти невозможно расчесать (если же расчесать его, то домовой снова собьет колтун хуже прежнего); забьет лошадь в угол яслей, запихает ее вверх ногами в колоду; засорит навозом стойла и весь двор и т.п. Часто считалось, что по ночам домовой ездит на нелюбимых лошадях, приводя их обратно в стойло лишь под утро всех в мыле, совершенно загнанных; если хозяин вовремя не продаст лошадь, то домовой загоняет лошадь до того, она превратится в сущую заморенную клячу, на которой «шкура висит, как на палке».
Для того, чтобы лошадь (или скотина вообще) пришлась «ко двору», она, по народному убеждению, должна быть той масти, которая нравится домовому; эту масть примечали по голубям, обитающим на дворе (какой цвет у большего числа голубей, живущих на дворе, такая и масть), а также по цвету домашней ласки. Кроме того, узнать любимую масть домового можно было прямо у него самого. Так, в одной из быличек мужик, у которого «не водились» лошади, ночью спрятался в яслях и увидел домового, который спрыгнул с сушила и принялся плевать в морду лошади и отгонять ее от корма, приговаривая: «Купил бы кобылку пегоньку, задок беленькой!»; мужик послушал его и купил такую кобылу, а ночью, снова спрятавшись в яслях, увидел, как домовой стал подгребать к новой лошади корм, заплетать ей гриву и приговаривать: «Вот это лошадь! Эту стоит кормить!» В другой быличке один хозяин прямо спросил домового, какой шерсти покупать лошадь, и тот ему повелительно ответил: «Хоть старую, да чалую» и т.д.
Существовало много способов усмирить домового; к ним прибегали в том случае, если домовой мучил скот, проказил в доме и т.д. Так, считалось, что домовой не любит зеркала и этим средством его можно выкурить из комнаты, где он много проказит. Согласно поверьям, домовой не терпит сорок, даже мертвых, поэтому для того, чтобы домовой не вредил скоту, на конюшне нередко подвешивали убитую сороку. Для усмирения домового хозяин по всему двору махал лутошкой (липовой палкой без коры) или втыкал над дверью нож; с приговором бил метлой, веником или плеткой (новой погонялкой, треххвосткой) по стенам избы и по двору; с приговором же тыкал вилами в нижние от земли бревна избы и т.п. Для усмирения домового в некоторых местах зарывали под жильем череп козла, а также помещали на конюшне медвежью голову, окуривали дом и двор медвежьей или верблюжьей шерстью, обводили вокруг двора медведя и т.д. От чужого домового над воротами втыкали чертополох, а также били метлой по всем стенам избы.
В некоторых случаях для защиты от домового подвешивали в хлеву и в курятниках «куриный бог» (камень с дырочкой — для скота, отбитое горлышко бутылки — для кур); однако такой способ применяли обычно для того, чтобы избавиться не от домового, а от кикиморы. Иногда домового старались усмирить с помощью наговоренной воды, меловых крестов на потолке и притолоках; для защиты от домового кропили скотину святой водой или окуривали ее ладаном,
служили в доме молебен. Однако делали это по большей части в тех местах, где домовой воспринимался как «бес-хороможитель», т.е. нечистый дух, домовой черт; в большинстве же районов считалось, что домовой не боится ни креста, ни освященных предметов.
В некоторых быличках домовой исчезает, когда хозяева зажигают свет, крестятся, произносят молитву и т.п.; однако часто считали, что домовой, в отличие от нечистой силы, не боится первого крика петуха, креста, освященной еды, божьего имени и пр. По некоторым поверьям, домовой, подобно всем нечистым духам, ходит в доме только ночью; однако в некоторых местах верили, что домовой «особенно ходит перед светом», когда другие нечистые духи уже исчезают. В одних местах молебен служили в доме для того, чтобы усмирить домового; однако по другим поверьям, во время молебна домовой сидит на припечке и спокойно смотрит на семейное торжество.
Вероятно, такое двойственное отношение к домовому объясняется тем, что в народном представлении он относится не столько к нечистой силе, сколько к «дзядам», душам предков, покровительствующим своим потомкам. Под влиянием христианства древний дух домашнего очага приобрел некоторые черты нечистой силы; ранее же он, очевидно, противопоставлялся нечисти, враждебной человеку, и не испытывал страха перед священными предметами.
Очевидно, с этими же представлениями о домовом как о духе предка связано и то, что хозяева дома, как правило, старались не запугать или прогнать домового (как обычно поступали с нечистой силой), а задобрить его, расположить к себе и добиться его покровительства. Так, по поверьям, домовой охотно катается на козле, которого нередко держали на конюшне специально для этой цели. В некоторых местах в Чистый четверг втыкали на дворе можжевельник, под верею лили святую воду, курили ладаном и т.п., считая, что все это домовой очень любит, и т.д.
Для того, чтобы домовой не вредил людям и хозяйству, хозяева соблюдали определенные запреты и старались «не сердить дедушку». Так, например, в некоторых местах хозяева, идя в хлев, прежде, чем открыть дверь и войти, кашляли, а заходя в хлев, старались не разговаривать, чтобы не помешать домовому. Особые запреты должны были соблюдать женщины: так, они не должны были ходить простоволосыми или, принесши в дом дрова, бросать их с размаху на пол, так как домовой этого очень не любит. Считалось, что особенно вредно это для беременной женщины, так как домовой будет мстить ей за то, что она беспокоила его: когда родится дитя, он станет являться женщине во сне и дразнить ее, лезть к ней и т.п., после чего сделает так, что женщине покажется, что рядом с ней лежит полено, и она, схватив мнимое полено, бросит им в домового, а вместо полена окажется ее ребенок, которого она сбросила на пол.
В целях умилостивления домового обычно прибегали к своеобразным жертвоприношениям. Так, в подарок домовому приносили различные угощения (хлеб с солью или блины, кашу, яйца и т.д.), нюхательный табак (до которого домовой большой охотник), а также цветные лоскутки, монеты с изображением св. Егория или же старые копейки с изображением лошади, мишуру или блестки, овечью шерсть и т.д. Подарки и угощение для домового оставляли в разных местах: на печном столбе, в подпечке, под застрехами, в углах хлева, под яслями и т.д.
В некоторых местах для задабривания домового брали кусок хлеба, посыпанный солью и завернутый в чистую белую тряпку, прошитую красной ниткой, выходили в сени или на перекресток, клали на что-нибудь хлеб-соль в тряпке, после чего клали четыре земных поклона на все стороны, читая «Отче наш», молитвы к Богоматери, Миколе, Параскеве Пятнице, а также молитвы к бел-горюч-камню или же молитвы, призывающие «хозяина» сменить гнев на милость и вернуться в дом. В этом обряде белая тряпка с красной ниткой изображала рубаху, жертвуемую домовому; для исполнения же самого обряда обычно приглашали «знающих» людей.
Повсюду у славян существовал обычай «кормить» домового по большим праздникам. Так, хорошие хозяева на заговины обязательно оставляли «хозяину» накрытый стол, а часть кушаний выносили на скотный двор, где и ставили на топор, врубленный плашмя в левую верею ворот; ставя кушанье, говорили: «Хозяинушка, батюшка, хлеб-соль прими, скотинку води» и т.п. В некоторых местах хозяева перед всяким большим праздником, в заговенья и разговенья ставили на перемет домовому самую лучшую пищу, приговаривая: «На, хозяин, разговляйся» или «На, хозяин, угостися куском с пирожком»; верили, что если домовой съест эту пищу, то в доме будет все ладно и благополучно, а если не съест, значит, сердится и его надо чем-то задобрить. В некоторых местах по большим праздникам домовому ставили особое угощение (например, горшок круто посоленной каши, пироги и т.д.), а в обычные дни оставляли на столе остатки ужина ( «харч для домового» ).
Домового обязательно чествовали в особые дни — «праздники домового». Так, на Ефима Сирина (7.II) справляли «именины домового»; в этот день домового «закармливали», оставляли ему еду (обычно кашу) на загнетке с просьбой беречь скот. В день Иоанна Лествичника (12.IV) домовой, по народному убеждению, празднует наступление весны; он бесится, шалит, сбрасывает шкуру, подкатывается хозяевам под ноги и т.п. В некоторых местах полагали, что домовой бесится и перед Петровым днем, и в этот день его также надо задабривать. Днем домового иногда считался и день первого выгона скота в поле; в этот день домовому ставили угощение, а в некоторых местах «торкали вербочки» на седьмом венце двора, «чтобы не превысить и не принизить домового хозяина».
Угощение домовому ставили иногда с целью узнать судьбу пропавших из дому людей или скотины. Так, для того, чтобы вернуть потерявшегося в лесу человека или хотя бы узнать, жив ли он, брали в левую руку ломоть хлеба, отрезанный от целого каравая и посыпанный солью, а в правую — икону св. Николая Чудотворца и шли после заката солнца, на вечерней заре, в отвод, через который прошел пропавший из дома. Икону ставили на правую сторону, клали три земных поклона и при этом просили св. Николая: «Во двор введи или след укажи»; хлеб с солью клали на левую сторону, клали три земных поклона и при каждом поклоне приговаривали: «Батюшка домовой господин, на тебе мой хлеб и соль — подай мне человека». После этого икону и хлеб с солью оставляли на ночь на том же месте. На другой день на утренней заре осматривали хлеб; если его не оказалось на месте, то считали, что его взял домовой и пропавший жив, вскоре непременно найдется; если же хлеб остался на месте, то верили, что пропавший мертв.
Угощение домовому ставили и при переезде на новое место. Так, построив новую избу, хозяин старался добиться благословения домового: накрывал стол, кланялся во все четыре угла и говорил: «Хозяинушко господин, прими нас на богатый двор, на бытье, на житье, на богачество», и т.п. В некоторых местах хозяйка готовила домовому угощение (присоленный небольшой хлебец и водку в чашке) в новом доме в подызбице, в то время как хозяин темной ночью, без шапки и в одной рубахе, шел зазывать домового в старом доме, улещивая его поклонами и уважительным обращением. Многие хозяева при приглашении домового в новый дом ставили в трубу водку и закуску для «хозяина» или брали первую ковригу хлеба, испеченную в новой избе, перед полуночью выносили ее во двор и, обратившись к востоку, звали: «Хозяин, пожалуйте ко мне на новоселье!»; затем хлеб вместе с солью ставили на ночь на припечке или на столе в избе, считая, что если все это утром будет тронуто, то, значит, домовой явился.
Переезжая на другое место, домового обязательно зазывали с собой. Так, при переходе в новый дом «насыпали на лапоть из под печки» и приговаривали: «Домовой, домовой, не оставайся тут, а иди с нашей семьей», «Дедушка, соседушка, иди к нам», и т.п. При этом домового могли «перевозить» не только в лапте, но и на помеле, на хлебной лопате, в горшке вместе с углями из старого очага и т.д. В некоторых местах в новую избу входили с кошкой или поленом, приглашая домовых: «Хозяин с хозяюшкой, спасибо большо, а в новый дом пожалуйте вместе, на веселое житье». Иногда домовой вселялся в новый дом даже прежде хозяев: так, в некоторых местах домового «вносили» в избу уже при начале строительства вместе с устанавливаемым в срубе (на месте переднего угла) деревцем.
Если семья разделялась на две, то выделившийся хозяин зазывал из старого дома в новый своего домового. Для этого он должен был прийти на двор, на то место, где стоит скотина, которая дана ему «в надел», взять эту скотину и поклониться тому месту до трех раз, при каждом поклоне приговаривая: «Батюшко домовой (дворовой) мой, иди со мной, ваш оставайся здесь»; вероятно, такое обращение к домовому связано с поверьями о том, что число домовых в доме равно числу членов семьи.
Считалось, что без приглашения домовой не покинет старого дома; если же хозяин не позовет с собой домового, то на новом месте не будет водиться скотина и ни в каких делах не будет «спорыньи». Считалось также, что если прежний домовой останется на старом месте, а в дом вместе с новыми хозяевами вселится новый домовой, то домовые будут между собою драться и в доме «не будет ладу». Прежний домовой будет мстить как прежнему, так и новому хозяину дома: у старых хозяев переведет всю скотину на новом месте, а новых хозяев будет щипать по ночам до синяков или швырять в них, чем попало, душить их и скот, разбрасывать или прятать ночью по избе разные вещи, открывать на морозе двери и т.п., выживая их из дома.
Когда ломали избу, обязательно брали икону, хлеб и вызывали домового: «Батюшка домовой, выходи домой»; считалось, что если домового не вызвать, он останется на развалинах и будет пугать по ночам своим криком и плачем, «голосить, что ему притулиться негде», пока хозяева не позовут его в новый дом. В одной из быличек домовой, которого при переезде не позвали в новый дом, каждый вечер ходил к воротам нового дома своих хозяев в облике козла и жалобно блеял; когда хозяева пригласили своего домового переселиться в новый дом, козел исчез и больше не появлялся. В Орловской губернии рассказывали, что «после пожара целой деревни домовые так затосковали, что целые ночи были слышны их плач и стоны. Чтобы как-нибудь утешить их, крестьяне вынуждены были сколотить на скорую руку временные шалашики, разбросать подле них ломти посоленного хлеба и затем пригласить домовых на временное жительство: "Хозяин-домовой, иди покель на спокой, не отбивайся от двора своего"».
Согласно поверьям, увидеть домового можно невзначай, чаще всего ночью, подле скотины или лошадей; если он в хорошем расположении, то только улыбнется и, отвернувшись, полезет на свое место, если же нет, то погрозит пальцем, застонет и т.п. Во многих местах верили также, что увидеть домового можно, если спуститься на третью ступень лестницы, ведущей в подполье или на двор, и глянуть промеж ног.
Кроме того, считалось, что домового молено увидеть через хомут, через борону или через три бороны, составленные шалашиком. Иногда все эти способы совмещали: так, по некоторым поверьям, для того, чтобы увидеть домового, следует в Пасхальную ночь надеть на себя лошадиный хомут, покрыться бороной зубьями на себя и сидеть между лошадьми, которых особенно любит домовой; считалось, что домовой непременно появится, однако если увидит человека, который таким образом за ним подглядывает, то сделает так, что лошади начнут бить задом по бороне и могут до смерти забить любознательного человека.
Для того, чтобы увидеть домового, применяли зачастую и более сложные способы. Так, в некоторых местах для этой цели советовали скатать такую свечу, которой бы хватило, чтобы с нею простоять в Страстную пятницу у страстей, а в субботу и в воскресенье у заутрени; согласно поверью, если между заутреней и обедней в Светлое воскресенье зажечь эту свечу и идти с нею домой, прямо в хлев или коровник, то можно увидеть «дедушку», который сидит, притаившись в углу, и не смеет тронуться с места; тут с ним можно и поговорить. Иногда также советовали в Светлое воскресенье надеть на себя все новое, помазать голову маслом, взятым от семи перводойных коров, идти в церковь и там во время службы оглянуться: домовой покажется в своем настоящем виде и «погрозится» (отчего человек, увидевший домового, заболеет на шесть недель).
В некоторых местах существовали и совсем уж сложные способы. Так, по некоторым поверьям, для того, чтобы «сойтись с домовым», нужно взять траву плакун, растущую на болоте, и повесить ее себе на шелковый пояс; затем взять озимь с трех полей, завязать в узелок и привязать к змеиной головке на гайтане (вместо нательного креста). Потом нужно в одно ухо положить козью шерсть, а в другое — последний кусок пряжины, взятый тайно, надеть сорочку наоборот (наизнанку) и ночью идти в хлев, завязав глаза тремя слоями материи. Придя в хлев, нужно сказать: «Суседушко-домоседушко! Раб к тебе идет, низко голову несет, не томи его напрасно, а заведи с ним приятство, покажись ему в своем облике, заведи с ним дружбу да служи ему легку службу!» Если после этого раздастся пение петуха, то нужно немедленно идти домой; если же раздастся шорох и появится старик в красной рубахе, с «огневыми глазами» и со свечой в руках, то необходимо схватиться за гайтан, за плакун-траву, змеиную головку, а также за пояс и держаться за них (хотя домовой будет стараться стащить с вызвавшего его человека и гайтан, и пояс), так как в противном случае домовой отстегает того, кто осмелился его вызвать. Явившись, домовой заключает с человеком договор; по этому договору человек должен каждую ночь давать домовому по свече и держать в хлеву козу, а домовой обязуется «рассказывать обо всем на свете» и помогать человеку.
Таким образом, существовало немало способов увидеть домового; однако ко всем к ним прибегали очень редко из страха потревожить домового и тем навлечь на себя его гнев. Так, считалось, что вообще не следует стараться увидеть домового, так как, по некоторым поверьям, он очень страшен, а кроме того, не любит любопытных и может рассердиться; рассердившись же, он «гладит», обдирая лицо и спину, толкает в яму или в погреб, сталкивает с лестницы или с сеновала, душит ночью спящего, бьет посуду, мучает скот и т.п. Иногда даже верили, что увидевший домового умрет или онемеет, долго не проживет, будет долго болеть и т.д. В некоторых местах советовали даже не выходить из дома на шум, если при этом не лают собаки (друзья домового), так как в этом случае шум, скорее всего, производит домовой, которого в это время не следует беспокоить.
Доможил — см. Домовой. Доможириха — см. Домаха.

Далее стр. 1; 2; 3

Сайт музея мифов и суеве�ода

Все опубликованные материалы можно использовать с обязательной ссылкой на сайт: http://sueverija.narod.ru/

Домой Аннотация Виртуальный музей Каталог Травник Праздники Обряды Библиотека Словарь Древние Боги Бестиарий Святые Обереги Поговорки Заговоры Как доехать

152615 Ярославская обл. город Углич. ул. 9-го января д. 40. т.(48532)4-14-67, 8-962-203-50-03

Гостевая книга на первой странице Написать вебмастеру